Рождение огня - Сьюзен (Сюзанн) Коллинз

Дельф выбирает место для лагеря метрах в десяти ниже по склону от силового поля, убеждая нас, что мы сможем использовать его как оружие — направив в него наших врагов, если те вздумают напасть. После этого он и Мэгс срезают острые листья гигантской травы, растущей повсюду пучками метра полтора в высоту и плетут из неё что-то вроде циновок. Раз съеденные орехи не оказывают на Мэгс никакого видимого неприятного воздействия, Пит собирает несколько гроздьев и поджаривает, бросая их в силовое поле. Он методично снимает скорлупу, а ядра складывает кучкой на большом листе. Я стою на страже, не находя себе места от жары и всех неприятных переживаний уходящего дня.

Пить, ох, как хочется пить. Наконец, я больше не выдерживаю.

— Дельф, давай, ты постоишь на страже, а я отправлюсь разведать, нет ли где поблизости воды, — предлагаю я. Никому особо не нравится идея отпустить меня одну бродить по лесу, но нам угрожает обезвоживание…

— Не волнуйся, я не пойду далеко, — обещаю я Питу.

— Я пойду с тобой! — говорит он.

— Нет, я по дороге ещё и поохочусь, если получится, — возражаю я. Не добавляю: «Я не зову тебя с собой, потому что ты производишь слишком много шума», — но это и так ясно. Он, во-первых, всю дичь распугает, во-вторых, в случае опасности мне придётся хуже — уж слишком у него тяжёлая походка. — Я не надолго.

Я крадучись скольжу между деревьями, к счастью, сама почва делает ходьбу неслышной. Прокладываю себе путь по диагонали вниз, но ничего, кроме пышной растительности, не нахожу.

Вдруг раздаётся выстрел из пушки, и я останавливаюсь как вкопанная. Должно быть, резня у Рога Изобилия подошла к концу, и теперь объявляют, сколько трибутов погибло. Я считаю выстрелы, каждый из них соответствует одному мёртвому победителю. Восемь. Не так много, как в прошлом году, но мне кажется, что погибших больше, потому что я знаю почти всех по именам.

Внезапно ослабев, я прислоняюсь к дереву передохнуть, чувствуя, как жара вытягивает из моего тела последние остатки влаги. Уже сейчас глотать трудно и изнурение даёт себя знать. Потираю живот, надеясь, что какая-нибудь сострадательная беременная женщина станет спонсором и Хеймитч пошлёт мне воды. Но куда там.

Устало оседаю на землю.

Затихнув, я начинаю замечать живущих на деревьях животных: необычных птиц с ярким оперением, древесных ящериц с мелькающии синими язычками и ещё каких-то странных тварей, похожих на помесь крысы с поссумом, держащихся поближе к стволу дерева. Я убиваю одну из них — рассмотреть поближе, что же оно такое.

Уродина, большой грызун с густым пятнисто-серым мехом и двумя устрашающими резцами, торчащими над нижней губой. Свежуя добычу, я замечаю кое-что ещё: морда у уродца мокрая. Как будто он только что пил из ручья. Воодушевлённая, я начинаю ходить вокруг дерева, на котором он жил, по спирали. Источник воды не может быть слишком далеко.

Нигде ничего. Не нахожу даже росинки. Наконец, зная, что Пит будет беспокоиться, куда я пропала, направляюсь обратно в лагерь, разгорячённая и ещё больше раздосадованная, чем когда-либо.

Когда я прихожу на место, то с удивлением вижу, как оно преобразилось. Мэгс и Дельф соорудили из сплетённых ими циновок что-то наподобие хижины: пол, крыша и между ними — три стены, четвёртой нет. Мэгс сплела несколько травяных корзинок, которые Пит наполнил поджаренными орехами. На их лицах, повёрнутых ко мне, написана надежда, но она угасает, когда я качаю головой:

— Нет, воды я не нашла. Но она здесь есть! Вот этот вот, — показываю тушку грызуна, — знал, где она. Он только что напился, как раз перед тем, как я сняла его выстрелом с дерева. Но я не смогла найти источник. Клянусь, что прочесала каждую пядь земли в радиусе тридцати метров.

— Он съедобный? — спрашивает Пит.

— Точно не знаю. Но его мясо не слишком отличается от мяса белки. Наверно, надо его сварить… — Я колеблюсь, стоит ли разводить огонь — даже если мне это и удастся, то дым нам точно ни к чему. Мы все слишком близко друг от друга на этой арене, и дым нас выдаст.

У Пита возникает другая идея. Он берёт кусок мяса уродца-грызуна, насаживает его на кончик заострённого сучка и бросает всё это в силовое поле. Яркая вспышка огня — и сучок летит обратно. Кусок мяса обгорел снаружи, но внутри он мягкий и сочный, хорошо прожаренный. Мы награждаем Пита аплодисментами, но тут же затихаем, вспомнив, где находимся.

Белое солнце спускается к розовому горизонту, и мы забираемся в хижину. Я всё ещё отношусь насторожённо к орехам, но Дельф говорит, что Мэгс узнала их по другим Играм. Эх, жаль, мне и в голову не пришло провести хоть сколько-то времени в секции съедобных растений, когда мы были на тренинге; всё потому, что в прошлом году у меня с растениями не было ни малейших затруднений. А вот в этот раз не помешало бы наведаться в эту секцию! Наверняка, там было бы рассказано хотя бы о некоторых из незнакомых мне растений, окружающих нас сейчас. Может, это подсказало бы мне, куда направить свои поиски. Однако с Мэгс, похоже, всё в порядке, а она ведь съела этих орехов уже немало и достаточно давно. Так что я беру одно ядрышко и откусываю от него. У него мягкий, сладковатый вкус, напоминающий каштан. Решаю, что опасаться нечего. Мясо у грызуна жестковатое и с душком, но неожиданно сочное. Действительно, совсем не плохая закуска для первого вечера на арене. Если бы ещё и было, чем её запить!

Дельф засыпает меня вопросами об уродце-грызуне, которого мы решили называть древесной крысой. На какой высоте тот находился, как долго я наблюдала за ним, прежде чем подстрелила, и чем он занимался? Да не помню я, чем он там занимался! Вынюхивал насекомых или ещё что в этом же роде.

Я опасаюсь наступающей ночи. Плотно сплетённые циновки, во всяком случае, защитят от всяких ползучих и кусючих тварей, что, возможно, стелятся по земле джунглей. Но как раз перед тем, как солнце закатывается за горизонт, восходит белая луна и освещает всё вокруг молочным светом, в котором довольно неплохо видно. Наша беседа затихает — мы все знаем, что сейчас произойдёт. Садимся в ряд на пороге хижины, и Пит берёт мою руку в свою.

Небо освещается, и в вышине реет герб Капитолия. Слушая раскаты гимна, я думаю: «Дельфу и Мэгс сейчас придётся куда тяжелее, чем нам». Но, как оказывается, для меня это тоже очень даже не легко — видеть лица восьми погибших трибутов, высвеченных в небе.

Мужчина из Пятого, тот, которого пронзил трезубцем Дельф, появляется первым. Это значит, что все трибуты из дистриктов с Первого по Четвёртый живы: четверо профи, Бити и Люси, и, само собой, Дельф и Мэгс. За мужчиной из Пятого следуют парень-наркоман из Шестого, Цецилия и Вуф из Восьмого, оба трибута из Девятого, женщина из Десятого и Сеяна из Одиннадцатого. Опять появляется герб Капитолия, звучит музыка и небеса темнеют. Остаётся только луна.

Никто не роняет ни единого слова. Я не могу притворяться, что горюю по погибшим — я никого из них толком не знала. Но вспоминаю о трёх детях, цепляющихся за юбку Цецилии, о том, как добра ко мне была Сеяна в день нашей встречи… Даже при мысли о стеклянистых глазах наркоши, рисующего жёлтенькие цветочки на моих щеках, меня как будто колет в сердце. Все они мертвы. Все.

Я не знаю, как долго мы бы ещё просидели так, если бы не серебряный парашютик, спускающийся с неба. Он скользит между листьев и приземляется прямо перед нами. Никто не трогается с места.

— Чьё это, кто-нибудь знает? — наконец задаю я вопрос.

— Без понятия, — отвечает Дельф. — Пусть будет Пита — он сегодня чуть не умер.

Питер отвязывает корд и расправляет шёлковый круг. К парашютику прикреплён предмет, о котором я могу сказать только то, что ничего не могу о нём сказать.

— Что это за штуковина такая? — спрашиваю я.

Никто не может ответить. Мы передаём штуковину из рук в руки, по очереди оглядывая её со всех сторон. Она представляет собой полую металлическую трубочку, немного скошенную с одной стороны. С другой стороны у неё имеется что-то вроде маленького мыска, загибающегося книзу. На что-то это похоже… То ли на деталь велосипеда, то ли на стержень для гардины, непонятно, что, словом.

Пит дует в отверстие — а вдруг это свисток? Нет, она не издаёт звуков. Дельф засовывает в неё свой мизинец, проверяя, не оружие ли это. Без толку.

— Мэгс, может, это удочка? Ты можешь ею удить? — спрашиваю я. Мэгс, которая может удить чем угодно, мотает головой и фыркает.

Я беру трубочку и катаю её на ладони. Поскольку мы образовали союз с трибутами из Четвёртого дистрикта, Хеймитч обязан сотрудничать с их наставником. Его слово в выборе подарка — не последнее. Это значит, что подарок имеет большую ценность. Даже, можно сказать, жизненно необходим. Я размышляю о том времени на прошлых Играх, когда мне позарез нужна была вода, но Хеймитч не послал мне ни капли, потому что знал: я найду её сама, если приложу усилия. Подарки Хеймитча — или отсутствие их — всегда несут в себе важную весть. Я почти явственно слышу, как он рычит на меня: «Шевели мозгами, если они есть у тебя! Что это за штука?»