Мой грешный муж - Миа Винси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже после того, как он освободил ее от своего веса, он остался глубоко внутри нее. Ему больше нечем было заняться, и не было места лучше этого.
Его сердце все еще колотилось, и, да, ее сердце тоже. Он чувствовал прохладный блеск пота на спине, где ее руки все еще ласкали его, и он все еще был внутри нее, теперь более мягкий, теплый и довольный. Удовлетворенность — вот и все, что он нашел в своем сердце, когда порылся в нем. Он поднял голову и посмотрел на нее: ее глаза были закрыты, темные ресницы падали на щеки, румянец заливал шею, такую теплую, такую прекрасную, залитую дневным светом.
Дневной свет.
Постепенно он начал замечать и другие вещи. Мелочи. Между ними было около шести миль ткани, ее платье и его рубашка, а его бриджи из оленьей кожи врезались в бедра и сапоги — Черт возьми, он все еще был в ботинках! Она заслуживала лучшего, и, конечно, даже у него было больше изящества, чем это!
И постепенно он начал осознавать грохот экипажей, крики с улицы, перебрасывающихся словами слуг в коридоре, топот ног над головой.
— Черт возьми, — сказал он.
Она открыла глаза, завораживающи янтарно-зеленые.
— Что случилось? — спросила она.
— Сейчас середина дня.
— Ой. Я забыла.
Она тихо рассмеялась, когда начала прислушиваться к звукам мира, который они покинули. Ее лицо вытянулось.
— О нет, — сказала она. — Я шумела. Какой шум я издала? Я забыла. Как я могла забыть? Что, если они услышали? Что, если они поймут, что мы… О.
Она была такой очаровательной, когда пыталась примирить свое публичное «я» с личным «я», и он был необычайно доволен собой за то, что обнаружил эту ее черту. Усмехнувшись, он вышел из нее, позволив ее ногам упасть. Он погладил ее по волосам, поцеловал ее. Он ощутил на своих пальцах ее запах, и его тело снова возбудилось.
— Мы женаты, — напомнил он ей. — Все это вполне пристойно.
— Пристойно! — повторила она. — Ах ты, дьявол!
Она легонько шлепнула его, и он поцеловал ее, долго и медленно, наслаждаясь тем, как она отвечает на его поцелуй.
— Это было довольно неэлегантно, — сказал он. — Прошлой ночью мне следовало заняться с тобой любовью как следует.
— Да.
— Я хотел этого. Я…
У него не нашлось слов, и она не стала давить на него.
— Это было совсем не похоже на нашу брачную ночь, — сказала она вместо этого. — Я волновалась, но это было… чудесно.
Он ничего не сказал. Не было смысла гадать, могло ли что-то когда-нибудь измениться.
Откуда-то донесся смех, тот самый смех, и певучий возглас «Матушка Кассандра!», а затем другой голос, возможно, Ньюэлла, который подгонял говорившего.
— О боже, — сказала Кассандра. — Я совсем забыла, что она здесь.
И он почувствовал гордость, по крайней мере, за это.
ОНИ ПОМОГЛИ друг другу привести себя в порядок и одеться. Кассандра выполняла все необходимые действия и была благодарна за то, что ей было чем заняться. Как приятно заниматься чем-то разумным и практичным. Мир казался странным, но нормальным. Ее тело было незнакомым, но естественным. А одеваться с мужчиной — это было что-то совершенно новое и давно знакомое.
И все же где-то среди этой новой привычности возникла неловкость.
Письма, конечно же.
Они все еще лежали на столе, занимая слишком много места. Она взяла их и протянула ему.
— Все в порядке, — сказала она. — Я уже знала, что ты ее любил.
Он взял письма, задумчиво посмотрел на них.
— Это не был брак по любви, но мы были друзьями.
Он поднял глаза.
— Я написал их ей после ее смерти. Я скучал по ней.
В его темных глазах читались страдание, старая печаль, новый гнев, и она запоздало осознала весь ужас похищения писем.
— И они украли их! Клянусь, Джошуа, если ты их не пристрелишь, это сделаю я.
Он провел пальцем по ее щеке.
— Не беспокойся. Они того не стоят. Мы с ними легко разделаемся.
Она испортила его шейный платок, и он подошел к зеркалу, чтобы завязать его, не попросив ее о помощи, так что она не стала этого делать. Вместо этого она наблюдала, как он разглядывает свое отражение, как будто завязывание платка было единственным, о чем он думал. Какими странными были люди: они могли испытать нечто подобное — заниматься любовью, которая заставила мир расколоться на части и плясать, — а затем погрузиться в домашнюю рутину, как будто ничего не произошло.
Хотя она не была уверена в том, что произошло. И она понятия не имела, что произойдет дальше. Мир за этой дверью требовал ее внимания, а она хотела побыть одна.
— Как ты с ней познакомился? С Рэйчел.
— Ее отцом был Джон Уоткинс, владелец мануфактуры, где твой отец нашел мне работу мальчика на побегушках, — сказал он, ловко завязывая ткань вокруг шеи. — Я продвинулся по службе и к девятнадцати годам стал старшим клерком, и Уоткинс готовил меня к тому, чтобы занять его место. У него не было наследника, потому что Рейчел была его единственным ребенком, а ей было двадцать семь, и она не была замужем, и до меня он не нашел никого подходящего. Она хотела управлять бизнесом, но Уоткинс не воспринимал ее всерьез, и она чувствовала, что мужчины, которые за ней ухаживали, тоже не воспринимали. Она предложила выйти за меня замуж, если я позволю ей управлять фабриками вместе со мной.
— И ты согласился? Позволил ей управлять ими?
— Я был бы дураком, если бы не сделал этого. Она преуспела в этом, знала каждый сантиметр бизнеса. Уоткинс никогда не понимал, как много она может предложить. Даже когда у нас все шло хорошо, он думал, что это все я. — Он закончил с неидеальным узлом, погладил его и пожал плечами. — Это все еще ошеломляет меня, — добавил он, поворачиваясь к ней. — Как много теряется впустую, когда мужчины решают, что некоторые дети ничего не стоят из-за их происхождения, класса, пола или цвета кожи? Как много мы все теряем, как нация, как люди, отвергая людей просто потому, что они не такие, как мы?
— Например, то, что случилось с тобой.
— О чем ты, черт возьми, сейчас говоришь?
— Я имею в виду, ты был лордом, а потом в одночасье мир решил, что ты ничего не стоишь, но ты доказал,
