Бездна обещаний - Номи Бергер

— Так что, все отменяется?

— Я бы хотела как можно скорее покончить с этим.

— Похоже, для вас это и вправду сущая пытка. И, коли так, я должен был бы обидеться, но, сам не знаю почему, вовсе не испытываю ничего подобного.

Чем больше Битон старался преодолеть враждебность хозяйки дома, тем упорнее Кирстен пыталась сопротивляться его обаянию.

— Вы никогда прежде не позировали?

Кирстен молчала.

— Знаете, на самом деле этот процесс совершенно безболезненный. Довольно скоро вы совершенно забудете о моем присутствии.

Кирстен сильно в этом сомневалась. Довольно трудно было представить, что можно забыть о присутствии Эндрю Битона в одной с ней комнате. Даже здесь, в огромном холле, казалось, что массивный художник занимает практически все свободное пространство.

— Вас смущаю я или то, что я буду делать? — Битон внимательно и по-доброму продолжал смотреть в глаза Кирстен, пытаясь растопить лед ее неприязни.

Кирстен отчего-то покрылась испариной.

— Коль скоро я абсолютно не знакома с вами лично, мистер Битон, вынуждена сказать, что не расположена к тому, чем вы будете здесь заниматься. Мне не нравится сама идея анатомировать меня и выставлять столь неприглядную картину на всеобщее обозрение.

— Вы ошибаетесь, мисс Харальд, анатомирование — удел репортеров.

Кирстен неопределенно улыбнулась.

— Я — художник, мисс Харальд, и моя задача — создавать, а не разрушать. — Голос Битона звучал мягко и успокаивающе. — Я преследую единственную цель — уловить суть натуры человека, которого рисую, а вовсе не восторг или осуждение. Позирующие мне люди — предмет всеобщей веры, а к вере я отношусь достаточно серьезно.

Но Кирстен упорно пыталась не подпасть под обаяние Битона. Надев на лицо маску недовольства, она повернулась и безмолвно предложила гостю следовать за ней в гостиную.

— Где прикажете сесть? — не поворачивая головы, спросила она Битона.

— Там, где вы чувствуете себя наиболее непринужденно.

Не задумываясь, Кирстен немедленно уселась на одну из двух кушеток, стоящих лицом к лицу у беломраморного камина.

— По-моему, вы выглядите не совсем естественно, — заметил Битон. Он стоял, опершись на полку над камином, и все еще не открывал зажатый под мышкой альбом для эскизов.

— Как же я могу чувствовать себя свободно, если вы так на меня уставились? — парировала Кирстен. Закинув ногу на ногу, она тщательно расправила полы юбки и обхватила руками колено.

— До сих пор я считал, что вы привыкли к тому, что люди на вас пялятся, мисс Харальд. Ведь вы же, насколько мне известно, постоянно на сцене.

Все еще глядя прямо перед собой, Кирстен раздраженно цокнула языком, напомнив себе собственную мать.

— Это разные вещи.

— Почему?

— Потому что, когда я на сцене, я полностью поглощена музыкой. А вот вы, — она замолкла и бросила стремительный острый взгляд на Битона, — вы слишком близко от меня. И мне неприятно, что вы стоите там и присматриваетесь ко мне.

— В таком случае почему бы не облегчить задачу нам обоим? — Битон карандашом указал на рояль. — Сыграйте мне что-нибудь, представив, что я лишь безликий слушатель из публики.

Кирстен с большой неохотой села за инструмент. Но, пока она разминала пальцы, в ней произошла удивительная перемена. Безо всякой видимой причины пианистке вдруг захотелось поразить Эндрю Битона, ей вдруг стало просто необходимо потрясти художника. Как это было когда-то с Нельсоном Пенделом, Кирстен решила начать с «Токкаты» Прокофьева и с наслаждением атаковала клавиатуру всеми десятью пальцами. Вскоре к Кирстен вновь вернулось самообладание.

Как только Эндрю Битон начал делать первые наброски, он уже воочию видел будущий законченный портрет. Руки художника едва поспевали за растущим в душе восторгом: впервые в жизни он был настолько заинтригован и воодушевлен предметом своей картины. Кирстен Харальд — это мечта любого художника. Фотографы улавливали в ней только то, что она сама заставляла их увидеть — лакированную поверхность. Но то, что Кирстен бессознательно открыла Битону, сидя за роялем, вся поглощенная своей музыкой, было совершенно иным. Эндрю ясно видел перед собой страстную и неудержимо чувственную женщину, скрывавшую под тщательно оберегаемой маской внешнего спокойствия смятенность и пылкость натуры.

Затем Кирстен исполнила «Токкату» и «Патетическую» Бетховена, две прелюдии Листа и мазурку Шопена и принялась за шубертовскую сонату. Но она вновь чувствовала себя беспокойно и неуютно под пристальным взглядом серых глаз Битона, будто сидела перед ним абсолютно голая. Злясь на себя за собственную слабость, Кирстен доиграла сонату в резком форте и закончила ее серией трубно звучащих арпеджио.

Оторвав на мгновение взгляд от клавиатуры, Кирстен обнаружила, что Эндрю Битон с изумлением смотрит на нее.

— Мне в жизни не приходилось производить на кого-либо столь отрицательное впечатление, как на вас, — признался Эндрю. — И если бы бедный Шуберт когда-нибудь услышал свое произведение, насмерть задушенное подобным образом, уверен, он навсегда отказался бы сочинять музыку.

— А разве я не предупреждала, что вы меня нервируете?

Кирстен с грохотом захлопнула крышку рояля и нервно скрестила руки на груди.

— Ну а теперь можете расслабиться. — Эндрю закрыл альбом для эскизов и положил карандаш в пенал. — Я закончил вас мучить.

Битон направился к выходу, и Кирстен, вскочив из-за рояля, поспешила за ним. Внезапно и непонятно почему ей стало жаль, что Эндрю уходит.

— Вы, несомненно, разбираетесь в музыке. — Кирстен семенила рядом с Битоном, пытаясь поспеть за его гигантскими шагами.

— В колледже я факультативно занимался музыкой.

— А где вы ходили в школу?

— На северо-западе. Я из Чикаго.

— Не хотите чашку кофе? — решилась наконец Кирстен, когда они уже подошли к входной двери.

— Спасибо, но я уже опаздываю на другую встречу. Извините.

Битон указал глазами на шарообразную дверную ручку, которую Кирстен накрыла рукой, словно спрятала от гостя. Кирстен быстро отдернула руку, чувствуя себя совершенно нелепо.

Эндрю заметил происходящую в Кирстен борьбу чувств и почти поддался соблазну изменить свое решение и не уходить. Кирстен просто завораживала взгляд — она была притягательной загадкой. Удивительным сочетанием крайностей. Огонь и лед, земля и небо. Сейчас — женщина, через мгновение — ребенок. Расчетливый самоконтроль в ней неожиданно сменялся вспышками жуткого раздражения. Она одновременно манила и отталкивала. Наблюдая смятение в душе Кирстен, Битону стало жаль эту красивую женщину. Но Эндрю, испытывая угрызения совести и сожаление, все же отворил дверь.