Условия человеческого существования - Дзюнпэй Гомикава

Ван Тин-ли ничего не ответил.

— Ну вот, запахло и жареной человечиной, — сказал Окидзима. — Что ж не лопаете? Вы нам не поверили! Решили доглядеть, как это получится! Что ж, любуйтесь! Чего хотели, то и получили.

Окидзима мельком бросил взгляд на Кадзи и быстро пошел прочь.

Кадзи хотел было попросить Окидзиму остаться, но передумал. Как его об этом просить? Ведь он сам ему сказал, чтоб тот не мешался.

Тоскливо было на душе у Кадзи. Рабочие по-прежнему молча наблюдали за ним. При свете фонариков глаза людей злобно блестели. «Ты убийца, — как бы говорили они. — Ты убил не только наших товарищей, ты спокойно послал на смерть и своего помощника!» Как трудно быть одному! А эти его ненавидят! За что? В груди у Кадзи поднималось раздражение. Еще немного, и он не вынесет их молчания. И кто знает, может быть, он, как Окидзима, набросится на них с кулаками.

В это время к месту происшествия прибежала Чунь-лань. Волосы у нее были распущены. Она и Цзинь всю ночь ждали возвращения Чена, но больше ждать она не могла. Она вырвалась из рук Цзинь и прибежала сюда. Неужели с ее Гао что-то стряслось?

Она металась вдоль изгороди то в одну сторону, то в другую и все время звала Гао. Звала громко, с плачем, не обращая ни на кого внимания. Молчавшая толпа расступилась. Товарищи вытолкнули Гао вперед. Как только женщина его увидела, она опустилась на землю, словно у нее подкосились ноги, и громко заплакала, бормоча бессвязные слова. Кадзи с трудом понял, что Чен должен был связаться с Гао, и Чунь-лань подумала, что Гао тоже погиб. А Гао бессмысленно оглядывал товарищей, словно ища у них помощи. Он не знал, как успокоить обезумевшую женщину.

— Погиб Сун, — сказал Кадзи. — Сун, Чен и еще трое.

Всхлипывая, Чунь-лань подползла к колючей проволоке.

— Я знала, он не мог уйти без меня! Я знала! — повторяла она и неотрывно смотрела на Гао глазами, полными слез.

— Чунь-лань, посмотри пристально в лицо тому, кто подстроил это дело и убил своих товарищей, — сказал Кадзи. — И иди домой. Скажешь Цзинь, что я ни о чем не буду допытываться.

Прятавшаяся за спину горного хребта заря хотя и начала уже окрашивать в розоватый оттенок скрытый за ним небосклон, но ночь еще не уходила.

Кадзи собрался домой. Кажется, с формальностями покончено. Небо, всю ночь сыпавшее дождем, стало показывать свое вымытое голубое тело.

Митико спустилась по мокрой дорожке к роще. Она хотела встретить Кадзи. Она его увидела издалека. Он шел ссутулившись, его прямые широкие плечи были опущены. Он ее не замечал, пока не встретился с ней глазами. И в его глазах она прочла, что он потерпел еще одно поражение.

— Постарайся больше не думать об этом, — участливо сказала Митико.

— А ты откуда все знаешь?

— Мне сказал Окидзима.

— Но Чен, Чен…

Голос Кадзи пресекся. А что теперь поделаешь? Чен погиб. Вчера вечером, под дождем, они так тепло поговорили, состоялось как бы примирение. И вот на тебе…

— Почему он мне ничего не сказал?

— Боялся, думаю.

— И все потому, что я его тогда ударил?

Митико покачала головой. Она считала, что не поэтому, хотя… Но ведь они все же помирились. Митико мысленно попросила у Чена прощения. Он должен их простить.

— Окидзима говорил, что ты, наверно, очень расстроился. Все-таки он хороший. А какой был страшный в тот вечер!

— Нет, больше расстраиваться я не буду. Моя ошибка состоит в том, что я хотел сразу многое изменить. Но ведь не все можно изменить.

Митико положила руку на плечо мужа.

— Кажется, я не виноват в том, что я японец, и все-таки это моя самая большая вина. Как все нелепо получилось… Ну и подлец этот Фуруя! — голос Кадзи стал резким. Ты знаешь, это директор разрешил ему подстроить побег. Но теперь хватит, больше никто не посмеет измываться над рабочими!

Митико кивала в ответ, но не могла избавиться от нового беспокойства, охватившего ее. Кажется, на этом не кончится, кажется, впереди их ждут новые неприятности. И чтобы избавиться от тревожного предчувствия, она с улыбкой сказала:

— Пойдем домой, поедим горячего супа, наберемся сил.

— Да, пойдем. — И посмотрев в сторону бараков, Кадзи повторил: — Пойдем!

Из бараков, расположенных на дне долины, поднимались кухонные дымки.

Если бы Чен погиб на производстве, его старуха мать получила бы от фирмы трехмесячное пособие. Но смерть Чена расценили как самоубийство, и никакого пособия старуха не получила.

Тогда Кадзи организовал в отделе сбор пожертвований.

— Одну треть возьмем с тобой на себя, — заявил Окидзима, улыбнулся. — Дай Чену эти деньги при жизни, он, пожалуй, еще бы подумал, стоит ли ему умирать. В жизни всегда так: спохватишься — ан уже поздно.

Кадзи хотел что-то сказать, но слова не шли с языка, он только горько усмехнулся.

Но когда посыльный принес деньги от Фуруя, он грубо отрезал:

— Отнеси обратно и скажи, что если он хочет что-то пожертвовать, пусть сам принесет.

Мальчик удивленно поднял брови и ушел.

Деньги (сумма пожертвований превышала трехмесячный оклад) и куль муки отнес к матери Чена сам Кадзи. Мать Чена он увидел впервые. Это была, как он и предполагал, маленькая старушка с больными ногами и красными следами на висках от щипков — ее мучали головные боли.

Лежа на кане, она молча взяла деньги и тут же спрятала их в жестяную банку у изголовья. Весь ее вид как бы говорил: «Ну что смотришь? Принес деньги и уходи, благодарить все равно не буду». Так Кадзи и не добился от нее ни одного слова. А может, она просто не могла говорить, как не могла уже и плакать.

Притащившись когда-то из далекого Шаньдуня на своих маленьких изуродованных ножках, она вторую половину жизни провела здесь, и теперь, в конце своего жизненного пути, наверно, уже поняла, что ее мечта вернуться когда-нибудь на родину и удивить земляков своим благополучием развеялись как дым.

У Кадзи появилась привычка при входе в отдел бросать взгляд на стол Чена. И почти всегда в эту минуту он с болью вспоминал, как он ударил Чена. А ведь с того момента все и началось. Если бы кулак Кадзи тогда не поднялся, как знать, может, Чен и избежал бы этой нелепой гибели. И все же почему Чен не мог вовремя остановиться? На этот вопрос мог бы дать ответ Фуруя, но он, притихший, сидел в другой комнате, избегая встречаться с Кадзи. Или Цзинь… Но она уже забыла юношу, ее тело услаждало других.

Однажды директор вызвал Кадзи к себе.

— Ты, конечно, можешь не согласиться, но мне кажется, что, поскольку после того случая побеги прекратились можно было бы уже на Фуруя не сердиться.

— Не знаю, говорил ли вам Фуруя, — голос Кадзи был тверд, лицо приняло упрямое выражение, — но даже по вашему приказу я Фуруя назад не возьму.

— Говорил.

Директор улыбнулся. Такой ультимативный тон, конечно, был непозволителен, но все же нельзя не признать, что Фуруя совершил подлый поступок, и что он, Куроки, имел к нему определенное отношение.

— Ну, если ты такой непреклонный, значит, у тебя есть для этого еще какие-то основания, неизвестные мне. Но теперь не время распутывать все узлы, давай прекратим этот разговор и оставим вопрос открытым.

— Открытым? Зачем же? — Теперь уже Кадзи усмехнулся. — Вы можете меня уволить. Ведь несмотря на то, что мне удалось кой-чего добиться, в главном я не достиг цели. Так к чему же оставлять вопрос открытым?

Проговорив все это, Кадзи, как ни странно, почувствовал облегчение. Ну что ж, пусть он расстанется с предоставленной ему привилегией и будет мобилизован. Теперь это его не трогало. Пусть волнуются другие.

— Пока директор здесь я, и я решаю, кого оставлять, а кого увольнять. Я считаю, что ты не совершил больших ошибок. Не знаю, следует ли тебе это говорить, но твои планы в общем успешно претворяются в жизнь. И я этим доволен. Только надо перестать философствовать и без нужды не портить себе нервы, или, как это говорят, не впадать в психическую депрессию. Война оставляет для этого все меньше времени.

Директор в душе усмехнулся. Посмотрим, как поведет себя этот молодой человек, когда он получит премию! Все его интеллигентские охи и ахи улетучатся как туман.

Пока эти мысли проносились в голове директора, Кадзи водил глазами по карте, висевшей на стене.

Вот он чего-то тут добивается, с кем-то здесь борется, а ведь если поразмыслить, его работа неразрывно связана с тем, что происходит за тысячи миль отсюда, с трагической борьбой не на жизнь, а на смерть возле Соломоновых островов, и эта связь настолько ясна, что кажется прямой линией, протянутой по карте. Сейчас директор сказал, что его планы в общем успешно претворяются в жизнь. Вот и выходит, что он, любя людей, губит их значительно больше, чем этот негодяй Фуруя.

Через несколько дней перед главным зданием рудоуправления произошла скромная, но все же торжественная церемония награждения двух служащих за успешную работу.