Какое надувательство! - Джонатан Коу

— Может, вам дать леденец от кашля?

— Нет, спасибо, все хорошо. В самом деле.

Она вернулась к чтению, не сказав больше ни слова, а я погрузился в озадаченное молчание, едва в состоянии признать, что затея оказалась гораздо сложнее. Из неловкой ситуация быстро перешла в разряд непроходимой глупости. Мне осталось последнее средство, и я прибег к нему:

— Э-э… знаете, я действительно пытался привлечь ваше внимание.

Женщина подняла голову от книги, ожидая разъяснений.

— Все дело… в той книге, которую вы читаете.

— И что с ней?

— Вы ничего не замечаете в фотографии на задней стороне обложки?

Она перевернула книгу:

— Нет, я не вижу… — И, переводя взгляд с меня на снимок, со снимка на меня, расплылась в недоверчивой улыбке: — Н-ну, черт бы… — Она осветила все ее лицо, эта улыбка, — изменила все сразу, женщина потеплела и просияла. И расхохоталась. — И вы тут просто сидите… то есть, это невероятно. Я ваша большая поклонница, знаете ли. Я прочла все ваши книги.

— Обе, — поправил я.

— Обе, совершенно верно. То есть, я имею в виду, что сначала я прочла первую, а теперь читаю вот эту. Мне безумно нравится.

— Вы не будете возражать, если я… — Я показал на сиденье с нею рядом.

— Возражать? Да как я могу… То есть, это так необычно. Это… ну, это же мечта любого читателя, разве нет?

— И любого писателя, — ответил я, перемещая сумку к ее столику.

Некоторое время мы просто улыбались друг другу — робко, не зная, с чего начать.

— Я за вами наблюдал, — сказал я, — когда вы читали эту длинную сцену, на свадьбе, ведь так?

— Да, на свадьбе, вы угадали. Изумительная глава — такая трогательная.

— М-м. Вы считаете? Вообще-то я надеялся, что она будет смешной, видите ли.

— О, но она же и смешная тоже. То есть, она… э-э… трогательная… и смешная. Поразительно умно написано.

— Но вы, кажется, не очень смеялись, читая ее.

— Я смеялась; я смеялась про себя, честное слово. Я никогда над книгами вслух не смеюсь, у меня особенность такая.

— Вы все равно устроили мне настоящий праздник. (Снова эта улыбка и очаровательная легкость жеста, когда женщина откинула назад волосы.) Я бы вам представился, конечно, если бы вы и без того не знали, кто я.

Она уловила намек.

— Ой, простите. Надо было раньше назваться. Я Элис. Элис Хастингс.

Поезд приближался к Бедфорду. Мы с Элис проболтали, наверное, с полчаса; я сходил в вагон-ресторан и угостил ее сэндвичем и чашкой кофе; мы обменялись мнениями о войне на Фолклендах и о достоинствах современных авторов, согласившись друг с другом как в первом, так и во втором. У Элис было славное, несколько лошадиное лицо, длинная изящная шея, а голос — низкий, сочный, глубокий. Чудесно снова наслаждаться женским обществом. Последние несколько лет в этом отношении прошли совершенно уныло: сначала эта безнадежная женитьба на Верити, затем, в середине 70-х, — решение поступить в университет, где, несмотря на официальное обозначение «зрелого» студента, я обнаружил у своих сокурсников такой дар заводить и разрывать физические отношения, что сам в сравнении с ними казался нескладным подростком. Наверное, поэтому меня всегда и привлекала писательская жизнь: она предлагала убежище социально отсталым и сообщала одиночеству блистательную легитимность. Патрик намекнул примерно на то же самое, когда сострил, что в моих работах нет «сексуального измерения». Меня все еще трясло от того разговора с ним, и я даже представить не мог, когда решусь встретиться с Патриком снова.

— Так куда же вы все-таки направляетесь? — спросила Элис, а когда я ответил, задала следующий вопрос: — Там ваша семья?

— Нет, я еду к другу. Она живет там уже несколько лет. Работает в социальной сфере.

— Понятно. Этот… эта друг — ваша подруга, значит?

— Нет-нет, что вы! Абсолютно нет. Нет, мы с Джоан знакомы… целую вечность. — Мне вдруг пришло в голову, что так можно легко и быстро ввести ее в курс дела. — Вам не доводилось видеть очерк обо мне пару недель назад в одном из воскресных приложений — «Мой первый рассказ»?

— Я его прочла, и мне страшно понравилось. Очень смешная пародия на детективы, которую вы писали, когда вам было сколько — двенадцать лет? Наверное, вы были развиты не по годам.

— Мне было восемь, — сурово поправил я. — И все это писалось совершенно серьезно. Джоан тогда была… ну, наверное, лучшим моим другом в то время. Жила почти по соседству, и мы вместе ходили играть на эту ферму. Ту фотографию, которую они взяли в журнал, — где я с таким серьезным интеллектуальным видом сижу за столом? — сделали как раз в коровнике, там у нас было что-то вроде студии. Я знал, что снимок подойдет к материалу идеально — понимаете, нужно было лишь отрезать другую половину, чтобы Джоан не попала, — только свой экземпляр я потерял много лет назад. Я позвонил родителям, они тоже понятия не имели, где фотография, поэтому в конце концов я — просто на всякий случай — позвонил Джоан: может, у нее снимок еще сохранился. Так и вышло, к моему немалому изумлению. Судя по всему, она хранила фотографию все эти годы. Она и переслала ее мне… ну, и в общем, славно было бы снова встретиться, поскольку до этого нам особо не о чем было говорить друг с другом… Не знаю, со времени моей довольно недолгой жизни, наверное, а потом мы еще пару раз перезванивались, и тут она спросила, не хочу ли я приехать на несколько дней, и я подумал, почему бы и нет? Вот и еду.

Элис улыбнулась:

— Похоже, она к вам до сих пор неравнодушна.

— Кто, Джоан? Нет. Мы же с ней едва знакомы. А тогда были просто детьми.

— Не знаю, но хранить все эти годы вашу фотографию… А теперь, когда у вас выходят книги и все такое, — должно быть, вы ей кажетесь блистательным писателем.

— Нет, я хочу сказать, все это просто ради… ну, по старой дружбе, что ли.

Что бы я ни делал, чтобы все преуменьшить, было заметно: от упоминаний о Джоан Элис становилось неуютно. Спазмы ползучей ревности, что ли? Уже? Именно так я предпочел это истолковать в своем предательском возбуждении, и подозрение мое только укрепилось, когда она глянула на часы и с неприкрытой резкостью сменила тему:

— Скажите, Майкл, вы много зарабатываете писательством?

Вопрос мог показаться нахальным и неуместным, но если Элис решила рискнуть, то вполне оправданно: к этому моменту я выложил бы ей всю подноготную.

— Не очень, нет. Этим ведь занимаются не из-за денег.

— Конечно. Я спросила только потому, что… видите ли, я сама работаю в издательском бизнесе и знаю, о каких суммах может идти речь. Я понимаю, что вам, должно быть, приходится нелегко.

— Вы работаете в издательстве? Каком?

— О, вы вряд ли о нем слыхали. Боюсь, я попадаю в самую позорную часть спектра. Эти убийственные слова — я едва могу заставить себя их вымолвить… — Она слегка нагнулась ко мне, и голос ее упал до драматического шепота: — Издание за счет авторов.

Я снисходительно улыбнулся:

— Ну что тут сказать — большинство книг издается за счет авторов, если вдуматься. Я, например, определенно на жизнь себе не зарабатываю, а писательство отнимает большую часть времени, которое, наверное, я бы тратил на другую работу. Поэтому можно сказать, что я в каком-то смысле за привилегию еще и доплачиваю.

— Да, но мы публикуем ужасную чепуху. Кошмарные романы и скучнейшие автобиографии… То, что приличные книжные магазины на пять миль к себе не подпускают.

— А вы редактируете эту белиберду?

— Понимаете, мне со всеми этими чокнутыми авторами приходится иметь дело — разговаривать по телефону и уверять, что книги их — дело стоящее. Что, разумеется, неправда. А иногда нужно самой искать авторов, и это работа похитрее: знаете, кому-нибудь хочется заказать книгу — историю своей семьи, например, или что-нибудь вроде, — и мы подыскиваем писателя, который согласен за это взяться. Вот сейчас я как раз таким делом и занимаюсь.

— Но каково нахальство этих ваших заказчиков — предполагать, что историю их семей стоит писать.

— Сплошь и рядом они бывают довольно знамениты. Вы же слыхали о семействе Уиншоу, правда?

— Уиншоу — это как Генри Уиншоу, в смысле? Тот маньяк, что никогда не сходит с экранов телевизоров?

Она рассмеялась:

— Именно. В общем, у Генри есть… тетушка, кажется, и ей хочется, чтобы кто-то написал о них книгу. Только ей хочется, чтобы занимался этим… понимаете, настоящий Писатель. Не какой-нибудь писака.

— Господи, каким мазохистом нужно быть, чтобы на такое пойти, как вы считаете?

— Наверное. Но вместе с тем денег у них куры не клюют, понимаете, — у всех, и она, похоже, готова платить какие-то невероятные суммы.

Я задумчиво потер подбородок, начиная улавливать, к чему она клонит.

— Знаете, звучит так… будто вы меня чуть ли не уговариваете.

Элис рассмеялась — словно мое предположение ее потрясло.

— Вас? Господи, да нет же. То есть, вы, конечно, настоящий писатель, знаменитый, но я даже мечтать об этом не могла…