На пороге Галактики - Юрий Леляков

"Нет, но внушать такое? — будто пелена гнева и ужаса на миг застлала сознание Кламонтова. — Будучи всё-таки тоже человеком — который сам не всегда прав? Или это — не то, что я думаю? Именно в данном случае — не то?"

— … Но кажется, ничего такого я не вспомнил. Просто опять отключился от какого-то мысленного перенапряжения… А потом, когда снова очнулся, смотрю — вагон стоит на какой-то станции, за окном — всё ещё ночь, далёкие огни где-то в поле или, может быть, в горах — это я так подумал, потому что они там были как-то на разной высоте… И опять вспоминаю, где я, кто я теперь — и всё равно не могу то конца поверить в это… Да ещё вдобавок не могу понять, как я всё же попал в крыши университета в ту больницу, а оттуда в этот вагон, и даже не могу вспомнить, как я собирался дома на ту экскурсию и что было перед тем. И вдруг чувствую — в вагоне я уже не один. Ну, думаю, неужели действительно придётся принимать пассажиров в качестве проводника? Выхожу в коридор, а там — двое, причём сами — в железнодорожной форме. Удивляются, кто я такой, откуда взялся, говорят, что они сами — проводники… А я им как-то сразу ответил: ну так мне же только что передали этот вагон как его новому проводнику! Они ещё больше удивляются: кто мог тебе его передать? А я отвечаю: предыдущий проводник… Ах да, я забыл сказать, что тот проводник показывал мне список всех предыдущих проводников этого вагона, — вспомнил Ареев на экране. — Он там висел в какой-то рамке на стене, где обычно бывает расписание движения поезда, и светился зелёным светом — а начинался, кажется, чуть ли не с 1873 года… Ну так вот, сказал я тем двоим, вы сначала пойдите посмотрите список, чтобы понять, что это за вагон. И они пошли смотреть — а там просто расписание и оказалось. Хотя я точно помню, что видел там раньше этот список… И вот один из них говорит мне: таких списков в вагонах вообще не бывает. А другой — причём таким голосом, как наверно, принято говорить с сумасшедшими — спрашивает: ну хорошо, а кто был в этом списке? А я, как нарочно, ни одной фамилии не помню! Не до того же мне было, чтобы его подробно рассматривать… И тогда они спрашивают: а ты-то хоть сам понимаешь, что находишься в вагоне формирующегося состава, который сейчас должен отправляться в Донецк? И тут только я и сообразил сказать им прямо: а вы понимаете, что этот вагон — совсем не то, что вы о нём думаете? И я, говорю, сам тоже не сразу поверил — но вот что я о нём узнал… И начинаю пересказывать им всё это, как сам запомнил. Чувствую — и они уже не так уверены насчёт донецкого поезда и себя как проводников. А тем временем, смотрю, вагон уже стали возить взад-вперёд мимо станционных построек — причём я вроде бы даже стал узнавать сооружения товарной станции нашего города, так что у меня возникла надежда: а вдруг всё не так, и это я — просто в нашей обычной реальности, и даже пока eщё — в своём родном городе? И могу просто выйти оттуда — а они, уж если назвались проводниками, пусть там и остаются? Но тут откуда-то появился ещё один железнодорожник — я так понял, начальник донецкого поезда. Те сразу стали пересказывать ему всё это с моих слов, у него, я вижу, тоже возникли сомнения — ну ясное дело, и он же наверняка не совсем без понятия об "аномальном", так что с ходу отвергнуть такую версию не может. Хотя я, глядя на его сомнения, уже и вовсе не знаю, что думать. А снаружи, я слышу, уже стучат в дверь — пора начинать посадку. Тут начальник поезда пошёл в соседний вагон за милиционером, послал его наружу выяснить обстановку — и через минуту тот вернулся злой, раздражённый: что за дурацкие шутки, какая ещё иная реальность? А остальные тут же стали валить всё на меня, как на крайнего — дескать, я им так сказал… А я отвечаю: какие шутки, всё было очень натурально, убедительно — да и стал бы я в здравом уме так шутить? А милиционер в ответ: вот теперь мы просто по закону обязаны разобраться, в здравом ли ты уме, и как сюда попал — ты же чуть не сорвал отправление поезда… А я и сам давно уже чувствую, что это вроде бы наша, обычная реальность — и сам уже наконец хочу разобраться, что к чему. И из вагона хочется поскорее уйти — а то есть ещё остаток сомнений: вдруг он всё-таки заколдован? И вот пошёл я с этим милиционером в вокзальное отделение милиции, а оттуда позвонил домой — и оказалось, родители уже хотели было заявить о моём исчезновении. Я же ещё где-то в 16 часов ушёл из дома, а тут смотрю, на часах у них в отделении уже 22. И вроде бы уже сам вспоминаю, как уходил из дома, но вот зачем, и что было потом — не помню. А с той экскурсией вообще странно — её наяву быть не могло. Я же там видел с крыши как будто летний пейзаж, деревья с листьями — а тут наяву ещё не полностью сошёл снег — дело-то было 26 февраля 1992 года… Хотя мне и вспоминать что-то было некогда — пришлось уже им для протокола рассказывать всю эту историю, её, естественно, сочли бредом, вызвали туда психиатра… И, в общем, мне пришлось целую неделю провести в психдиспансере — я так понял, для какого-то обследования, результатов которого сам я так и не узнал. Родителям, правда, что-то сказали, и теперь они говорят, что мне беспокоиться не о чем, меня признали в общем нормальным, а это было опять же случайное сумеречное помрачение сознания, но я чувствую — они что-то недоговаривают… Да, и к упомянутому в предыдущих записях специалисту по нетрадиционной медицине я потом тоже обращался — и тоже посредством гипноза удалось установить только то, что у меня была встреча с кем-то на улице, и возможно, именно этого человека я видел потом в вагоне в роли того мистического проводника. Но и это — только возможно, потому что в темноте я его больше слышал, чем видел, да и мало ли в тот день могло быть всяких встречных прохожих… И так и осталось тайной, что и где было со мной на самом деле — тем более, что и проснулся я потом действительно в поезде, и та больница-монастырь в принципе могла быть наяву… Да, а ещё мне назавтра после того гипноза мельком вспомнилось какое-то собрание людей — хотя как раз меня ни на какое собрание тот встречный прохожий не приглашал. И вообще, при чём тут он сам и это собрание… И вот, кажется, всё, что я об этом помню. Разве что когда-нибудь ещё вспомню новые подробности, ну a пока — всё…

— И во всех случаях — встреча с кем-то незнакомым, — сразу начал Кламонтов, как только Тубанов остановил запись. — И то ли разговор о какой-то мистике, знаках судьбы, то ли приглашение на какое-то собрание — но это вспоминается только под гипнозом, и то — как смутные следы. А сразу помнится совсем другое — видения определённого xapaктepa. Сначала — гротесково-сатирические, даже как бы завлекающие, а потом — мистический кошмар, где уже надо чему-то противостоять, что-то преодолевать, искать выход, делать выбор. И наконец — пробуждение в обстановке, которая так странно гармонирует с содержанием этих видений, что сразу трудно и самому сориентироваться в реальности, и не сойти за сумасшедшего для окружающих…

— Ну, в моём случае было сложнее, — ответил Тубанов. — Я же проснулся не в самом гастрономе, а в квартире на шестом этаже над ним. Вернее, там это был какой-то "гибридный" магазин — вроде тот и вроде не тот. Ведь точно такие люки ведут в подвал совсем другого магазина, в центре города. Да и тот зал с трибуналом мне что-то напоминает. Какой-то театр, вокзал или храм, который я тоже где-то видел — но не могу сообразить, где именно. А ещё — этот поиск непонятно чего на каких-то улицах, в домах… И тоже всё думаю: где и когда я мог быть на самом деле? И как и откуда все мы попали туда, где должны были потом очнуться? Нет, поймите правильно, я не хочу предполагать что-то плохое, недостойное — вроде того, что кто-то действительно мог послать меня в таком состоянии на поиски мест из моих видений. Тем более — в нашем реальном мире, где есть автомобили, трамваи, поезда, сигнализация на охраняемых объектах… — Тубанов произнёс это как-то так, что Кламонтов понял: да, это пришло ему на ум только сейчас! — И всё-таки непонятно. Столько читаем о каких-то магах, мистиках, мудрецах, которые тоже ведут кого-то через видения или испытания к постижению каких-то истин, очищению от пороков — и человек потом чувствует себя в чём-то возвысившимся, от чего-то очищенным, что-то постигшим. А тут — только потрясение чем-то неопределённым, какие-то неразгаданные загадки, и совершенно непонятно, что делать с этим лично мне…

— А я в целях какого очищения или испытания должен теперь, после этого, иногда слышать прямо у себя в сознании какой-то голос, который тоже не даёт мне совершить самые невинные действия? — с горечью переспросил Ареев. — Ну вот бывает, что-то как упрётся: "Не ставь сюда тарелку!", "Оставь этот учебник дома!", "Не бери этот кусок мела!" А кусок мела у классной доски лежит один-единственный — и что мне делать посреди урока, где искать другой? Или как оставить дома учебник, который наверняка понадобится мне в школе? Но при этом — такое чувство, что сделаешь иначе — и может случиться что-то страшное… Или даже вдруг появляется перед внутренним взором образ какого-то ангела или пророка — а голосом под это звучат ругательства и угрозы. И мне иногда даже кажется, так вообще до безумия можно дойти… А в литературе — везде эта религиозная пропаганда о каких-то голосах, видениях, о том, что человек должен быть постоянно направляемым свыше! Как будто такими хотят сделать нас всех — и именно в этом состоят праведность и благочестие! Или о какой "направляемости свыше" идёт речь? Что имеется в виду? И где вообще какая-то грань благочестия с безумием, где тот рубеж, который человек ещё вправе отстаивать в себе под напором такого рода "высших сил"? И в конце концов — почему кто-то позволяет себе подвергать человека потрясениям, испытаниям, и даже чуть ли не вытравлять из него рациональный склад ума, чтобы вложить взамен мистический?