Манхэттенское безумие (сборник) - Ли Чайлд

Я проехал чуть дальше, припарковался возле тротуара и с минуту осматривался.

– Щас мы ему эту тачку разнесем, – сказал я.

– Как? – спросил Микки.

– А вот увидишь, – я открыл багажник, мы надели лыжные маски и взяли по бейсбольной бите. Новенькие биты, алюминиевые. – Пошли. Щас повеселимся.

Мы пересекли улицу и подошли к машине сзади. В доме горел свет, но мне было наплевать. Я разбил левый задний фонарь, потом поворотник. От удара алюминиевой биты пластик прямо-таки взрывался. Заднее стекло «Кадиллака» потребовало больше усилий и больше ударов, поскольку безопасное стекло трескалось, но не разбивалось, как пластик.

К этому моменту Микки уже работал по другую сторону. Я лишь разок глянул в его сторону – он колотил по машине прямо как настоящий профессионал. Я уродовал водительскую дверцу, когда на крыльце зажегся свет и по ступеням скатился огромный черный пижон в спортивных штанах и двухцветной куртке. И с собственной бейсбольной битой, старомодной, деревянной. Он остановился в шаге от нас и поглядел на меня.

– Давай назад деньги, что ты прихватил за этот кусок дерьма, свой «Меркьюри», – сказал я. – Тогда мы прекратим это дело.

– Деньги ушли за «Кадиллак», который вы уродуете.

– Это твои проблемы, парень.

– Сейчас ты об этом пожалеешь!

Он пошел на меня каким-то странным образом, как-то боком, подняв биту над головой. Я отступил назад, делая вид, что растерялся, потом ушел нырком вбок и врезал ему по коленной чашечке. Он взвыл и тут же рухнул, а я ему еще добавил. И еще и еще. Потом подумал, что буду действовать, как Санни в фильме, и тоже пнул его ногой. Он был весь в крови и орал, а я никак не мог справиться с этим потоком адреналина, что бушевал у меня в крови. Прямо как поток электрического тока. Как нечто такое мощное, на чем я мог бы долететь до луны и вернуться обратно.

– Заканчивай с «эльдо»! – крикнул я Микки.

– А с ним уже покончено! Дело сделано! Поехали отсюда!

Я пнул этого типа еще раз в лицо и сказал:

– В ближайшее время отдашь девушке ее деньги!

Все, что он мог произнести, было «… тфою мафь!», отчего я лишь рассмеялся и пнул его еще раз. И пошел к своей машине.

Теперь машину вел Микки. А я так разговорился, что болтал все дорогу обратно до Малой Италии. Я так завелся, так возбудился от этого взрыва насилия, от треска разбиваемых фонарей, от треска его разбитой коленной чашечки, могучего чувства триумфа от победы над более мощным противником, триумфа от обладания такой силой и властью.

– Надо будет потом еще раз такое проделать, – сказал я. Во рту у меня пересохло, я задыхался.

Микки бросил на меня странный взгляд:

– Это все такое же гнусное дерьмо, Рэй.

– Что ты хочешь этим сказать – гнусное?

Он был бледен и выглядел каким-то изнуренным.

– Ладно, забудь.

Но мы такое с ним еще не раз проделывали. Много раз. Такое же, и даже еще похуже. А Микки – чем больше его засасывала силовая сторона нашего бизнеса, тем серьезнее и грустнее он становился. Однажды вечером он в пьяном состоянии сообщил мне, что такая жизнь гораздо хуже, чем он думал раньше, чего он боялся, когда был еще мальчишкой. Гораздо хуже. И он ее ненавидит.

Вот такой он у нас был, наш семейный бизнес.

А потом свадьба – у нас обоих. И дети, тоже у обоих.

И так пролетело двенадцать лет.

За это время папаша Микки, дядя Джимми, попал в тюрягу вместе с Мэтти Мальоне. Они получили по десять лет за взятку и последующую попытку вымогательства у владельца компании грузовых перевозок в Пенсильвании, который, как оказалось, был «радиофицирован». Кристина, мамаша Микки, умерла от рака. Мой папаша, Доминик, стал исполняющим обязанности главы семейного бизнеса. Пола Кастеллано взяли прямо перед Рождеством 1985 года, после чего потянулось судебное дело под предводительством так называемой Комиссии Конгресса по делам мафии. Прежний бизнес Коломбо теперь возглавлял младший Персико, что, естественно, сказалось и на нас, Лидекка, не слишком больших поклонниках покойного Джозефа Коломбо.

Что касается лично меня, то, по моему мнению, самым скверным явлением за все эти годы было то, что Маленькую Италию начали толпами заполнять китайцы, они тут теперь прямо-таки кишели. Казалось, за одну ночь все сюда нахлынули. Странные люди, дикие. Привозят траханых живых лягушек и черепах целыми цистернами – варить и жарить. И все эти их надписи, которые невозможно прочитать. Тут, кажется, итальянцев вообще не осталось. Только итальянский антураж – для туристов. Но это совсем другое. Ненавижу я все эти перемены!

Что касается лично меня, то я пытался придать делам хоть какой-то стиль, как это, к примеру, делал старина Джозеф. Я выбрасывал целые кучи денег на шмотки и парадные обеды. Я перезнакомился со всеми фотокорреспондентами из разных таблоидов, и, оказалось, я им нравлюсь. У меня отличные ровные зубы и вроде как округлое лицо, так что если выставить его над восьмисотдолларовым костюмом, то я выгляжу милым и порочным одновременно. Именно такой я и есть. Всегда вокруг девочки, но, конечно, никогда не жена. И еще я всегда разговорчив с репортерами, щедро делюсь с ними своими соображениями. Рассказываю, какие спортивные команды и казино мне нравятся и какие фильмы, какие хорошие вина и рестораны мне по вкусу, а я еще и при любой возможности поливаю грязью федералов и жалею их за тупость. С копами у меня было все о’кей, но федералы меня ненавидели. Они все время наседали на нашу семью и выдвигали против меня всякие обвинения, надеясь их доказать, но чего они никак доказать не могли, так это того, что я в чем-то виновен. Я всякий раз выходил из зала суда, оставляя позади хвост из аннулированных обвинений и с вердиктом «невиновен». Я наслаждался каждой минутой этих представлений.

Микки же пошел другим путем. Я крайне редко с ним виделся. Реджина ни с того ни с сего бросила его и отправилась на гастроли с бас-гитаристом из Джерси-Сити. Это буквально убило Микки, он ведь и сам однажды пытался стать музыкантом. Именно это и было ее целью, отметил я. Детей – Дэнни и Лиззи – она оставила ему, и это, кажется, был единственный добрый результат, который Микки заполучил за эти двенадцать лет.

Он позвонил мне на Рождество 1986 года. Как мне показалось, Микки был счастлив и расстроен одновременно.

– Мы уезжаем в Калифорнию и теперь будем жить там, – заявил он. – Дэнни, Лиззи и я. Я выхожу из дела, Рэй. Хватит с меня, я уже обо всем договорился с папашей и с дядей Домиником.

Я бросил трубку, потому что пришел в ярость.

В тот же день, позднее, отец сообщил мне, что они договорились отпустить Микки, позволить ему выйти из дела, но на время, пока жив Джимми. Итак, Микки перестал для меня существовать. Все это, очевидно, было так устроено из уважения к дяде Джимми, а вовсе не к его трусливому сынку. Единственное, что я смог сказать по телефону собственному отцу, было: «Мне очень жаль, папа, – жаль, что это именно я притащил Микки назад к нам, но не смог хоть немного научить его уму-разуму или хотя бы основным правилам жизни». Микки – это моя неудача.

Совсем немного времени спустя, летом 1987 года, Микки сделал еще кое-что, похуже.

Видеозапись мне прислал из Эл-Эй один старый приятель. Я сначала решил, что это какая-то вполне приличная порнуха из долины Сан-Фернандо, но нет, это оказался сюжет из новостной программы Пи-би-эс. В нем показывали какого-то типа, больше всего похожего на рубленую котлету, который идет через сцену в какой-то средней школе в городишке Ирвин, штат Калифорния. И эта рубленая котлета – Микки!

Зрительный зал полон детей. Микки раздобыл себе где-то дешевенький на вид костюмчик и белую рубашку, но не галстук. Он несколько прибавил в весе. На лице у него реально серьезное выражение. Какая-то толстая дама представляет его как Майкла Тикки, он выходит на авансцену и берет в руки микрофон. И рассказывает учащимся, что происходит из знаменитого в Нью-Йорке мафиозного семейства, где он сам родился и прожил всю жизнь, пока несколько месяцев назад не перебрался сюда, покончив с уголовными делами. Переехал в Калифорнию и стал законопослушным гражданином. Он не говорит, в чем состоит бизнес этого семейства. Он рассказывает, как он рос в Маленькой Италии, какое это было замечательное, просто чудесное место для мальчишки, но он всегда думал, что там что-то не так. Потом он рассказывает, как его прапрапрадедушка выстроил свой бизнес – «оптовую торговлю продуктами и прочими сельскохозяйственными товарами», но потом ею завладели «не совсем порядочные и честные люди». Вот он стоит там с этаким хмурым выражением лица и поливает дерьмом собственную семью. На публике, под телекамерами, обращаясь к банде ребятишек!

И всем видно, какие его одолевают эмоции. Глаза у него вроде как прищурены, и он делает руками всякие жесты, а голос дрожит и хрипит, когда он говорит о том, как «избили этого человека так, что он чуть не умер», или как «дядя Лу вышел из тюрьмы белый, словно привидение, но с выражением черной ненависти в глазах», или как это тяжело – чувствовать запах «крови другого человека на своих руках», а еще о том, «что это такое – жить в мире, в котором люди саму любовь подменяют любовью к деньгам, где деньги и власть – самое важное, единственное, что имеет какое-то значение, где нет никаких законов и никаких ограничений». Еще он заявил, что Маленькая Италия больше не существует, остался лишь скелет от того, что было когда-то, поскольку организованная преступность все там сожрала, «как раковая опухоль».