Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский

Князь по-прежнему много думает о событиях в мире (настает лето 1812 года), но собственный – предполагаемый план развития начавшейся военной кампании заслоняет от него реальность. Получив письмо от князя Андрея о быстром продвижении наполеоновской армии, он продолжает рассуждать о том, что неприятель не проникнет дальше Немана, что вражеская армия разбита где-то в Польше. И только ночью, выбрав для ночлега место за фортопьяно, где он еще никогда не спал, он вспоминает про письмо сына, заново его перечитывает и на мгновенье понимает, что французы около Смоленска, может быть, уже там.

Через несколько дней он узнает, что Смоленск оставлен русскими войсками, и чувствует потребность решительно вмешаться в дело. Удар настигает его, когда, одетый по полной форме, он садится в коляску, направляясь к главнокомандующему. Княжна Марья, выбежав на крыльцо, видит, как несколько человек ополченцев и дворовых волокут маленького старичка в мундире и орденах. «Прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел».

Князь, парализованный с правой стороны, три недели лежит в беспамятстве, «как изуродованный труп». Нельзя определить, понимает ли он, что делается вокруг, но видно, что он страдает. Он, не переставая непонятно бормочет, дергая бровями и губами. По мнению доктора, беспокойство больного вызвано физическими причинами, но княжна Марья убеждена, что отец страдает нравственно и хотел бы сказать ей что-то.

Через три недели ему нежданно становится немного лучше. Князь приходит в сознание, зовет дочь.

«Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились».

Старый князь говорит дочери всю жизнь ожидаемые ею слова любви, и силою своей любви к нему она угадывает произносимые им невнятные звуки. В какой-то момент он умолкает, долго молчит, закрыв глаза, кивает головой, как бы в подтверждение того, что теперь все вспомнил и понял, снова говорит, волнуясь, о сыне, о войне, о России, сердито дергает бровями, возвышая хриплый голос, – «и с ним сделался второй и последний удар».

Каждый болеет по-своему. Наташа

В «Войне и мире» мы впервые находим серьезное размышление Толстого, своего рода небольшую статью о медицине и его отношении к ней. «Статья» упрятана в главу про болезнь Наташи Ростовой.

После безумной попытки бежать с Анатолем Курагиным и разрыва с князем Андреем, ее женихом, Наташа не ест, не спит, заметно худеет, кашляет. Доктора – не без иронии сообщает Толстой – постоянно ездят в дом, и отдельно и консилиумами, говорят по-немецки, по-французски, по-латыни и прописывают самые разнообразные лекарства от всех известных им болезней.

И следом – самое главное. Уже без иронии. «Но ни одному из них <докторов> не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек; ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь…»

Здесь высказана очень серьезная мысль. Наверно, она особенно близка Толстому из-за его пристального интереса к каждому отдельному человеку. Толстой убежден, что нет болезни вообще, что у каждого человека своя болезнь, что каждый человек болеет по-своему. Он увлекается, конечно. Трудно себе представить, будто он не понимает, что существует определенный набор, соединение признаков, симптомов, характерных именно для той или иной болезни. Но для него важнее, что эти признаки, симптомы всякий раз сопрягаются с особенностями организма данного человека, картина болезни всякий раз меняется, иногда до неузнаваемости.

Толстой приходит к известному правилу, ставшему аксиомой мыслящего врача: лечить надо не болезнь, а больного. Но, утверждая, что в каждом случае врач имеет дело с чем-то новым, неведомым, даже непознаваемым, он, по существу, отказывает медицине в возможности принести исцеление.

Толстой именно так и развивает тему: врачи полезны, необходимы, неизбежны не потому, что прописанные ими средства оказывают целебное действие. Польза их лечения – нравственная. Они удовлетворяют «той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания». И одновременно нравственной потребности людей, любящих больного.

Когда доктора говорят: «сейчас пройдет», если кучер съездит в аптеку, возьмет на рубль и семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и если порошки эти принимать в отварной воде, непременно через два часа, не больше и не меньше, – то это и есть, приносимая медициной польза. И для ближних исполнять предписания докторов и заставлять больного исполнять эти предписания – важное занятие, утешение, ощущение оказываемой помощи.

Наверно, Лев Николаевич по-своему прав. Прав, когда размышляет о нравственном значении медицины. Когда видит это значение в том, что она сострадает, хлопочет, вселяет надежду, – но он опять увлекается, доказывая себе и нам, что значение ее только в этом.

Толстой – искусный врач для своих героев. Он все, до малейшей черточки, знает о каждом из них. Он поставил Наташе точный диагноз и назначил ей правильное лечение, увидев, что порошки и пилюли в красивых коробочках исцеления не приносят. «Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила», – определил он заболевание Наташи. После счастливого времени, когда всё перед ней было открыто и она была открыта для всех, – раскаяние, тоска, досада, что она сама погубила лучшие, счастливейшие годы.

Исцеление Наташе приносит молитва. Не просто участие в церковной службе, а обособление во время службы, уход в себя, внутренний разговор с собой, поиски нового пути. Ее раскаяние – не в слезах и отчаянии, а в «чувстве возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия». Молитва для нее – не повторение некоторых слов и действий, а сложная душевная работа, попытка понять себя, надежда, что, поняв, можно себя улучшить, значит, всю жизнь свою сделать лучше.

Толстой особенное внимание обращает и на внешние условия молитвы, исцелившей Наташу. Это не обычные церковные службы прямо на дому в богатом особняке Ростовых. Наташа всякий день поднимается теперь в три часа утра, надевает самое дурное свое платье, спешит, содрогаясь от свежести, по едва освещенным зарей улицам