Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

— Сейчас я разведу огонь, чтобы ты просушил одежду. Садись. — Марфа подвинула табурет к очагу и, выбежав во двор, вернулась с охапкой веток, прутиками лавра и двумя поленьями. Присев на корточки, она сложила растопку маленькой пирамидой и подожгла.

Иисус, подперев голову руками, опустился рядом, наблюдая за ней. «Какое священнодействие, — думал он, — сложить дрова и растопить очаг в холодный день: пламя, как милосердная сестра, приходит согреть тебя. Голодным и усталым прийти в чужой дом и встретить двух незнакомых сестер, готовых позаботиться о тебе…» — глаза его наполнились слезами.

Марфа вышла в кладовую и, вернувшись с хлебом, медом и кувшином с вином, поставила все это перед гостем.

— Закуси пока, — промолвила она. — А я сейчас поставлю горшок на огонь, чтобы приготовить что-нибудь горячее. Ты ведь, наверное, идешь издалека.

— С другого конца земли, — ответил Иисус и жадно склонился к хлебу, оливкам и меду. Что за чудо, что за радость! Как великодушен Господь, посылая их людям! Он ел и ел, благодаря Господа.

Мария же все это время стояла под лампадой, молча переводя взгляд с огня на нежданного гостя, с гостя на сестру, у которой словно выросли крылья от радости, что в их доме появился мужчина.

Иисус поднял чашу с вином и посмотрел на женщин.

— Марфа и Мария, сестры мои, вы, верно, знаете о потопе во времена Ноя. Все были грешны, и все потонули, лишь один праведник и его семейство взошли на ковчег и спаслись. Клянусь вам, если начнется новый потоп и мне будет предоставлен выбор, я приглашу вас на свой новый ковчег, сестры мои, ибо, когда сегодня вечером к вашим дверям подошел незнакомый бедный босой человек, вы разожгли для него огонь и согрели его, вы дали ему хлеб, и он насытился, вы сказали ему доброе слово, и Царство Божие снизошло на его сердце. Я пью за вас, сестры мои! Я счастлив, что встретил вас!

Мария подошла ближе и села у его ног.

— Говори еще, — промолвила она, заливаясь краской, — тебя не наслушаться.

Марфа поставила горшок на огонь, накрыла на стол и принесла со двора свежей воды. А затем попросила мальчика соседа обойти деревенских старейшин и пригласить их к ней в дом, так как у них с сестрой гость.

— Говори еще, — повторила Мария, так как Иисус молчал.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — спросил Иисус, легко дотрагиваясь до ее черных кос. — Молчание прекрасно. В нем — все.

— Женщине мало молчания. Им, бедняжкам, нужно доброе слово.

— Не слушай ее. Женщине мало и доброго слова, — вмешалась Марфа, подливая масла в лампаду к приходу старейшин. — Она хочет слышать шаги мужа в доме, кормить младенца, опорожняя грудь. Ей нужно очень много, Иисус из Галилеи. Но что вы, мужчины, понимаете в этом! — и она безуспешно попыталась рассмеяться. Ей исполнилось тридцать, и она все еще не была замужем.

В тишине они слушали, как потрескивают дрова, пожираемые пламенем, да булькает горшок.

— Если бы ты только знал, сколько мыслей приходит в голову женщины, пока она сидит и прядет, — наконец промолвила Мария. — Если бы ты знал, ты бы сжалился над ней, Иисус из Назарета!

— Я знаю, — улыбнулся Иисус. — Я тоже был женщиной в другой жизни и тоже прял.

— И о чем ты думал?

— О Боге. Только о Боге, Мария, и ни о чем больше. А ты о чем думаешь?

Мария не ответила, лишь грудь ее высоко поднялась, словно у нее перехватило дыхание. Марфа слушала их и тоже вздыхала.

— Так и есть, — внезапно, не выдержав, произнесла она хриплым голосом, — и я, и Мария, и все незамужние женщины в мире думают о Господе. Мы лелеем Его на коленях, как собственного мужа.

Иисус молча склонил голову. Марфа сняла с огня горшок — ужин был готов. Она снова пошла в кладовую.

— Я хочу рассказать тебе одну вещь, которая пришла мне в голову однажды, когда я пряла, — зашептала Мария, пока Марфа отсутствовала. — Я тоже думала о Господе в тот день, и я сказала Ему: «Господи, если Ты соблаговолишь войти в наш бедный дом, Ты будешь в нем хозяином, а мы гостями». И теперь… — она поперхнулась и умолкла.

— И теперь? — придвинулся Иисус к ней ближе. Но в это мгновение вернулась Марфа с тарелками.

— Ничего, — прошептала Мария, вставая.

— Идите есть, — сказала Марфа. — Старейшины вот-вот подойдут. Нельзя, чтобы они застали нас за трапезой.

Все трое опустились на колени. Иисус взял хлеб, поднял его над головой и произнес благословение так страстно и торжественно, что сестры в изумлении замерли, глядя на него. И тут им стало страшно, потому что лицо его светилось, а над головой колыхался нимб.

— Господи, — воскликнула Мария, протягивая руку. — Ты хозяин, мы — твои гости. Повелевай!

Иисус опустил голову, чтобы они не заметили его волнения: вот он — первый человек, первая душа, признавшая его.

Они встали из-за низкого столика, когда за дверьми уже стемнело, а на пороге показался высокий старик. Борода его ниспадала водопадом, руки были крепки, вьющиеся волосы на груди походили на баранью шерсть. В руках он держал высокий посох, который использовал не для опоры, а как символ власти.

— Добро пожаловать в наш бедный дом, отец Мелхиседек, — учтиво склонились обе женщины.

Он вошел, и на пороге тут же возник следующий старец. Этот был худым и беззубым, с длинной лошадиной головой. Маленькие глазки его горели, свидетельствуя о хитрости и изворотливости.

Женщины с такой же учтивостью пригласили и его, он тоже вошел. За ним появился третий старик — слепой и толстый, как боров. Посох он держал впереди, заменяя им утерянное зрение. У него была добрая душа, он любил пошутить, и, когда судил жителей своей деревни, никогда не решался кого-нибудь наказать. «Я не Бог, — говорил он. — Тот, кто судит, и сам будет судим. Помиритесь, дети мои, чтобы у меня не было неприятностей в будущей жизни!» А бывало, что он из собственного кармана возмещал убытки обиженному и шел в тюрьму вместо обидчика. Одни называли его дураком, другие — святым. Старый Мелхиседек терпеть его не мог, да что поделаешь, толстяк происходил из священного рода Аарона и был самым зажиточным человеком в деревне.

— Марфа, — величественно промолвил Мельхиседек — посох его почти доставал до потолка, — где чужестранец, пришедший в нашу деревню?

Иисус поднялся от очага, у которого сидел, молча глядя на огонь.

— Это ты? — спросил старик, оглядывая его с головы до пят.

— Да. Я пришел из Назарета.

— Галилеянин? — прошамкал второй старец. — Из Назарета еще ничего хорошего не приходило. Об этом даже в Писании сказано.

— Не смейся над ним, Самуил, — вмешался слепой. — Галилеяне и вправду болтуны, глупцы и провинциальные невежи, но они честные люди. И наш сегодняшний гость — честный человек. Я слышу это по его голосу. Добро пожаловать, дитя мое, — повернулся он к Иисусу.

— Ты торговец? — спросил старый Мелхиседек. — Что ты продаешь?

Пока старейшины говорили, в дом стали собираться зажиточные жители деревни. Узнав о приходе чужестранца, они надели на себя все лучшее и поспешили к сестрам, чтобы провести время и послушать, откуда гость и какие принес вести. Они входили и устраивались на полу позади старейшин.

— Я ничего не продаю, — ответил Иисус. — Я был плотником у себя в деревне, но бросил эту работу, ушел из дома и посвятил себя Господу.

— Ты правильно поступил, что отошел от этого мира, дитя мое, — промолвил слепой. — Но берегись, бедняга! Впутавшись в дела Господа, всегда рискуешь. От Него уже не убежишь, — и он рассмеялся.

Старый Мелхиседек чуть поморщился, услышав такое, но промолчал.

— Значит, отшельник? — насмешливо предположил второй старейшина. — Один из левитов? Или зелот? Лжепророк?

— Нет, нет, отец, — смущенно ответил Иисус.

— Так кто же?

На пороге появились женщины. Надев все свои украшения, они пришли показать себя и посмотреть на незнакомца. Каков он — стар, молод, красив ли? Чем торгует? А может, он посватается к одной из двух стареющих, но все еще красивых сестер, Марфе или Марии? Бедняжки, они ведь так могут и умом тронуться… Надо пойти и взглянуть!

И, нарядившись и приукрасившись, они явились и встали рядком за спинами мужчин.

— Так кто же ты? — снова повторил старый хитрец.

Внезапно Иисуса охватила дрожь, и он протянул руки к огню. От его все еще влажной одежды шел пар. «Может, воспользоваться этим случаем, — думал он, — и открыть миру, что Всевышний выбрал меня, чтобы разбудить Бога, спящего в душах этих людей, убивающих себя пустыми заботами. Они спрашивают меня, что я продаю. Я отвечу: Царство Божие, спасение души, вечную жизнь. И пусть они снимут последнюю рубашку, чтобы купить это бесценное сокровище». Он окинул взглядом собравшихся, увидел лица, освещенные лампадой и отблесками пламени очага: жадные, хитрые, состарившиеся от мелких забот и пожирающих душу тревог, сморщившиеся от страха. Жалость к ним заполнила его сердце, он хотел встать и говорить с ними, но в этот вечер он чувствовал себя слишком усталым. Так много времени миновало с тех пор, как он спал в человеческом жилище, положив голову на подушку. Он прислонился к задымленной стенке очага и прикрыл глаза.