ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

Сочиненное в Москве письмо Плещеева к Хмельницкому было буквальным

повторением уверений, сочиненных для князя Болговского; прибавлены только слова:

„Писал ко мне князь Еремей Вишневетцкой, воевода руской, что Крымские Татаровя в

собранье на урочище у Княжих Буераков 40.000 стоят наготове, а хотят идти царского

величества на украины войною. И против того ево письма яз, царского величества

путивльской воевода, к нему ко Князю Еремею Вишневетцкому писал, хотя от него

прямые вести ведать, куди тех Крымских Татар впрям походу чаять, для опасенья цар.

ского величества украинных городов. А то дело не новое, что о Татарех на обе стороны

ведомо чинить и от их беэвестного воинского приходу береженье держать".

Наконец, в начале 1649 года получено в Москве из Смоленска тарабарское письмо

от царского гонца, думного дьяка Григория Кунакова. Это был человек в посольских

делах опытный и вообще сметливый. Ему было поручено „доведаться подлинно, за что

учинилась у панов (не сказано у Ииоляков) ссора с Черкасами", и он, донося обо всем,

что ему рассказывали русские зарубежники, написал следующее:

.

„Богдан Хмельницкий хотел отомстить Потоцкому за свои обиды домашния, и

собрал черкаское войско, даючи причину, будто для того, что меж королевств устоять о

вере, чтоб им под уне его не быть".

Эти слова согласовались с известной уже нам отпиской путивльского воеводы 1688

года, в которой он, со слов строителя Густынского монастыря с братиєю, доносил, что

Поляки побивают Черкас за самовольство, за избиение по городам урядников, за

грабежи над Жидами и Ляхами, за поджиганье костелов и святотатство, а не за веру. И

видно было для чего писать „вести в Смоленску доведаны есь" тарабарским письмом,

иначе письмом по ли-

.

195

торе, которого ни Кунаков, ни другие вестовщики в последствии не употребляли.

Это был великий государственный секрет: Москва наконец знала, в чем дело и как ей

быть.

Всё, однакоже, польские труды на русской почве уничтожались, как бы

неисповедимым судом Божиим, чрез посредство козацких и всяческих разбойных рук.

Новая орда грозила вырости на древнем пепелище Варягоруссов, засыпанном костьми

тех Русичей, которые забыли, что „их предки веры от папы не принимали". Эта орда

(так должна была размышлять Москва) будет необходимо подначальна Крымской Орде,

а Крымская Орда пошла от той, которая испепелила первопрестольную столицу Руси, и

таким образом снова готова встать уничтоженное Москвой и Литвой владычество

Чингисхановичей над широким займищем Рюриковичей. Что станется тогда с Великой

Русью? Ее совсем отрежут от христианских народов, и, может быть, на местах древних

киевских святынь, Ярославовской Софии, Золотоверхого Михаила, Царствующей

Печерской Лавры, .появятся магометанские мечети. Если же так не станется; если

козаки будут „сильны Татарамъ" и удержат под своей властью священные и славные

высоты киевские, тогда донцы соединятся с запорожцами, тогда и вся козатчина

царских украия примкнет к днепровским наездникам,—и настанет новое царство, хуже

Литовского, царство козацкое, воровское. Уже и то было слыхать, что Хмельницкий,

„гетман Божиею милостию", объявил своей столицей Киев, а в Смоленске Кунаков

доведался, что козаки не пустили киевского митрополита на сейм и „приставили к нему

варту по сту человек: знай де свою келью и в такия дела не вступайся".

Правда, Кунаков доносил, что Хмельницкий домогается от нового короля, чтобы он

„церкви благочестивые христианские веры в Киеве и во всей Белой Руси все от унеи

учинил свободны, и костелов бы и унеи в Киеве. и во всей Белой Руси отнюдь не

было"; но тут же писал своею государственной тарабарщиной, что козаки требуют от

короля—отдать „киевское и всей Белой Руси правленье на их гетманскую волю, а сам

бы король в Киев и во все белорусские города, ни в росправу. ни в што не вступался, и

на том бы де король и паны рады присягли и записьми укрепились".

Это было бы не больше и не меньше, как воскресение великого князя литовского

Гедимина в особе козацкого гетмана Богдана. Случись это на самом деле,—и Москва

была бы стеснена козацкой вольницей гораздо больше, чем во времена оны

новгородским и

196

.

псковским вечами. Москве тогда угрожал бы переворот еще более тяжкий, чем под

владычеством навязанного ей в Смутное Время Владислава Жигимонтовича.

Устроенное в ней веками должно было расстроиться, и утвержденное великими

заботами да крепкими думами царских сановников было бы поколеблено. Москва не

могла допустить у себя под боком, на древнерусской почве, безбоярщины и

безгосударщины. Как ни противна ей была вольница шляхетская, но вольница козацкая

противоречила всем её симпатиям и государственным преданиям. Притом же, что бы

там ни делали латинцы Римляне из-под руки у короля во вред малорусско-

белорусскому православию, но ей, как державе самоуважающей, не подобало наседать

на соседнюю, тоже почтенную державу в её несчастных обстоятельствах. Уж если

судом Божиим пришло такое время, что Польша должна поплатиться за все свои грехи,

содеянные в угожденье беззаконному Риму, так надобно выждать, чтобы фиал гнева

Господня излился на нее сам собой до конца:

Так должна была рассуждать и так действительно поступала Москва, эта фурия

польских „народных пророковъ*, постоянно стремившаяся в Польшу для её

разрушения,—эта робеющая перед „сильным могуществом Польского государства*

держава наших козакоманов, игравшая роль друга и Поляков и Козаков. В предыдущем,

не-тарабарском письме своем Кунаков доносил царю:

„В Дорогобуже, государь, говорил со мною, холопом твоим, в розговорах бурмистр

Хриштоф Красовский, удивляяся и похваляя твою государскую милость, что ты,

великий государь, в такое их безглавное время и в великом упадку и в разоренье, в

которое они время ни откуды посилку себе не чаяли, показал над ними свою

государскую милость, в вечные роды удивленью и хвале достойную: не изволил на них

послати своей государевой рати; а мочно де, государь, было тебе, государю, все свое

изволенье учинить и городы отыскать и небольшим собраньемъ*.

В самом деле, Тишайший Государь был расположен благоволить евангельски даже

исконным врагам своего царства, Полякам и их побратимам, Литворуссам. Но его

думные бояре и ' дьяки должны были оглядываться на польскую воинственность, у сил

ея* ную с одной стороны богатырями Русичами, а с другой—„хороброю Литвою*.

Поляко-Литво-Руссы—надобно было признаться—с малыми боевыми силами

торжествовали над многолюдными московскими ратями. Правда, теперь лучшие

дольскорусские ротмистры были побиты; весь походный наряд пропал, и даже арсенал

Речи Посполи-

ОТПАДЕНП -МАЛОРОССП ОТ ПОЛЬШИ.

197

той, Бар, не сегодня, так завтра, мог очутиться в руках у Козаков. Притом же, в

польских войнах с Москвою, козаки были бурным ветром, предшествовавшим грозе;

они были крыльями громоносных орлов; они были пламенем, превращавшим

заселенные области в немые пепелища. Теперь этот „дух буренъ", этот „поядающий

огнь" обращен волей Всевышнего на царских супостатов и, судя по началу

Хмельнитчины, не устоит против неа ни Краков, ни Варшава. Но Москва знала по себе,

как может быть сильна земля против опустошителей. Запасы боевой силы в стране

Мечиславов, Болеславов, Казимиров, Сигизмундов и Владиславов не исчерпывались

ни выбывшими из польских ополчений козаками, ни погибшими коронными и

панскими жолнерами. Польскорусский и литворусский шляхтич оказывался весьма

часто на войне трусом, а в .мирное время разорителем беззащитной братии своей, но в

случае крайности он являлся героем. Он вел свое происхождение, если не от тех,

которые повыщербили свои мечи на Золотых Воротах в Киеве, то от тех, которые

приковали свои щиты к воротам цареградским, да от тех, которые с своими

Гедиминами и Ольгердамг прогнали Кипчакскую Орду с днестро-днепровского

Черноморья. Надобно было, кроме того, помнить еще, что сзади Црдьши стоял Рим с

послушными ему государствами. Дорожа своим передовым редутом, римский папа,

чего доброго, поднимет на его защиту все Католичество, которое целые тридцать лет

билось, в угоду Вечному Городу, с немецкими да свейсщми люторами, и кеторое как

раз теперь, после Вестфальского мира, удосужилось. Наконец, в Польше, какова она ни

есть сама по себе, могут явиться свои Дяпуновы, свои Скопины Шуйские, Минины,