Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

— Архангел, — прошептал Иисус, прикрывая ладонью глаза от слепящего света. Архангел сложил крылья и улыбнулся.

— Ты не узнаешь меня? Ты не помнишь меня?

— Нет, нет! Кто ты? Уходи!

— Ты не помнишь, как в детстве — ты еще не умел ходить и цеплялся за стены и материнскую одежду, чтобы не упасть, — изо всех своих силенок ты кричал про себя: «Господи, сделай меня Богом! Господи, сделай меня Богом! Господи, сделай меня Богом!»

— Не напоминай мне об этом бесстыдном святотатстве! Я помню его!

— Я — твой внутренний голос. Это кричал я. Я и сейчас кричу, но ты боишься и делаешь вид, что не слышишь. Но теперь тебе придется выслушать меня, хочешь или нет. Час настал. Я выбрал тебя еще до твоего рождения, одного из всего человечества. Я трудился в сердце твоем, предохранял тебя от падений и соблазнов, от мелких радостей, от счастья. Это я уничтожил женщину, пришедшую сюда соблазнять тебя. Явились царства, и я уничтожил царства. Это сделал я, а не ты. Я храню тебя для более высокого, более трудного предназначения.

— Более высокого?.. Более трудного?..

— Чего ты жаждал, будучи младенцем? Стать Богом. И ты им станешь.

— Я? Я?

— Не стенай! И не надейся избежать своей участи. Ты все равно станешь им. Ты уже стал им. Как ты думаешь, что сказал голубь, спустившийся к тебе на Иордане?

— Скажи, что? Скажи!

— «Ты — Мой сын. Мой единственный сын!» Вот весть от Господа, принесенная тебе голубем, голубем — архангелом Гавриилом. И я приветствую тебя — Сын, единственный Сын Господа!

Сердце затрепетало в груди Иисуса. Он почувствовал, как во лбу его зажигается мятежная утренняя звезда. «Я не человек, не ангел, не раб твой, Адонай! Я — Сын твой! — рвался крик из его груди. — Я взойду на твой престол судить живых и мертвых. И в правой руке буду держать державу — всю землю. Дай мне трон, чтоб я мог воссесть!»

Услышав взрывы хохота над своей головой, Иисус опомнился — ангел исчез.

— Сатана! — закричал Иисус отчаянным голосом и рухнул наземь.

— Мы еще встретимся! — раздался насмешливый голос. — Мы еще встретимся. Скоро!

— Никогда, никогда, сатана! — простонал Иисус, пряча лицо в песок.

— Скоро! — повторил тот же голос. — В эту Пасху, жалкий бедняга!

Иисус рыдал — слезы текли, омывая и очищая его душу. К вечеру подул прохладный ветер, и солнце окрасило в розовый цвет вершины далеких гор. И тогда Иисус услышал милостивое повеление — невидимая рука прикоснулась к его плечу.

— Вставай! День Господа настал! Иди, неси весть людям: Ты пришел!

ГЛАВА 18

Каким коротким показался ему обратный путь через пустыню, как быстро он дошел до Мертвого моря и, обогнув его, снова вступил на обитаемую землю, вдохнул воздух, насыщенный человеческим дыханием! И где он только нашел силы? Кто-то помогал ему — две невидимых руки поддерживали его сзади. Легкое облачко, появившееся над пустыней, спустилось, потемнело и заполнило все небо. Ударил гром, и первые капли дождя упали на землю. Потемнело, хлынувшим дождем развезло дорогу. Иисус, сложив ладони, подставил их потокам небесной влаги и напился. Молния разорвала воздух. Лик земли вспыхнул бледно-голубым светом и снова погрузился во мрак. Но где Иерусалим, где Иоанн Креститель? И как же его друзья, ожидающие его в камышах у реки?

— Господи, — прошептал он, — просвети меня! Пошли молнию — укажи мне дорогу!

И не успел он договорить, как перед ним полыхнула молния. Господь подавал ему знак, и он уверенно двинулся в указанном направлении.

Дождь лил как из ведра. Мужское семя небес низвергалось в лоно земли, в ее озера и реки. Все смешалось — земля, небо, дождь, подгоняя Иисуса обратно к людям. Он скользил по грязи, спотыкался о корни и сломанные ветви, перепрыгивал через промоины. При следующей вспышке молнии он заметил гранатовое дерево, увешанное плодами, и сорвал себе гранат. Рубиновые зерна хлынули ему в ладони, и он насытился. Он сорвал еще один, потом еще и еще — он ел и благословлял руки, посадившие это дерево. С новыми силами он вновь тронулся в путь. Вокруг стояла кромешная тьма. День? Ночь? Ноги его отяжелели от грязи, казалось, с каждым шагом он тянет на себе всю землю. И вдруг в блеске молнии он увидел перед собой маленькую деревушку на вершине холма: белые домики возникали и снова исчезали. Сердце его запрыгало от радости: там были люди — братья. Он так истосковался по теплу человеческих рук, он так хотел хлеба, вина, человеческой речи. Сколько лет он мечтал об одиночестве, скитался по полям и горам, беседуя лишь с птицами и дикими зверьми, не желая никого видеть! Но теперь какую радость сулило ему прикосновение человеческой руки!

Он ускорил шаг и начал взбираться вверх по камням. Теперь, когда он знал, куда идет, у него словно прибавилось сил. По мере того, как он поднимался, облака начали редеть, и над головой проглянул кусочек чистого неба. Солнце садилось. В деревне кричали петухи, лаяли собаки, перекликались женщины. Из труб струились голубые дымки. До него уже долетал запах горящего дерева.

— Да будет благословенно семя человеческое… — пробормотал он, подходя к первым домам и прислушиваясь к голосам.

Камни, вода, дома — все сияло, нет, не сияло — смеялось. Иссохшая земля насытилась влагой. Ливень напугал и людей, и животных, но теперь облака рассеялись, обнажив темно-синее небо, и выглянувшее солнце вернуло веру в жизнь. Вымокший и счастливый, Иисус пробирался по узким улицам. В одном из домов распахнулась дверь, и из нее вышла девушка, таща за собой козу с полным выменем.

— Как называется твоя деревня? — улыбнулся ей Иисус.

— Вифания.

— А куда я могу постучаться, чтобы найти ночлег? Я здесь никого не знаю.

— Входи в любую открытую дверь, — рассмеялась девушка.

«В любую открытую дверь, — повторил про себя Иисус. — Это хорошая, гостеприимная деревня», — подумал он и отправился искать открытую дверь.

Улочки превратились в маленькие речки, из-под воды выступали лишь камни. И Иисус продвигался, перепрыгивая с камня на камень. Двери домов почернели после дождя и были закрыты. На первом перекрестке он свернул и тут же увидел открытую овальную дверь, выкрашенную в фиолетовый цвет. На пороге стояла молодая женщина — невысокого роста, с полными щеками и губами. В дверном проеме он разглядел еще одну женщину: тихо напевая, она пряла в полумраке.

Иисус остановился и в знак приветствия приложил руку к сердцу.

— Я — чужой здесь, я — галилеянин. Я продрог и голоден, и мне негде переночевать. Я — честный человек. Позвольте мне провести ночь в вашем доме. Дверь была открыта, и я вошел. Простите меня.

Полная женщина обернулась, так и не выпустив из рук птичий корм, который сыпала курам, и, спокойно осмотрев незнакомца с головы до ног, улыбнулась.

— Добро пожаловать. Входи. Наш дом в твоем распоряжении.

Пряха тоже оставила свою работу и вышла во двор. Она была худенькой и бледной, ее черные косы были уложены в два ряда на затылке. Взгляд ее больших с поволокой глаз был печален. На тоненькой шее висело бирюзовое ожерелье от сглаза. Она взглянула на гостя и залилась краской.

— Мы одни, — промолвила она. — Наш брат Лазарь ушел на Иордан креститься.

— Ну и что, что одни? — ответила другая. — Не съест же он нас. Входи, добрый человек. Не слушай ее, она боится собственной тени. Мы позовем соседей, чтобы тебе не было скучно, и старейшины придут порасспросить тебя, кто ты, куда идешь и какие принес нам вести. А потому входи в наш бедный дом. Ты замерз?

— Я замерз, хочу есть и спать, — ответил Иисус, переступая через порог.

— Все это поправимо, не бойся. А теперь, чтоб ты знал, — меня зовут Марфа, а это моя сестра Мария. А как зовут тебя?

— Иисус из Назарета.

— Добрый человек? — рассмеялась Марфа, поддразнивая его.

— Да, добрый, — ответил он очень серьезно. — Добрый, насколько могу, Марфа, сестра моя, — и он вошел в дом. Мария зажгла лампаду и повесила ее на крюк — свет залил безукоризненно выбеленные стены. В комнате стояли два сундука из кипарисового дерева с чеканкой, несколько табуреток, а вдоль стены длинное возвышение с циновками и подушками. В углу — прялка, в другом — два глиняных кувшина с оливками и оливковым маслом. Справа от двери на полке — кувшин с холодной водой и льняное полотенце. Воздух пах кипарисом и айвой. Рядом с широким, еще не растопленным очагом висели кухонные принадлежности.

— Сейчас я разведу огонь, чтобы ты просушил одежду. Садись. — Марфа подвинула табурет к очагу и, выбежав во двор, вернулась с охапкой веток, прутиками лавра и двумя поленьями. Присев на корточки, она сложила растопку маленькой пирамидой и подожгла.

Иисус, подперев голову руками, опустился рядом, наблюдая за ней. «Какое священнодействие, — думал он, — сложить дрова и растопить очаг в холодный день: пламя, как милосердная сестра, приходит согреть тебя. Голодным и усталым прийти в чужой дом и встретить двух незнакомых сестер, готовых позаботиться о тебе…» — глаза его наполнились слезами.