Фантастическое путешествие II - Айзек Азимов

Моррисон оглянулся назад. Баранова, казалось, вообще не придала значения их разговору. Она занималась своими приборами. Моррисону вдруг стало очень интересно, о чем это она так сосредоточенно думает, когда двигатели отключены и корабль несет течением?

Дежнев, при дрейфе без двигателей, был единственным членом экипажа, которому было совершенно нечем заняться. Кроме как, может быть, в полглаза наблюдать за окружающим пространством во избежание чрезвычайных ситуаций.

— Давайте, Альберт, — сказал он, — изучайте хорошенько эти ваши скептические волны и проясните нам ситуацию. А потом мы уплывем отсюда. Может, это и чертовски привлекательно — находиться внутри клетки, — но это дело вкуса. Что касается меня, я сыт по горло. Не зря отец говаривал: «Самая волнующая часть любого путешествия — возвращение домой».

Его прервала Баранова:

— Аркадий!

— Да, Наташа, слушаю.

— Хватит на сегодня. Оставь несколько слов на завтра.

На ее лице Моррисон заметил легкую улыбку.

— Хорошо, Наташа. Я не одобряю твой сарказм, но сделаю, как хочешь ты.

Он с лязгом закрыл рот, но тут же замурлыкал ' себе под нос какой-то мотивчик.

Моррисон был слегка ошарашен. Они были в корабле немногим менее пяти часов, а казалось, уже несколько дней, а может, и лет. И сейчас, в отличие от Аркадия, и несмотря на свои прежние чувства страха и ужаса, он не думал и не хотел покидать тело Шапирова. Им овладело невероятное желание исследовать клетку, использовав предоставленную возможность.

Калныня, видимо, думала то же самое. Она произнесла:

— Какой позор! Быть первыми, кому удалось попасть внутрь самой сложной из всех живых клеток, и ничего не сделать, чтобы должным образом исследовать ее.

— Как раз это... — начал было Моррисон, но передумал, и незаконченная фраза повисла в воздухе.

Конев взмахнул рукой, как бы отгоняя рой насекомых:

— Не понимаю. Мы в клетке. У нас определенные задачи. Альберт, настраиваетесь на скептические волны.

— Именно это я и делаю, — сухо ответил Моррисон. — Вернее, я уже все сделал. Посмотрите!

Конев повернулся, затем совсем отстегнул ремень и взглянул на экран:

— Волны кажутся более четкими.

— Они и в самом деле более четкие. Кроме того, более интенсивные. Они имеют самые точные колебания из всех, что приходилось видеть. Рано или поздно, но колебания станут настолько точными, что будут представлять собой колебания одного электрона. Тогда мы должны будем принять во внимание принцип неопределенности.

— Вы забываете, что мыл минимизированы, и постоянная Планка для нас на девять порядков меньше, чем при обычных условиях.

— Это вы забываете, — возразил Моррисон, радуясь, что уж на этот раз» ему удастся поймать Конева на ошибке, — что волны редуцируются задолго до того, как они достигают нас. Эти волны находятся именно там, где они должны быть согласно принципу неопределенности!.

Конев неуверенно произнес:

— Не имеет значения. Мы ведем наблюдения в данный момент, и ничего неопределенного в этом нет. Ну, и что же это означает?

— Это подтверждает мою теорию, — продолжал Моррисон. — Это как раз то, что я и должен бы увидеть внутри клетки в том случае, если мое объяснение активности скептических волн верно.

— Я не это имею в виду. Мы же начали с предположения, что ваша теория верна. Теперь это уже не п предположение, а доказанный факт. И я вас поздравляю. Но о чем думает Шапиров, судя по этим волнам?

Моррисон покачал головой:

— У меня нет абсолютно никаких данных, ка:ак соотносятся такие волны с волнами мышления. Потребуются годы, чтобы найти это соотношение, если оно вообще когда-нибудь будет найдено.

— Но о, может, скептические волны, когда они четки и интенсивны, оказывают воздействие на ваши мозг? Вы получаете какие-нибудь образы?

Морриисон немного подумал, а затем покачал головой:

— Нет, никаких.

И вдруг из-за его спины послышался сдавленный тихий голос Барановой:

— Я что-то улавливаю, Альберт.

Моррисон обернулся:

— Вы?

— Да, хотя, может, это и странно...

Конев тут же потребовал:

— Что? Что ты чувствуешь, Наталья?

Баранова заколебалась:

— Любопытство. Видите ли, нет никакого определенного образа. Просто ощущение. Я чувствую любопытство.

— Вполне понятно, — объяснил Моррисон. — В силу данных обстоятельств у вас вполне могло возникнуть такое чувство. И вовсе необязательно, что оно передалось вам от кого-то.

— Нет, нет. Я знаю, что представляют мои собственные мысли и чувства. А это пришло ко мне извне.

— Вы почувствовали это только сейчас? — спросил Моррисон.

— Да, именно сейчас.

— Ну хорошо. А что теперь?

Брови Барановой вдруг поползли вверх от удивления:

— Оно внезапно прекратилось. Вы что, выключили свою машину?

— Да, я отключил ее. А теперь расскажите, когда к вам пришло это чувство.

Он обернулся и многозначительно посмотрел на Калныню, намекая не подсказывать, когда он включит и выключит компьютер. Но Калныня, казалось, не обращала на них никакого внимания. Она сосредоточенно смотрела на клетку, пытаясь понять это маленькое чудо, созданное природой.

Он отвернулся и сказал:

— Наталья, закройте глаза и соберитесь с мыслями. Когда что-либо почувствуете, скажите просто «да», а если ничего не будет, то «нет».

Немного подумав, она согласилась.

Моррисон обратился к Коневу:

— Машина издает какой-то шум, когда ее включаешь или выключаешь? Можно что-либо услышать или почувствовать при этом?

Конев отрицательно покачал головой:

— Я не слышу и не чувствую ничего.

— Тогда нет никакой ошибки: ощущения у нее возникают, лишь когда машина включена.

Дежнев, который, в отличие от Калныни, с интересом следил за разговором, спросил:

— Но почему? — его глаза сузились. — Ведь импульсы мозга имеются здесь, на нашем корабле, независимо от того, улавливает их ваша машина или нет. И она должна ощущать любопытство все время, без каких-то перерывов.

— Нет, нет, — возразил Моррисон. — Дело в том, что моя машина отфильтровывает подлинно скептические волны от всех других. Без компьютера у нее бы возникли смешанные чувства, масса различных ощущений. А благодаря машине она получает только скептические волны, что еще раз доказывает правильность моей теории.

— Но я? Я ведь ничего не ощущаю, — нахмурился Дежнев. — Разве это не доказывает обратное?

Моррисон дернулся:

— Видите ли, мозг — это очень сложный механизм. Наталья что-то чувствует, вы — нет. Что касается меня, то в данной ситуации я тоже ничего не ощущаю. Но, по-видимому, данные скептические волны имеют какую-то направленность, которая подходит именно к мозгу Натальи, а к нашим — нет. По вполне понятным причинам я не могу объяснить вам все сразу. А вы, Конев, чувствуете что-нибудь?