Невидимые знаки - Пэппер Винтерс

того, чтобы приготовить и съесть этих малышей?

Ее улыбка была настоящим блаженством.

— Я скажу тебе, что это лучший план, который я когда-либо слышала.

— У меня есть еще лучший план… конечно же, после того как мы поедим.

Она слега прикрыла глаза.

— Ох?

— Но я не могу рассказывать тебе об этом.

— Почему нет?

— Потому что мой план будет не совсем одобрен тобой. — Принимая во внимание, что за нами наблюдал Коннор и Пиппа, я пробормотал: — Это включает себя закончить то, что мы начали. В последний раз, когда мы целовались, я не хотел останавливаться, а ты не была настроена дать мне продолжить.

Ее дыхание участилось.

— Ты хочешь меня поцеловать?

Мой желудок сжался.

— Больше, чем что-либо на свете.

— Больше, чем моллюсков на обед и пресную воду с твоего изобретения?

— Даже больше, чем хвост лобстера в масле.

Она драматично застонала.

— Ну, даже и не знаю. Это трудный выбор. Я на самом деле очень люблю лобстера.

Я застонал, подыгрывая и зная, что мы, наконец, могли поесть настоящей еды, которая сделает всех нас немного счастливее.

— Что если я тебе пообещаю, что я тебе понравлюсь больше чем лобстер?

— Это дерзкое заявление.

— Я никогда не нарушаю своих обещаний

— Это что, вызов?

Я наклонился ближе, наши носы практически соприкоснулись

— Ты хочешь, чтобы это было так?

— Вызов за то, чтобы ты поцеловать меня?

Я покачал головой.

— Нет, я бросаю тебе вызов, что я влюблю тебя в себя.

Дверь открывается, окно открывается.

Окно закрывается, машина подъезжает.

Машина останавливается, самолет летит.

Самолет приземляется, вертолет взмывает.

Вертолет разбивается, жизнь заканчивается.

Жизнь заканчивается, новый мир начинается.

Новый мир заканчивается, человек меняется.

Человек меняется и находит.

страх

ужас

голод

вопросы

отчаяние

борьба и соперничество и печаль

настоящее счастье.

Взято из альбома Э.Э.

…

МОЯ КОЖА ГОРЕЛА.

Не от чрезмерного нахождения на солнце или близости к огню.

А от него.

Я пылала.

Везде.

Губы Гэллоуэя все еще терзали мою кожу, даже несмотря на то, что уже прошли минуты с того момента, как он поцеловал мою шею, мою ключицу... мое ухо.

Я испытывала голод.

К пище и к нему.

Я была растеряна.

От нужды в помощи и уединения.

Я испытывала боль

Как от желания спасения, так и от страсти.

Две противоположности.

Оба не уступают в силе друг другу.

«Нет, я бросаю тебе вызов, что заставлю тебя влюбиться в меня».

Голос Гэллоуэя звучал вновь и вновь в моей голове, врезаясь в сердце до того момента, пока он не стал неясным.

Кто вообще поступает подобным образом? Кто добровольно позволяет сексуальному желанию заполнить его разум, когда они претерпели катастрофу без возможности на спасение?

Вероятно, я.

Я стала кем-то, кто определенно мне не нравился. Кем-то, кто позволял своим потребностям брать вверх над здравым смыслом.

Мой живот заурчал, отвлекая меня своим урчащими звуками.

По крайней мере, у меня была еще одна потребность. Более важная в нашем нынешнем состоянии.

Голод.

Я не могла прекратить смотреть на сумку, полную вкусных моллюсков. Мое тело требовало, чтобы я в эту же секунду опустилась на колени, открыла раковину и высосала сырое водянистое мясо.

Но, несмотря на то, как эта потребность давила на меня, вторая никогда не отступала.

Сексуальная.

Это сильное желание, которому здесь не было места. Я должна была сосредоточиться на том, чтобы выжить. Как мое тело было способно тратить энергию на такие глупые вещи? Зачем сердце истязало само себя каждый раз, когда Гэллоуэй смотрел на меня? Это произошло из-за того, что я оказалась перед сумкой, полной еды для обеда или же из-за мужчины, который пообещал мне, что я влюблюсь в него? Могла ли я желать его больше, чем пищу?

Он заставил меня пылать.

В его взгляде таилось обещание спасения, свободы и безопасности, вознося меня на пьедестал, который я не имела права занимать.

Он смотрел на меня таким образом, как будто он был недостоин.

Я задрожала, когда мои мысли стремительно закрутились. Кем он был? Какая история стоит за ним? Почему он мне напоминал упавшее семя: закрытое и недоступное снаружи, но готовое преобразоваться в прекраснейшее дубовое дерево?

Прекрати это, Эстель. Это не тексты для твоего блокнота. Это не песня. Это реальная жизнь. Будь внимательна и переживешь это.

Гэллоуэй отошел с печальной улыбкой, играющей на его губах. Печальной? Почему он был печальным? Он только что признал, что собирается сделать все возможное, чтобы заставить меня влюбиться в него.

Здесь.

На этом острове.

Он говорил о нахождении любви посреди пальмовых деревьев и пустых пляжей.

Так почему же хмурое выражение никогда не покидало его лба? Почему же тьма не покидала его глаз?

Прекрати!

— Так как ты развела это потрясающее пламя? — произнес Гэллоуэй, похлопывая Коннора по спине, когда он прохромал мимо него. Его взгляд был сосредоточен на спасенных кусках фюзеляжа, идеи уже отражались на его лице, как чертеж.

Коннор подмигнул ему, выглядя счастливым. Он и должен быть счастливым. У нас была вода, чтобы пить, еда, чтобы есть, и огонь, что готовить ее.

Это был тройной выигрыш, который предполагал радость.

— При помощи твоих очков, гик. — Он пригнулся, когда Гэллоуэй взъерошил его волосы.

— Как ты меня только что назвал?

— Гик! У нас не было зажигалки, поэтому в этом деле пригодились твои очки.

— Так мои очки были утешительным призом.

— А что было бы на первом месте? — спросил Коннор.

— Зажигалка. Но я не курильщик.

Я направилась вперед, останавливая Пиппу, когда она потянулась за устрицами. Ее глаза казались слишком большими для ее лица, отчаянно голодными.

Я цинично усмехнулась.

— Забавно, как привычка, которая могла тебя убить в будущем, могла бы спасти нас сегодня.

Гэллоуэй улыбнулся.

— В твоих словах есть смысл.

Мы обменялись еще одним пылким взглядом.

Он смотрел на меня, словно я была каким-то мифическим созданием, а не девушкой, которая совершенно не имела понятия, что же она делает. Все, чего я сумела добиться за недавнее время, было чистой удачей и упорством, а не умением.

Я обняла Пиппу, используя ее в качестве моего щита.

— Нам следует поесть.

— Да. Еда. — Пиппа вырвалась из моих рук, хватая две устрицы и ударяя одну о другую.

Я взглянула на нашу уменьшающуюся