Указание пути ко спасению - Епископ Петр

Если ум, говорит святой Исаак Сирин, приложит старание к чтению Божественных Писаний, потрудится несколько в посте, бдении, безмолвии, молитве, то забудет прежнее свое житие, достигнет чистоты, как скоро удалится от скверного поведения, однако же не будет иметь постоянной чистоты, потому что скоро он очищается, но скоро и оскверняется. Сердце же — корень жизни, гнездилище страстей — достигает чистоты многими скорбями, лишениями, удалением от общения со всем, что в мире мирского, и умерщвлением себя для всего этого. Всякая чистота, приобретенная скоро, в короткое время и с малым трудом, скоро теряется и оскверняется[247]. Потому не надобно полагаться на чистоту своих помыслов, а всегда надобно остерегаться приражения страстей; нельзя быть беспечным: когда на время затихают в нас страсти, их нельзя скоро подавить. Исцеление души от недугов, страстей совершается обыкновенно не вдруг, а только мало-помалу, постепенно, с большим, долговременным трудом; зато оно бывает тем вернее, прочнее. Скорое исцеление как тела, так и души скоро опять ослабевает, и часто бывает быстрый возврат болезни, иногда еще с большим ожесточением. Это очищение должно составлять труд всей жизни. Ростки страстей, как бы ни казались подавленными, всегда продолжают пускать отпрыски; совершенно истребить их нельзя, пока живем в бренной плоти. Потому, когда мы называем один путь жизни очистительным, а другой — просветительным, или путем преуспевающих, то не так надобно понимать, будто когда-нибудь можно оставить очищение сердца от страстей. Но название берется от главного, или того, что в каком состоянии больше должно занимать нас.

О необходимых предосторожностях

Жизнь плотскую, по влечению страстей святые подвижники[248] уподобляют рабству египетскому, когда израильтяне были крайне отягощаемы земными работами и за то пользовались скудной пищей — луком, чесноком и мясом без приправы. Так и христианин, пока живет жизнью плотской, в рабстве страстям, по требованию страстей он делает дела только земные, плотские, греховные за цену ничтожных удовольствий, которые отягощают совесть, подавляют дух. Когда грешник доходит до глубины зол, то, по словам Премудрого (см. Притч. 18, 3), высшие потребности духа, так сказать, замирают у него, он становится бесчувственным к голосу совести: удовлетворенные страсти бывают спокойнее, как сытые звери успокаиваются, — оттого человек, по-видимому, бывает доволен собою. Но когда христианин решится оставить рабство страстям, станет отказывать им в удовлетворении, то они становятся злее, как проголодавшиеся звери.

Чтобы совершенно смирить зверей, надобно заморить, ослабить их голодом. Так и страсти можно подавить только отнятием у них пищи. Но этот подвиг очень труден, борьба со страстями весьма тяжела, прискорбна для плотского сердца и самолюбия и продолжительна. Оттого-то путь жизни по страстям кажется широким, просторным, легким, а путь самоотвержения — тесным, прискорбным, жизнь благочестивая кажется скучной, безотрадной по причине многих лишений, искушений, скорбей, отречения от чувственных удовольствий, утешений, особенно в начале обращения на путь благочестия, когда дух еще слаб, а страсти сильны, чувственность утучнена. Да и враг нашего спасения, когда видит, что добыча его уходит от него, подобно фараону, погнавшемуся за израильтянами к Чермному морю, тем с большей злостью нападает, чем больше в ком видит ревности к подвижничеству, — преследует его то греховными помыслами, то внешними искушениями, льстивыми и скорбными, наводит тоску, уныние, то порочных людей возбуждает против него, как Амалик нападал на израильтян в Аравийской пустыне. Для такой трудной борьбы со своими страстями, духами злобы и порочными людьми — орудиями диавола у юного подвижника недостало бы ни уменья, ни сил. Тут надобно остерегаться, чтобы прохождение поприща благочестивой жизни не почесть безотрадным блужданием по пустыне мира, как израильтяне считали бесцельным блужданием свое путешествие по Аравийской пустыне и хотели возвратиться в Египет.

Благий Господь для облегчения брани в начале подвигов юным подвижникам обыкновенно ниспосылает благодатную помощь, утешения, которые дают чувствовать сладость любви Божией и благочестия и ободряют дух, как матерь ласкает и поддерживает свое дитя, когда учит его ходить, чтобы оно не разбилось. Тогда и иго Закона Божия становится благим, и бремя заповедей Христовых легким, и все подвиги благочестия совершаются с удовольствием.

Святая Синклитикия говорила, что много подвигов и трудов предстоит приходящим к Богу, но потом ожидает их неизглаголанная радость. Желающие воспламенить огонь сперва задыхаются от дыма и проливают слезы, а потом уже достигают того, чего ищут; так и мы должны воспламенять в себе Божественный огонь со слезами и трудами[249]. Люди, недавно обратившиеся к Богу, часто бывают столько горячи в молитве, столько усердны в делах покаяния, в изнурении плоти постом, бдением, трудами, столь готовы ко всякому послушанию и лишениям, что, по-видимому, совсем подавлены в них страсти. Однако же надобно остерегаться, чтобы не слишком доверять себе, не думать, что мы уже совершенно исцелились от своих ран. Ибо эта горячность, усердие есть не что иное, как приятное, ощутительное действие благодати, которой Бог часто ободряет вновь обратившихся. Они подобны нежным растениям, недавно посаженным, которые, пока орошаются, зеленеют и кажутся довольно твердыми, а как только охватит их зной или холод, они вянут, потому что не имеют корней. Страсти не вдруг истребляются, а мало-помалу ослабляются; и добродетель или крепость сил и искусство хорошо действовать приобретаются только постепенно, долгим временем, частым упражнением, уже после многих искушений, браней и одержанных побед. Только такая добродетель при помощи благодати Божией во всяком состоянии утешения ли или сухости пребывает твердой, умея и смиряться, и изобиловать, и насыщаться, и алкать (см. Флп. 4, 12).

Надобно стараться, особенно в начале подвижничества, вести жизнь сокровенную, намеренно не выказывать благочестия в словах, вздохах, набожных восклицаниях при других (например: «Ах Боже мой!» и т. п.), в печальном выражении лица или как делали лицемеры фарисеи (см. Мф. гл. 23). Необходимость сокровенности открывается из самого свойства духовной жизни. Всякая жизнь, как физическая, так и духовная, зачинается в сокровенности. Зерно сначала в недрах земли пускает корни, потом уже росток постепенно выходит на поверхность земли и развивается. Если рано вынуть росток из земли, когда еще нет или мало корней, или если цветок, завязывающийся сначала в почке, прежде времени обнажить от покровов и развернуть, то росток и цветок скоро завянут от холода или зноя. Так и духовная жизнь, если, прежде нежели укоренятся в сердце, укрепятся добрые расположения, а страсти пока не будут подавлены, будет обнаруживаться во внешних набожных поступках, скоро может зачахнуть от зноя и холода, то есть от похвал или порицаний людских: добрые люди будут хвалить набожность и похвалами питать тщеславие, которое, как червь, в самом корне будет подъедать росток благочестия или, наподобие гнилости, испортит его, а нечестивые люди своими порицаниями, насмешками могут совершенно подавить набожные чувства, охладить ревность, ослабить любовь к благочестию, ввергнуть в скорбь, уныние и дать противное направление жизни. Диавол, не проникая во внутреннее святилище нашей души, о состоянии духовной жизни гадает только по внешним проявлениям ее в словах и поступках.

Если кто, не очистив своего сердца от страстей, не укрепив в себе добрых расположений, только по внешности выказывает благочестие, то тем раздражает, вооружает диавола против себя на брань и, не имея достаточных сил и искусства противоборствовать ему, может скоро пасть под тяжестью искушений. Или как если кто свои сокровища, вынесши из потаенной кладовой, показывает всем проходящим, то у вора невольно глаза разгораются на них, и он скорее, удобнее может украсть их; а скрытые в кладовой сокровища лучше могут сохраниться: хотя вор и догадывается о них, но не знает, что хранится в кладовой, не воспламеняется столько страстью к воровству и не имеет столько удобства похитить их. Да и от собственного самолюбия меньше бывает искушений при сокровенной жизни. А кто, не укоренив еще благочестия в сердце, выказывает его только в набожных словах, богомолье и некоторых набожных поступках, тот, останавливая свое внимание на внешней набожности своей, будет довольствоваться только ею, будет нравиться себе, тщеславиться, не подозревая, что сердце у него еще гнилое, и легко может впасть в духовную гордость, самообольщение и погибнуть[250]. Потому-то Спаситель и научает делать добрые дела так сокровенно, чтобы левая рука не знала, что делает правая (см. Мф. 6, 3), не обращать внимания, не любоваться своей добродетелью, не тщеславиться, не присвоять себе какой-либо заслуги или важности. А намеренное обнаружение набожности перед другими с целью заслужить от них похвалу есть явное обличение тщеславия, лицемерие, противное в глазах всех и добрых, и порочных людей, а тем более перед Богом, потому что лицемер злоупотребляет благочестием, самую добродетель или вид добродетели обращает в средство к удовлетворению своей страсти. Это уже не слабость, а произвольное извращение начал добра, это — ханжество, лицедейство, насмешка, поругание над благочестием. Потому-то Спаситель никого с такой силой не обличал, как лицемерных фарисеев и книжников (см. Мф. гл. 23), уподоблял их гробам окрашенным, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны всякой нечистоты, и внушал прежде очистить внутренность — сердце, тогда будет чиста и внешность — внешнее поведение. Потому, чтобы не казаться особняком и избегать тщеславия, надобно в большинстве случаев применяться к поведению окружающих нас благонамеренных людей.