В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва - Сергей Николаевич Дурылин

– Бывает, – соглашается мужик. – Дак денег где взять? Начётисто, – повторил он уже послабже свой довод.

– А начётисто, – соглашается отец, – так и бабе бери такой же, что девке, таких же сортов: узор другой подобрать можно, поцветистей.

Покупатель не без удивления глядит на отца.

Он в полном колебании: и на бабий платок посмотрит, и к девкину присмотрится, даже того же сорту другой приложит – для бабы отбирая.

И вдруг оба отстранил от себя, а потянул к себе два дорогого сорту: бабий и еще другой, в мелких розочках, – и отцу с улыбкой:

– Да за что же я бабу-то свою обижу? Пускай уж и впрямь в ровнях идут. Будь по-твоему! – И взял два дорогих шелковых платка.

Уходя из лавки, протянул руку отцу:

– Настоящее твое слово. Свариться[133] не будут. У девки руки-то… тоже золотые.

Отцу было весело, – он приехал домой веселый и с удовольствием рассказал эту историю.

Однажды отец был в розничном магазине и молча присматривался к тому, как идет там торговля.

Дело было к зиме. Входит женщина – сразу видно, самого среднего достатку, а может быть, и ниже среднего. Входит, чуть ли не сама шеста: вокруг нее – и малыши, и подростки, и «на выданье», и все девочки. Мерекает, мерекает над товаром – как их всех одеть? И то нужно, и другое необходимо. Да ведь все девочки: не просто нужно их одеть, а приодеть, чтобы к лицу было, чтобы по вкусу. А денег муж дал «всего ничего». Девочки тянутся к тому, что получше, покрасивее, а значит, и подороже, и между собой чуть не ссорятся: «Да, все тебе бы одной, а мне что?» Мерекает, мерекает бедняга, и за ухо щипнет одну девчонку, и полуподзатыльник даст другой, а все ничего не выходит: медный грош никак не превращается в золотой империал. В конце концов у нее, по ее собственным словам, «ум за разум зашел».

Отец не выдержал и поспешил на помощь.

– Сударыня!.. (Он давно уже вслушивался в ее пререкания с приказчиком, с детьми, с самой собой и даже успел запомнить, как зовут ее девочек.) А мой совет вот какой… Аничке вашей (а эта Аничка уже смотрит на отца голубыми глазами с великой надеждой и доверием) – она у вас старшая – вот я бы на фланельке этой остановился: нарядно, и тепленько, и модно (Аничка уже держится обеими руками за фланельку).

Отец продолжает:

– А Катеньке… средняя она у вас?.. И блондинка, ей вот это бы посоветовал. К лицу будет. (И Катенька удовлетворена: она верит, что «к лицу», а у нее личико такое свежее, милое, весеннее, что все, решительно все будет ей к лицу.)

А вот для Оленьки… (Отец задумывается на мгновенье, а черноглазая Оленька глаз с него не сводит – ждет!) Степа! – обращается отец к молодому приказчику. – Достань-ка… был, помнится, остаточек от палевого куска. Как раз на платьице выйдет. И уступить можно – недомерок. Взрослому мало, а на подростка в самый раз…

Степа, порывшись, достает остаточек, и он оказывается как раз на Олю: вершка больше – не нужно, а меньше – нельзя.

– А на малышей, Степа, покажи им еще из остатков.

Степа приносит целый ворох. Мать живо подобрала, что нужно.

Отец всех одел, и как раз на ту сумму, на которую было намечено. Велел для каждой девочки завернуть ее покупку особо, и с гордостью понесли они каждая свой сверток. Мать не знала, как благодарить отца.

– Я уж к вам теперь всегда.

– Милости просим.

Отец, не терпя рекламы, избегал всяких «выставок», ручался за каждый вершок ткани, продававшийся у него: всё добротно, всё на совесть, и потому – особенно в розничной лавке – не редки бывали такие сцены.

Роется, роется в товаре покупщица, какая-нибудь чиновница из чванных, и, надув губки, скажет в конце концов приказчику:

– Боюсь, не прочно это. У Шумиловых добротнее.

– Вас давно там, сударыня, ожидают, – вежливо поклонится ей отец и тут же не без лукавства выговорит «мальчику»: – Забыл, что надо отворять дверь, когда покупатели выходят?

Чванная покупательница, онемев от удивления, удалялась в любезно раскрытую перед нею дверь, но случалось иной раз, тут же возвращалась и сквозь зубы просила завернуть ей «пять аршин муслину» – того самого, который только что презрительно забраковала: знала, что добротнее материала вряд ли где найдет за ту же цену.

А иной раз бывало еще проще: барыня рылась, рылась, выбирала, гоняла, гоняла приказчика за товаром по всем полкам – и в конце концов вгоняла его в пот, в краску, в отупение. Отец долго молча смотрит на это гонянье без толку, без смыслу, из одного дамского каприза и наконец коротко прикажет приказчику:

– Уберите от них товар.

Барыня вспыхнет от изумления, метнув на отца негодующий взор. Но отец с полнейшей вежливостью поклонится ей и попросит извинения:

– Сударыня, подходящего для вас материала у нас не имеется. Вы найдете его в другом месте. Имею честь кланяться.

И сам поможет усталому приказчику прибрать с прилавка вороха наваленного товара.

Отец торговал в оптово-розничной лавке не только шелковыми товарами, но и парчой, шедшей на облачение для духовенства.

Завелась эта торговля сама собою. Среди покупателей из провинции – вроде тех, о которых шла речь, – было немало церковных старост и просто ревнителей церковного благолепия. Накупив у отца и подарков для семьи, и товару для лавок, они нередко обращались к нему с просьбой:

– А теперь самое главное: для Божьего дома нужен товарец. На престол одежду сооружаем.

Но, узнав, что отец не торгует парчой, пеняли отцу:

– Что ж ты, Николай Зиновеич! Всякие у тебя шелка да бархаты есть, для бабьего наряда, а для Бога парчи нету. Это непорядок.

Отцу пришлось завести парчу, глазет, рытый бархат для облачения.

И здесь, когда дело шло о выборе величавой – «Божьей одежды» в собор, в монастырь или в сельскую церковь, отец был таким же художником своего дела, как при выборе тканей на суетную одежду человеческую.

Отец непременно спросит церковного старосту уездного собора или монастырского эконома-иеромонаха:

– А собор-то у вас темный или светлый? Иконы в иконостасе в ризах золоченых или открытого живописного письма? Архиерей-то у вас (или соборный протоиерей, или архимандрит), архиерей-то у вас старец или средних лет? Седовлас или черный с проседью?

Всякое указанье примет отец во внимание, выбирая цвет и рисунок парчи для облачения, подумает: вероятно, представит себе архиерея служащим в рытом синем бархате или, наоборот,