Мор - Павел Корнев

– Гуго Невероятный, Великолепный и Ошеломительный! – проорал он и выскочил за кулисы.

Я вздохнул и подобрался. Дрозд точно какую-то пакость задумал, и как бы мне ее последствия расхлебывать не пришлось. Но нет – представление началось без неожиданностей.

Поначалу Гуго разогревал публику, вытаскивая из просторных рукавов своего одеяния голубей и белых мышей. После перешел к более сложным фокусам и принялся наугад выискивать в колоде загаданные зрителями карты. Вскоре он уже ходил меж рядов и его ловкие пальцы доставали цветастые картонки из карманов ошеломленных простаков, пышных причесок модниц и кошелей их кавалеров.

Колода в руках циркача порхала будто живая, и какое-то время спустя я поймал себя на мысли, что совершенно не представляю, каким именно образом Гуго удается столь ловко морочить головы собравшимся.

Тут расшевеливший толпу фокусник выудил из пустой шляпы поочередно голубя, кролика и длиннющую разноцветную ленту, и шатер взорвался аплодисментами. А на арену уже тащили волшебный ящик – обычную дощатую коробку в рост человека с дырками в стенах.

Гуго запустил внутрь миловидную ассистентку, несколько раз согнул и разогнул упруго пружинившую шпагу – одну из многих приготовленных специально для этого трюка, – а потом легко пронзил ею подброшенное в воздух яблоко. После подошел к ящику, вставил клинок в отверстие, надавил на рукоять, и острие тотчас вышло из противоположной стенки. Следующая шпага засела в досках уже под другим углом, и публика затаила дыхание. Спустя пару минут дощатая коробка напоминала утыканную иголками подушечку, а места внутри не оставалось даже для карлика, не говоря уже о фигуристой девице.

Тут Гуго взял последнюю шпагу, уверенным движением воткнул… и по доскам заструилась ярко-алая жидкость!

С секундным запозданием по ушам ударил пронзительный визг, и сразу несколько барышень попадали в обморок. Остальные зрители тоже не на шутку разволновались, а кто-то неравнодушный даже бросился на арену, и пришлось выталкивать его обратно.

Надо отдать должное Гуго – в его лице не дрогнул ни единый мускул. Он совершенно спокойно одну за другой выдернул все шпаги, потом распахнул дверцу и подал руку шагнувшей на песок ассистентке. Целой и невредимой.

По шатру прокатился вздох облегчения. Невозмутимый фокусник мельком глянул в забрызганное чем-то красным нутро ящика и велел помощникам его уносить. Сам раскланялся со зрителями, ушел за кулисы и уже там потер левую сторону груди.

– И ведь знаю, что ничего такого быть не может, а сердечко так и екнуло, – пожаловался он мне.

– Отличное представление, – хлопнул его по плечу направлявшийся на сцену Валентин. – Хвалю.

С собой усач тащил десяток метательных ножей, и лишь это помешало фокуснику вцепиться ему в глотку.

– Он внутрь пузырь прицепить умудрился, – пояснил распустивший шейный платок Гуго. – Не знаю, какой гадостью наполнил, но теперь ящик только перекрашивать…

– Ладно, выпей чего-нибудь и успокойся, – посоветовал я и пошел смотреть представление.

Выступала Берта, но на девушку в непонятной хламиде с закрытым вуалью лицом внимания никто не обратил. Ну встала к щиту ассистентка и встала. Ни кожи, ни рожи, вся с головы до ног закутана. Чего смотреть-то?

А вот при появлении из-за кулис Валентина зрители радостно загомонили, и усач их не разочаровал – сегодня он явно был в ударе. Для начала Дрозд подбросил в воздух пятерку ножей и, ловя по одному, без каких-либо заминок зашвырнул их в деревянный щит. Да так ловко, что прибил просторное одеяние ассистентки к доскам, засадив клинки вплотную к девичьему телу.

Не в силах отвести взгляда от замершей со вскинутыми руками циркачки, я вытер выступившую на лбу испарину и до боли стиснул кулаки. Подстрекаемые безумной жаждой промаха бесы бились в безудержном припадке, и сдерживать их яростный натиск с каждой минутой становилось все сложнее и сложнее.

А Валентин тем временем свернул отрез плотной материи, наложил его себе на глаза и узлом затянул на затылке. Усач вслепую нашарил заранее очередную пятерку ножей, и гул зрителей окончательно смолк.

Дрозд крутнулся на пятке, замахнулся и в следующий миг раздался глухой стук воткнувшегося в доску клинка. Глухой стук – и негромкий гомон голосов.

С каждым попаданием зрители шумели все громче, а когда Валентин засадил в щит последний нож, шатер просто взорвался аплодисментами. Зрители кричали, вопили, свистели, топали ногами и колотили в ладоши. Они были в восторге и имели на это полное право.

Усач сорвал с глаз повязку, небрежно помахал всем рукой и убежал за кулисы. Ведущий набрал в грудь побольше воздуха и на одном дыхании проорал:

– Дамы и господа! Только сейчас и только для вас с зажигательным танцем выступит знаменитая пахартская танцовщица, еще недавно услаждавшая своими выступлениями взгляды туземных князей!

И Берта шагнула от щита. Пришпиленная к доскам хламида сползла с нее, подобно змеиной шкуре, и девушка осталась в шароварах и ниспадавшей до колен полупрозрачной накидке. Просвечивавшее через невесомую ткань тело сразу приковало к себе взгляды зрителей, а когда циркачка начала грациозно изгибаться в такт медленной мелодии, притихли даже клоуны.

Замерли все – и мужчины, и женщины. Очень уж непривычным и волнующим оказалось действо. Непривычная, почти незаметно убыстряющаяся музыка, плавные движения гибкого тела…

Я стряхнул с себя оцепенение и ушел за кулисы. Ну его, не стоит лишний раз бесов доводить. И так, болезные, никак успокоиться не могут.

А что лучше всего способно отвлечь от всяческих соблазнов? Правильно – дележка денег. И я отправился на розыски циркового старшины.

Заявился к нему как раз вовремя – прохиндей только-только сел пересчитывать дневную кассу и, не ожидая моего визита, львиную долю выручки припрятать не успел. О чем сожалел столь откровенно, что сразу полегчало на душе.

Выбив причитающуюся труппе долю, я решил обрадовать подельников нежданной прибавкой к жалованью, но, когда вывернул из-за соседнего шатра к фургону, приподнятое настроение как рукой сняло.

На миг я просто опешил от изумления – к импровизированной гримерке Берты ломился какой-то разряженный франт, а бестолково брыкавшегося Марка уже оттаскивали в сторону двое не столь богато одетых горожан.

– Стесняюсь спросить, но что тут происходит? – выйдя из тени, поинтересовался я.

– Проваливай, бродяга, – фыркнул щеголь, оправляя помятый экзорцистом жакет.

– Он к Берте рвется! – крикнул Марк, под глазом которого наливался синевой знатный синяк.

– Можно поинтересоваться, с какой целью?

– А ты кто таков будешь? – Франт дыхнул свежим перегаром и прищелкнул пальцами. – Проваливай, не то велю палками отходить!

– Очень невежливо.

Я шагнул к наглецу, и наперерез мне тотчас бросился один из слуг. Он с ходу неудачно наткнулся на выставленную руку и скорчился на земле, прижав руки к животу.

– Но-но! – поспешил отступить франт. – Сейчас стражников кликну!

– И что им скажешь?

– Ладно, послушай! – зазвенел кошелем прощелыга. – Я просто хочу побыть с девушкой наедине. Сколько это будет стоить?

– Вы понимаете, что подталкиваете меня к совершению наказуемого законом деяния, именуемого сутенерством? Или просто не заметили отсутствия на фургоне красного фонаря?

– Нет, нет… – залепетал франт, тут только обративший внимание, что со всех сторон подтягиваются хмурые парни с откровенно бандитскими физиономиями.

Явившийся вместе с ними Дрозд начал демонстративно подрезать ногти устрашающих размеров навахой, и хлыщу окончательно стало не по себе.

– Так я пойду? – срывающимся голосом спросил он.

– Проваливай, – разрешил я, подошел к Валентину и усмехнулся: – Ты ус опалил.

– Ерунда, – усмехнулся тот и кивнул вслед франту: – Проводить?

– Лучше Марку что-нибудь холодное к синяку приложи.

– Да нормально все со мной, – начал отмахиваться парень.

– Идем, идем, – потянул Валентин брата-экзорциста. – А то глаз к утру заплывет и не откроется.

Они ушли; я забрался в фургон к вертевшейся перед зеркалом Берте, так и не сменившей свою сценическую накидку на приличную одежду.

– Твои штучки?

– Вот еще! – возмутилась девушка. – За кого ты меня принимаешь?

– Просто спросил.

– Ты ничего не спрашиваешь просто так, – возразила циркачка и, позволив соскользнуть с плеч невесомой материи, осталась лишь в полупрозрачных шароварах. – Скажи, почему ты вечно ко мне придираешься?

– Никто к тебе не придирается.

– Придираешься! – Берта подалась через туалетный столик к зеркалу, соблазнительно прогнув при этом спину, и с лукавым видом оглянулась: – Неужели я тебе ни капельки не нравлюсь?