Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

— Его дни сочтены, — ответил Иисус. — Оставайтесь с ним, креститесь. Я ухожу.

— Куда, рабби? — воскликнул младший сын Зеведея, хватая его за край хитона. — Мы все пойдем с тобой.

— Нет, я ухожу один в пустыню — там мне не нужны спутники. Я иду говорить с Господом.

— С Господом? — переспросил Петр и закрыл лицо руками. — Значит, ты никогда не вернешься.

— Я вернусь, — вздохнул Иисус. — Я должен вернуться. Мир висит на волоске. Господь научит меня, и я вернусь.

— Когда? Сколько дней ты будешь снова отсутствовать? Ты бросаешь нас? — закричали все наперебой, хватая его за руки и пытаясь удержать.

Лишь Иуда стоял в стороне, презрительно глядя на них.

— Овцы… овцы… — ворчал он. — Благодарю Господа Израиля, что я родился волком.

— Я вернусь, когда того захочет Господь, братья. Прощайте. Оставайтесь здесь и ждите меня. До встречи, до свидания.

Братья, потрясенные, смотрели, как он медленно движется в сторону пустыни. Походка его изменилась — раньше он шел легко, едва касаясь земли, теперь его поступь стала тяжелой и медленной. Он поднял палку, чтоб опираться, взошел на мост и, остановившись посередине на мгновение, оглянулся. Повсюду в грязных заводях Иордана стояли паломники с восторженно сияющими лицами. Напротив, на берегу, другие еще исповедовались в своих грехах, бия себя в грудь, в ожидании, когда Креститель подаст им знак погрузиться в священную реку. Стоя по пояс в воде, дикий отшельник крестил людей целыми толпами, потом свирепо, без любви и сострадания, толкал их к берегу и принимался за следующих. Его угольно-черная борода и никогда не знавшие ножниц волосы блестели на солнце, из огромного разверстого рта неслись непрекращающиеся крики.

Иисус скользнул взглядом по реке, людям, Мертвому морю, Моавским горам и, наконец, остановил его на пустыне. Перегнувшись через перила, сын Марии увидел, как его тень все дальше и дальше относится течением к Мертвому морю.

«Как было бы хорошо сидеть на берегу, — мелькнуло у него в голове, — и смотреть, как река уносит к морю образы деревьев, птиц, облаков, а по ночам в ней бы отражались звезды, и она уносила бы и их отражения; как было бы хорошо, если бы она несла и меня, спокойного и безмятежного, не обремененного заботой о мире».

Но, встряхнувшись, он отогнал это искушение, оттолкнулся от перил и, сойдя с моста, скрылся за мрачными скалами. Рыжебородый стоял на берегу, не спуская с него глаз. Он видел, как Иисус исчез из виду и, опасаясь потерять его, закатал рукава и бросился вслед, настигнув его как раз на границе бескрайнего песчаного моря.

— Остановись, сын Давида! — окликнул Иуда. — Что ж ты меня бросил?

— Иуда, брат мой, — обернувшись, с мольбой промолвил Иисус, — не подходи. Я должен остаться один.

— Ты должен раскрыть мне свою тайну, — подошел ближе Иуда.

— Не спеши. Ты узнаешь, когда придет время. Но скажу тебе, Иуда, брат мой, радуйся, все хорошо!

— «Все хорошо!» Мне мало этого. Волчий голод не утолишь словами. Может, ты этого не знаешь, зато знаю я.

— Потерпи во имя любви ко мне. Взгляни на деревья. Разве они торопятся родить плоды?

— Я не дерево, я — человек, — возразил Иуда, подходя еще ближе. — Я — человек, а следовательно, спешу. Я живу по своим законам.

— Закон Господа для всех един — и для людей, и для деревьев, Иуда.

Рыжебородый сжал зубы.

— И как же называется этот закон? — усмехнулся он.

— Время.

Иуда сжал кулак — он не принимал этого закона. Поступь его была медлительна, но он не мог терять впустую ни мгновения. Все его существо жило по другим правилам, своим собственным, и не желало уступать времени.

— Господь живет вечно! — закричал Иуда. — Он — бессмертен, поэтому Он не торопится. Ему некуда спешить. Я — человек, повторяю тебе, поэтому тороплюсь. Я не хочу умереть, так и не увидев того, о чем мечтал всю жизнь, не хочу!

— Ты увидишь, — успокоил его Иисус. — Ты увидишь и ощупаешь все собственными руками, Иуда, брат мой. Верь. Прощай! Господь ждет меня в пустыне.

— Я с тобой.

— Нет, пустыня слишком мала для двоих. Возвращайся.

Рыжебородый зарычал, обнажив зубы, как собака, услышавшая голос хозяина, повернулся и, опустив голову, тяжелыми шагами направился обратно. Ему припомнилось время, когда он бродил с Вараввой и другими соратниками по горам. Какую грубую и свободную жизнь вели они! Каким бесстрашным головорезом казался Господь Израиля! Вот о таком вожде он и мечтал. И зачем он пошел за этим лунатиком, боящимся вида крови и восклицающим: «Любовь! Любовь!» — как юная трепещущая дева? «Ну, подождем, — подумал Иуда, — посмотрим, с чем он придет из пустыни!»

Иисус вошел в пустыню. Чем дальше он продвигался, тем сильнее чувствовал, что попал в львиное логово. Его охватила дрожь, но то был не страх, а глубокая невыразимая радость. Он был счастлив. Отчего? Он и сам не мог бы объяснить. И вдруг он припомнил сон, приснившийся ему в детстве, когда он едва еще умел говорить. Казалось, с тех пор прошла тысяча лет. Это был самый ранний сон, который он мог вспомнить. Иисусу снилось, что он вошел в пещеру, где львица кормила новорожденных львят. Увидев ее, он почувствовал сильный голод и жажду и, пристроившись рядом со львятами, тоже начал сосать молоко. Потом, кажется, они все пошли на луг и принялись резвиться на солнце, но тут появилась Мария, его мать, и, увидев его среди львов, страшно закричала. Иисус проснулся и сердито повернулся к ней, спавшей рядом.

— Зачем ты разбудила меня? — обиделся он. — Я был со своей матерью и братьями!

«Теперь я понял, почему я счастлив, — подумал Иисус. — Я вхожу в пещеру своей матери-львицы, в пещеру одиночества…»

До него доносились беспокойное шипение змей и шорох горячего ветра, скользящего меж камней, невидимые духи пустыни обступили его.

— Душа моя, — молвил Иисус, обращаясь к себе, — теперь я узнаю, бессмертна ли ты.

Позади раздались шаги, и он прислушался. Хрустел песок — кто-то медленно и уверенно приближался к нему. «Я позабыл, — вздрогнул Иисус, — зато она меня помнит. Моя мать идет со мной». Он хорошо знал, что это Проклятие, но давно уже про себя называл его матерью.

И заставляя себя думать о другом, он двинулся дальше. Он вспомнил голубя. В его душе тоже билась какая-то птица, а может, это сама душа пыталась вырваться наружу? А может, она и вырвалась? Может, этот голубь, трижды облетевший вокруг его головы, когда его крестили, был вовсе не серафим, но его собственная душа?

Вот ответ. И, успокоившись, он снова пошел вперед. Позади по-прежнему хрустел песок, но сердце его было спокойно; он теперь мог вынести все без страха с достоинством. «Душа человека всесильна, — думал он, — она может принимать любые обличья. На этот раз она обратилась птицей, чтобы покружить над моей головой…» И вдруг, вскрикнув, он замер. Ему в голову пришла мысль, что голубь был просто видением, ведь тело его в это мгновение стало таким невесомым, лучистым и прозрачным, как душа, что он мог увидеть то, что хотел… Он просто выдумал…

— О, Господи, Господи, — зашептал Иисус, — теперь, когда мы одни, скажи мне, не обманывай меня. Я уже устал от всех этих голосов и видений.

Он шел, и солнце двигалось вместе с ним. Наконец оно достигло зенита и замерло прямо над его головой. Раскаленный песок жег ему ноги. Он оглянулся в поисках какой-нибудь тени, и над его головой тут же захлопали крылья — стая ворон ринулась в ложбину, где лежало что-то черное, распространяя вокруг зловоние.

Иисус приблизился. Вороны облепили труп и, вцепившись в него когтями, принялись есть. При виде Иисуса они рассерженно взлетели, унося в когтях куски мяса. Каркая и кружа в воздухе, они пытались прогнать Иисуса, а он, склонившись, вглядывался в растерзанное чрево, черную, полуоблезшую шкуру, короткие витые рога и связку амулетов, лежавших на вспухшей шее.

— Козел! — вздрогнул сын Марии.

Ритуальный козел отпущения, унесший человеческие грехи. Его гнали от деревни к деревне, пока, наконец, он не оказался в пустыне и не погиб тут.

Иисус склонился и начал копать руками песок, чтобы похоронить труп.

— Брат мой, ты был чист и невинен, как любое животное. Но трусливые люди свалили на тебя свои грехи и убили. Лежи с миром и не таи на них зла. Люди — бедные слабые созданья, им не хватает мужества самим расплачиваться за свои грехи, и они взваливают их на невинных. Ты заплатил за людей, брат мой. Прощай!

Он двинулся было дальше, но, остановившись через несколько шагов, обернулся и закричал, взмахнув рукой:

— До встречи!

Вороны настойчиво преследовали его — он лишил их пищи, и теперь они будут лететь за ним до конца, пока он сам не умрет, и тогда они смогут досыта поесть. По какому праву он совершил такую несправедливость? Разве Господь не предназначил трупы на съедение воронам? Он заплатит за это!