ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

относящихся к этому предмету, попало в руки Хмельницкого. Зная сношения царя со

Шведами о том, как „поотомстить Полякам за тот вред, который они причинили земле

его и народу®; зная, что и в предыдущие бунты побитые за Росью и над Сулою козаки

были приняты царем на московскую почву; зная, сверх того, что вся Северщина,

Киевская Земля и Белоруссия проникнуты мыслью о соединении Польши с Москвой

подъ’одной короною,—Хмельницкий написал к царю письмо, в котором относительно

соединения государств повторял то, о чем доносили в Москву пограничане воеводы,

представил Козаков „помирающими за старожитную греческую веру от безбожных

ариянъ®, извещал царя о своих победах и предлагал ему свои услуги в войне против

Ляхов.

Когда на это письмо ответа не последовало, а перехваченные козаками письма

царских людей к панам дали понять козацкому бунтовщику, что царь остается верен

оборонительному договору с Польшею,—он дерзко высказал свою досаду

путивльскому воеводе: „Дай же, Боже, чтоб и всякий неприятель нашего Войска

Запорожского так же шеи уламал и потехи не относил, как ныне Ляхов Бог помогл нам

надсломити®!

Все пограничные воеводы получили из Москвы наказ посылать за рубеж

расторопных людей для проведыванья, что делается в Польше, и за что у Черкас

учинилась война с Ляхами. Сохранилось множество донесений, основанных на словах

разведчиков, которыми были обыкновенно люди торговые, как наиболее

заинтересованные в такой миссии, наиболее бывалые, а главное—наименее в глазах

панов и Козаков подозрительные. Они приносили к пограничным воеводам, вместе с

точными вестями, много неверных слухов, какими пробавлялись тогдашние рынки,

постоялые дворы, священнические дома и монастыри.

ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТ ПОЛЬПШ.

188

Несколько раз было, например, донесено в MOCKBJ , что ко^ роль Владислав умер в

марте, а не в мае. Доносили также, будто бы короля убил князь Вишневецкий; будто бы

сына Потоцкого козаки расстреляли; будто бы его посадили на кол под Киевом, и тому

подобные небылицы. Получались в Москве известия и такого рода:

„Сын Николая Потоцкого учился в одной школе с сыном Богдана Хмельницкого, и

побранясь де Богданов сын Хмельницкого с Николаем сыном Потоцкого, погрозил ему,

что за насильство Потоцкого над его сыном он, сын Хмельницкого, только де даст Бог

взмужает, и он ему, Потоцкого сыну, то отомстит. И Потоцкого де сын то сказал отцу

своему, и Николай де Потоцкой велел Богданова сына Хмельницково, как он ехал из

Киева к отцу своему, на дороге изымать и его у себя во дворе убить, обсекши руки и

ноги, весне 156 (1648) году, а жену Богдана Хмельницково с дочерью взял Потоцкой к

себе. И за то де Богдан Хмельницкой собрал войско черкаское и призвал к себе

Крымских Татар, и все войско королевское Черкасы побили, и гетмана Николая

Нотоцкого и польного, и Николаева сына Потоцкого, Петра, и многих знатных людей

поймали; и Петра Николаева сына Потоцкого Хмельницкой казнил на поле перед отцом

ево за своего сына".

Подобные вести вариировались бесконечно, давая материал современным

летописцам и кобзарям для изображения того, чего даже не могло и быть. Но вместе с

ними отовсюду, начиная с Белой Церкви и оканчивая Смоленском и Дорогобужем,

приходил столь же нелепый слух, что козаки бьются с Ляхами за веру. Даже такие

люди, как дорогобужский мытник, Жид Давид, даже заезжие немецкие прикащики,

наконец, и сами „Ляхи" в Белоруссии— твердили в один голос: что „война с козаками

учинилась за веру"; что „козаки с Ляхами завоевались за веру"; что „бьются козаки с

Ляхами за веру".

Бегство монахов за московский рубеж продолжалось. Местные власти, от имени

оставшихся игуменов, просили пограничных воевод вернуть их, как воров,

похитивших церковное серебро, кни* ги и даже одежду братий своих. Но беглецов

препровождали в Москву и царская дума выслушивала от них (пе выражая ни в каких

наказах собственного воззрения на козацкий бунт): что „Поляки на них похваляются:

как де они с козаками запорожскими управятся и они де християнскую веру греческого

закона искоренят,

189

и церкви христианские разорят, а их, чернцов, побьют всех, чтоб от них, чернцов,

впредь бунтов не было“.

Эти последние слова вовсе не выражают, чтобы малорусские монахи принимали

непосредственное участие в козацких мятежах, хотя козацкие историки рассказывают,

на основании современных выдумок, будто бы львовский владыка посылал порох и

свинец козакам Хмельницкого, а луцкий—даже пушки, называвшиеся гаковннцами.

(Об этом будет у меня речь в своем месте). Но вопли попов и монахов, изгоняемых из

церковных имуществ для водворения в них тех, которые отвергли „схизму“ во имя

единения церквей, или тех, которых сместили, по Филиповичу, могшяне» эти вопли и

жалобы, плач и озлобленные речи против Ляхов, под которыми разумелись вообще

паны, и способные, и неспособные защищать веру предков своих,—сделали глубокое

впечатление на ту массу, для которой ни государственное, ни общественное право не

существовало; а к этой-то массе и обратились козаки. За веру! за веру! раздавался

всюду клич, где из панских жилищ голодная сволочь таскала хлеб, где пылали панские

дома вместе с экономическими заведениями, а панское добро делалось достоянием

поджигателей.

Но это был клич героев самозванщины, героев Московского Разорения, изобревших

только новый девиз для своего истребительного промысла. Ниодин епископ, ни игумен,

ни даже протопоп, к чести полуразрушенной малорусской церкви, не выступил вместе

с запорожцами Хмельницкого в роли возмутителя украинского простонародья. Даже

нерадивые, подобные Филиповичу, даже и они притаились в своих скитах и

монастырях.

В ужасное лихолетье Хмельнитчины, заставившее нас припомнить позабытую

Батневщину, игуменствовал в Почаевском монастыре почти столетний уже старец,

преподобный Иов Железо. Родившись в 1551 году, он прожил в иноческих подвигах и

времена протестантского легкомыслия малорусских панов, и времена продажного

отступничества малорусских архиереев. Его чествовал Князь Василий, обратясь от

униятских мечтаний к православницкой борьбе с папистами. С ним Иов Борецкий, в

„великой“ печерской церкви предавал проклятию апологию Смотрицкого. Его

репутация, как мужа святого, была такова, что одному появлению его вне

монастырских стен приписывали испуг и бегство Татар, набежавших „великою

Ордою“. Если кто-либо, так именно этот самоотверженный аскет мог бы теперь играть

роль Петра Пустынника пропове-

190

данием войны за древнее русское благочестие, за поруганное панами отступниками

православие. Но, состоя в постоянном общении с пе* черскими застолпниками и х

афонскими „преподобными мужами Россами, житием и богословием цветущими", Иов

Железо не имел ничего общего с наливайковцами, жмайловцами, тарасовцами,

павлтоковцами и, наконец, хмельничанами.

Козацкие историки, ловя современные слухи с легковерием пограничных

московских разведчиков, заставляют каких-то безыменных представителей нашего

духовенства взывать к народу во время Хмельнитчины: „Приспел час, желанный час!

Время возвратить свободу и честь нашей веры", и т. д. *) Между тем преподобный Иов

Почаевский, сидя в своей подземной келье, из которой братии святого человека виделся

исходящий сверхъестественный свет, произносил скорбным голосом одни только слова:

„Господи, помилуй! Господи, помилуй!и эти слова, в своем согласии с апостольскою

программою „Советования о Благочестии", были соответственнее духу православной

церкви, нежели все, что прославители козатчины могли узнать о нашем духовенстве от

католиков и протестантов.

Видя в козацких похождениях нечто достойное сочувствия и уважения, козакоманы

посвящают целые томы на повторение всяческих сказаний о том, как разлились по

арене древне-русской культуры козаки в сопровождении своих единомышленников

Татар; как они вызывали па свой кровавый пир безумных, бесстыдных и

жестокосердых людей всех племен, всех наречий и состояний; как дикия полчища' их

прошли вдоль и поперек всю Киевщину, Черниговщину, Подолию, Волынь, Червоную

и Белую Русь, точно сплошной пожар, гонимый дующим из Запорожья ветром; как не

давали козаки пощады ни старцам, ни женщинам, ни грудным младенцам, не отличали

благочестивых от злочестивых, православных от кривоверных, ругались всячески над