Избранное: Проза. Драматургия. Литературная критика и журналистика - Александр Гриценко

Претензии. В повести «Цикорий» описаны всего два-три, по мнению Елагиной, ключевых события. И в финале сорокалетние пожившие женщины ничуть не изменились, они и ведут себя, и разговаривают, и мыслят, как в двадцать пять лет. Мироощущение их почти не сдвинулось. Они стали только на полутон грустней. В жизни у человека значительного происходит намного больше, чем увидела Ольга. Как раз этот изображенный Елагиной отрезок присутствия на Земле, от 25 до 40 лет, самый насыщенный. Он боже непредсказуем и интересен, чем выглядит в описании автора… Если, конечно, смотреть на жизнь пристально, а не скользить по поверхности… А главное, пятнадцать лет требуют обобщения. Вот женщины прожили пятнадцать лет… И что??? Обобщение должно быть хотя бы в подтексте. У Елагиной есть только намёки на то, что у всех всё плохо. Героини в повести Елагиной раскрыты с одной грани. Например, Брагина ведь не только женщина, она актриса, она дочь. А в повести мы видим лишь историю её любви, природа которой малопонятна. Нет ни одного объяснения, почему страсть не угасла на протяжении стольких лет. Кроме – она влюблена, потому что он недоступен. А такой мотивировки на всю жизнь мало. Наверняка было ещё и другое, что заставляло актрису любить всю жизнь одного мужчину. Мне как читателю хочется узнать героиню и в других ипостасях, потому что для меня этот человек интересен. Мне любопытно, почему она так может любить? Ключ к пониманию её постоянства где-то лежит… Те же самые замечания и о светлом образе Алёны. Почему она не встретила человека, который мог бы изменить её отношение к жизни? Почему на неё не повлияло рождение ребёнка? Алёна похожа на деревяшку, на ледышку, но не на живого человека с бессмертной душой в груди и с тёплой кровью в венах. Я согласен – такие люди есть, но у них особая судьба, кроме этого – особое внутреннее устройство. Одного только трудного детства недостаточно. Для того чтобы заморозить живое человеческое сердце, нужен по крайней мере заколдованный осколок зеркала… Хотя я сравниваю Елагину с Елагиной, и понятно, что в целом повесть мне нравится: достоинства повести заставляют меня смириться с недостатками. О положительных моментах я напишу ниже. Однако всё равно рассказы Оля делает лучше. Цельней. Безусловней. Она умеет представить людей ёмко, одним мазком. Умеет создать образ, сказав два слова. А вот человек в развитии у неё пока не выходит.

Достоинства повести «Цикорий»

Язык у Елагиной лёгкий. Всё, написанное ею, зримо. Визуальная проза! Подкупает ирония: «А к театральным деятелям она и подавно относилась с презрением, считая их образ жизни паразитическим, а лицедейство – занятием несерьёзным и даже женским». Елагина умеет сочинить точный небанальный оборот: «…с подставленными навсегда губами…» – в контексте это очень хорошо. Этим оборотом Ольга полно и ёмко передаёт наипреданнейшую любовь кореянки к актёру Сапохину. И не надо больше ничего объяснять! В «Цикории» Елагина тонко показывает самый главный переломный момент, который сделал Алену расчётливой: «…Алёна злилась и думала, что мы смеёмся над её пальто – она-то знала: прежде чем достаться ей, пальто претерпело в себе тела трёх старших сестёр…», – и даже: – «…Родилась Алёна. Её разочарованно отложили в сторону, а когда пришло время, одели в это черно-белое пальто, издали напоминавшее рябь испорченного телевизора. И вот мы расшифровываем эту рябь. А Алёна злится и сжимает пальцы…» – и даже: – «Алёна стояла и смотрела, как изысканно Брагина поводит головой, увенчанной упомянутым убором, и пыталась так же красиво повести своей, но у неё не получалось так. И Алёна поняла – всё дело в берете. Надо обязательно раздобыть такой же, думала Алёна. И вот, когда почти кончилась весна, и никто, за исключением одного, всегда болезненного и бледного мальчика, уже не носил никаких шапок, Алёна пришла в школу в берете (конечно, не в таком же, но всё-таки). Она стояла посреди школьного двора, под жаркими апрельскими лучами, а Брагина, без пальто, с нежно-розовым от частого весеннего дыхания носом, мелькала ногами через резиночку… На ней была новая, замечательная майка с Микки Маусом. И Алёна понимает, что ей не угнаться. Она снимает свой ненужный берет, и в эту минуту обещает себе, что когда-нибудь у неё будет всё. Она заходит в класс собранная, взрослая и в тот день не даёт Брагиной списать контрольный диктант. Очень важный. Четвертной…»

Очень-очень удачно выбрано название для повести – «Цикорий». В нём всё – скоротечность земного бытия, бессмысленность человеческих желаний… Символ. Я согласен с Василиной: «бытописательство, но с метафизическим выходом».

«Бася»

Рассказ «Бася» – непредсказуем и предсказуем, как сама жизнь. Как и в любом тексте Елагиной, в нём подкупает интонация: наивно-достоверная. Вот нашёл наконец-то с кем сравнить Елагину. Так, достоверно, наивно, но, соблюдая правила искусства, писал Хемингуэй. Только от лица мужчины и о настоящем мужчине… Елагина пишет о настоящей женщине. Женщинах. Женских типах.

В рассказе «Бася» Елагина описывает женщину-младенца, глупую, но предельно очаровательную. А Бася болезненная. Всё время кашляет в тряпочку. И не ходит, а больше ползает. По кровати, например. Или сидит на ковре, перебирает его, Калитина, фотографии, а потом опять ползёт по ковру, в другой конец комнаты – поставить альбом обратно, в тумбочку. Посидит, найдёт ещё чего-нибудь интересное, вытащит, поползёт обратно. И вообще в движениях у неё всё время это переползание. С дивана на колени к Калитину, с Калитина снова на диван…». «Наговорившись, усач потащил Басю (заодно с Калитиным, понятно) к себе. Бася всё восхищалась усами и говорила, что, надо же, никогда бы не подумала, что у него будут такие усища. И даже пальцем трогала – восприятие, с детства ещё, сугубо тактильное осталось». Елагина щадит бумагу. Она не загружает читателя подробными и неинтересными описаниями. Вот как ёмко она описала вечер в пансионате: «Стали пить. Усач приехал в санаторий только-только и запасы были ещё не початы. Продоллеали разговор о сокурсниках, из которого Калитин узнал, что Иванов попал в аварию и теперь плохо ходит, а Вениаминов, к примеру, не вышел из запоя и ушёл… совсем… н-да… А Танечка Комарова, Танечка? Ну! а какая была красавица… Пельцер? разбогател сказочно, кстати, спрашивал… ну это… про тебя… (заминка, потайной взгляд в сторону Калитина) А ты? А я? Тополя…» «Бася» – рассказ о том, как проходит любовь. Та самая, настоящая. Как в романах. А вот этот момент мне кажется ядром рассказа. «Он снабдил рот сигаретой и неровно вышел в ленивую коридорную тишину. Калитин прислонился к стене и зло смотрел на Лилю мутным своим взглядом. «А вы что же, один?!» – озираясь, спросила Лиля в форме гротескного удивления и, мол, где же ваша… кхм-кхм… любовь? И заулыбалась, заискрилась хитрыми глазищами, как будто знает больше. Калитин нечётко сказал, что не кхм-кхм, а да, любовь, и ещё, мол, что же это ей, Лиле, его любовь покоя не даёт? И Лиля ему – а что, скажите, разве правда, любовь всё-таки бывает, да? – А что? нет? – отвечал Калитин, думая, что хорошо бы эту её улыбочку с Лили стряхнуть, чтоб не впредь. – А вы мне докажите! – подбодрила Лиля, – докажите! И он пошёл на неё. Угрюмо, как на врага. И так как-то получилось, что поволок в номер, повалил, и всё вытряхивал, вытряхивал, даже, помнится, бил по губам, по улыбке преимущественно – не сходила. И пружина одна как-то по-особому скрипела, зловеще, как с Басей не было никогда. Скуир-скуир, скуир-скуир… и Калитин что-то бормотал, с общим смыслом что, мол, что? Думаешь, тебя люблю? нет, я её, скуир, её… Лиля соглашалась, как с душевнобольным… да-да, конечно, люби себе, люби… А у самой лицо неподвижное и с открытыми глазами, не изменяясь от наличествования Калитина совершенно. И в момент, когда пружина финально взвизгнула и донесла, Калитин начал Лилю душить, а она вдруг потянулась рукой к его волосам, потрепала, точно похвалила, и сказала: «Ну, вот, теперь и правда… любовь».

«Репетитор»

Рассказ «Репетитор» о другой любви, нежели в «Басе», и о другом женском типе. Главный персонаж Мила, она добродушно глупа, и она это понимает. Медведица такая. И любит она тоже добродушно-глупо. Некого спившегося музыканта, который ходит к ней обучать игре на пианино. «А он играет, кудесник. И откуда только взялся такой, в их городке бензопахнущем? Где за музыку ропот машин неумолчный да по выходным ещё безногий дядя Ваня с баяном… Как забрёл, залетел в их болото? Милочка думает, что бежал. Возмолшо, из тюрьмы. Украл рояль. Работы… Страдивари. (И это нехорошо, конечно, но не может же он, полубог, играть на всяком барахле…) Сидел за решёткой, пальцы его грубели, костенели от холода и бездействия… И он бежал. Брёл лесами и топями, сорок посохов железных износил, сорок сапогов железных истоптал, и, наконец, оказался здесь. Обессиленный. Сама судьба его вела. К ней. Ах, Серафим шестикрылый. Садко. И за что это ей, дурёхе, такое счастье? Кто она? Дед – кузнец, и руки у неё, видно, дедовы, чтобы молот держать, а не по клавишам. А у Николая Терентьевича пальцы, каких не бывает. И пусть бы он ими сломал все её, бесполезные…» «А у Милы мысли все о нём. Пойдёт, например, на кухню, за посуду возьмётся, – ах, Николай Терентьевич, боже мой, как же это, чтобы он своими долгими красивыми пальцами мыл, например, посуду или, ах, чистил картошку. Ножом! Ему нельзя держать колюще-режущие предметы, одно неверное движение… Она, Мила, могла бы обезопасить его от этого всего. Она могла бы своими, бесталанными, руками разгребать ему дорогу к бессмертию. Он бы играл в лучших концертных залах мира. Да-да-да. Вот он. Один на огромной расцвеченной огнями сцене, как свеча на ветру, дрожит, дорожит своими звуками, и они, возносясь, витают над огромным залом, над тысячью людей во фраках. Фраки эти, не последние в общем-то люди, а все знатоки и ценители, чёрно-белые, как клавиши, замерли, стали одним огромным ухом. Но, мгновение тишины и!., зал взрывается овациями. Зал встаёт. Все до единого. На сцену выбегает концертмейстер и уговаривает, пытаясь перебить восторженный гул: садитесь, садитесь, давайте по программе, а теперь выступает… Но это бесполезно, Николая Терентьевича вызывают на бис. Маэстро, сыграйте ещё! ещё! Мы вас любим, маэстро! Но глаза маэстро устремлены на первый ряд, влево. По залу благоговейный ропот: маэстро посмотрел влево. А там, с самого краешка, сидит Мила. И только она знает, для кого он играл. Для неё…» Простота хуже воровства. Однако такая любовь самая чистая, самоотверженная и преданная, хоть и неумная: «И приходят. В трактир такой, из бывшего дома культуры переделанный. Дым коромыслом, вонь да брань. Жуткое логово. И вот внутри этого чада сидит Николай Терентьевич, а за столом ещё девица (всосалась ему губищами алчущими в шею) и два бугая, авторитеты местные. Сидят, пьют. И вот один авторитет кричит, что, мол, Колян, сыграй нам на пианине «Мурку», а то душа истомилась совсем, а я тебя за то угощаю. И Николай Терентьевич с толку сбитый идет нетвёрдо к инструменту (ещё от ДК наследство), играет. Бугайки поют, задушевно так, с надрывом, стараются. Акценты расставляют. И Николай Терентьевич разыгрался, расцветил мелодийку незатейливую до неузнаваемости почти, и сам доволен: сейчас, объявляет, будет вам финальный пируэт. Но как к верхним октавам потянулся – равновесие потерял, свалился на пол. Бугайки смеются – ишь, запируэтил куда Колян. И Николай Терентьевич тоже, добрая душа, смеётся над собой из-под пианины. Но, упрямый, всё равно обратно на стул норовит, карабкается – дело до конца довесть. А Петя Милочке эдак победно резюмирует: вот он какой, смотри, Моцарт, блин, твой, а вчера вообще… Но разве можно этим милочкину любовь отвадить. Мелочи какие. Смешно даже. Милочка смотрит на любимую спину, в пиджачишке примятом. И думает. Бедный мой, любимый, заблудился, заплутал, с плохими людьми связался. И (смелая такая) к нему подходит, ляпает ладошкой по клавишам – какофонию вам, а не «Мурку». Николай Терентьевич, миленький, поздно уже, домой вам пора, домой». Вот такая вот любовь. Иные отношения рассматриваются в рассказе «Звезда». Он о человеке, о том, есть ли вообще красота. Это очень добрый и не упаднический текст. Герои Елагиной на грани, они могут исчезнуть, однако между строк видно, что жизнь у них возможно и наладится, потому что они не потеряли самое главное – человечность. Вообще герои рассказов Елагиной при всех своих недостатках наивные и добрые люди. Да и недостатки у них-то понятные – человеческие.