Верховная королева (Туманы Авалона - 2) - Мэрион Брэдли

Гвенвифар видела: в глазах Игрейны стоят слезы. Растирая ледяные руки, что вдруг затвердели, сделались жесткими, точно холодные птичьи когти, молодая женщина мягко проговорила:

- Я уверена, если бы она только знала, она бы непременно приехала, дорогая матушка.

- Не знаю, не знаю... Я отослала ее от себя, отдала в руки Вивианы. Хотя отлично знала, как жестока Вивиана порою и что она использует Моргейну столь же безжалостно, как использовала меня, ради благополучия здешней земли и во имя собственной жажды власти, - прошептала Игрейна. - Я отослала ее прочь, ибо мне казалось, что, если выбирать из двух зол, пусть лучше живет на Авалоне в воле Богини, нежели попадет в руки к чернорясым священникам, которые приучат ее к мысли о том, что она - воплощение порока и греха только потому, что женщина.

Гвенвифар, до глубины души потрясенная, растирала в ладонях ледяные руки больной, подкладывала в ноги горячие кирпичи; однако и ступни тоже сделались холодны как лед. Молодая женщина взялась было массировать и их, но Игрейна сказала, что ничего не чувствует.

Гвенвифар поняла, что должна попытаться еще раз.

- А теперь, на пороге смерти, не хочешь ли побеседовать с кем-нибудь из священников Христа, матушка?

- Я уже сказала тебе: нет, - отозвалась Игрейна, - иначе, спустя все эти годы, пока я молчала, чтобы сохранить мир в доме, я, чего доброго, наконец выложу им все, что на самом деле о них думаю... Я любила Моргейну, оттого и отослала ее к Вивиане, чтобы хотя бы она ускользнула от их власти... - На больную вновь накатил приступ удушья. - Артур, - промолвила она наконец. - Никогда-то он не был моим сыном... он - дитя Утера... лишь надежда наследования, не больше. Я всей душой любила Утера и рожала ему сыновей, потому что для него это так много значило: обзавестись сыном, который пойдет по его стопам. Наш второй сынок... он умер вскорости после того, как перерезали пуповину... его, кажется, я могла бы полюбить сама по себе, так, как я любила Моргейну... Скажи, Гвенвифар, мой сын упрекал ли тебя за то, что ты до сих пор не родила ему наследника?

Гвенвифар опустила голову, чувствуя, как на глазах вскипают жгучие слезы.

- Нет, он всегда был так добр ко мне... ни разу меня не упрекнул. А однажды даже сказал, что не зачал ребенка ни с одной женщиной, хотя знал многих, так что, возможно, вина здесь не моя.

- Если он любит тебя ради тебя самой, так он просто бесценное сокровище среди мужчин, - отозвалась Игрейна, - и если ты сумеешь сделать его счастливым, так тем лучше... Моргейну я любила, ибо кого, кроме нее, могла я любить? Я была совсем юна и так несчастна; ты и представить себе не можешь, как тяжко мне приходилось той зимой, когда я родила ее: одна-одинешенька, вдали от дома, еще совсем девочка... Я боялась, что она будет сущим чудовищем: я ведь весь мир ненавидела, пока ее носила; а она оказалась чудо какая хорошенькая: серьезная, разумная, дитя фэйри, да и только. За всю свою жизнь я любила только ее да Утера... где она, Гвенвифар? Где она, если не хочет приехать к умирающей матери?

- Моргейна наверняка не знает, что ты больна... - сочувственно отозвалась Гвенвифар.

- Но как же Зрение? - воскликнула Игрейна, беспокойно ворочалась. Где же она есть, что не видит: я умираю? Ох, понимала же я, что она в серьезной беде, еще на коронации Артура понимала, и ведь не сказала ни слова, не хотелось мне ничего знать, казалось мне, я испила довольно горя, и ни слова не сказала я, когда она во мне так нуждалась... Гвенвифар, скажи мне правду! Что, Моргейна родила ребенка - неведомо где, в одиночестве, вдали от всех, кто ее любит? Говорила ли она с тобою об этом? Значит, она ненавидит меня, раз не приехала ко мне даже теперь, когда я при смерти, лишь потому, что я не высказала вслух все мои страхи о ней на Артуровой коронации? А, Богиня... я отреклась от Зрения, дабы сохранить мир в доме, ведь Утер был приверженцем Христа... Покажи мне, где мое дитя, моя доченька...

Гвенвифар удержала ее на месте.

- Тише, матушка, успокойся... все в воле Господней. Не след тебе призывать здесь бесовскую Богиню...

Игрейна резко села на постели; невзирая на ее недужное, одутловатое лицо и посиневшие губы, она смерила сноху таким взглядом, что Гвенвифар вдруг вспомнила: "Ведь и она тоже - Верховная королева этой земли".

- Ты сама не знаешь, что говоришь, - промолвила Игрейна, и в голосе ее звучала гордость, и жалость, и толика презрения. - Богиня превыше всех ваших прочих богов. Религии приходят и уходят - как уже убедились римляне и, вне сомнения, убедятся христиане, но Богиня превыше их всех. - Больная позволила Гвенвифар уложить себя на подушки и застонала. - Кабы только согреть мне ноги... да, знаю, знаю, ты положила горячие кирпичи, вот только я их не чувствую. Когда-то прочла я в одной старинной книге, что дал мне Талиесин, про ученого, которого заставили выпить цикуту. Талиесин говорит, мудрецов всегда убивают. Жители далекого юга распяли Христа; вот так и этого святого и мудрого человека заставили выпить цикуту, потому что короли и чернь сказали, он, дескать, учит лживым доктринам. Так вот, умирая, он говорил, что холод поднимается вверх по его ногам; и так испустил дух... Я цикуты не пила, но чувствую то же... а теперь вот холод дошел до сердца... - Игрейна вздрогнула и застыла; и на миг Гвенвифар почудилось, будто она перестала дышать. Но нет, сердце еще билось - вяло и слабо. Однако Игрейне не суждено было заговорить снова; она лежала на подушках, хватая ртом воздух, и незадолго до рассвета хриплое, неровное дыхание оборвалось совсем.

Глава 11

Похоронили Игрейну в полдень, по завершении торжественной погребальной службы; Гвенвифар стояла у могилы, глядя, как в землю опускают завернутое в саван тело, и по лицу ее струились слезы. Однако же оплакивать свекровь как должно она просто не могла. "Жизнь ее здесь была сплошной ложью; она лишь считалась доброй христианкой". Если все, чему ее учили - правда, уже сейчас Игрейна горит в аду. И мысль эта казалась Гвенвифар невыносимой, ведь свекровь всегда была к ней неизменно добра.

Глаза ее жгло как огнем: сказывались бессонная ночь и пролитые слезы. Низкое небо словно отражало в себе ее смутные страхи: тяжелое, набухшее, точно в любой момент прольется дождем. Здесь, под защитой монастырских стен, Гвенвифар ощущала себя в безопасности, но очень скоро ей предстоит покинуть надежное убежище и скакать целые дни напролет через вересковые пустоши, под бескрайним дткрытым небом, воплощением незримой угрозы, что нависает над нею и ее ребенком... Гвенвифар, поежившись, точно от холода, сцепила пальцы на животе, в тщетном желании защитить его крохотного обитателя от опасности неба.

"Ну, почему я вечно всего боюсь? Игрейна была язычницей, и стало быть - во власти дьявольских ухищрений, но я - в безопасности, я взываю к Христу, и Христос спасет меня. Чего ж мне страшиться под Господними Небесами?" И все равно Гвенвифар изнывала от страха - того самого беспричинного страха, что накатывал на нее то и дело. "Нельзя мне бояться. Я - Верховная королева всей Британии; и единственная женщина, носившая этот титул помимо меня, спит здесь, в земле... Верховная королева, будущая мать Артурова сына. Чего же бояться мне в мире Господнем?"