Грехи наши тяжкие - Сергей Крутилин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Так вот почему он не подошел!»
Потом слово взяла Алевтина Аркадьевна Звездарева.
Долгачева вся напряглась, подумав, что Звездарева защитит ее.
— Многие товарищи знают, что я долгое время работала в Туренинском райкоме, — заговорила Алевтина Аркадьевна. Говорила она спокойно, хорошо поставленным голосом. Видно было, что Звездарева привыкла выступать, ей нравится, как она говорит, — все время как бы вслушиваясь в звучание своего голоса. — Я хорошо знаю условия и земли тех мест и сами хозяйства. Признаться, меня тоже удивила статья Долгачевой. Вся статья проникнута духом сокращения посевных площадей, занятых зерновыми. Такая позиция тем более непонятна, что в районе есть хозяйства… ну, например, колхоз имени Калинина, «Рассвет» и другие, — добавила она тише, — которые получают урожаи по двадцати пяти центнеров с гектара.
При упоминании «Рассвета» Батя болезненно поморщился. Но Алевтина Аркадьевна не заметила этого. У нее выходило очень убедительно: ведь она все сама выстрадала.
Выступающих было много.
Все уже позабыли, что обсуждали план уборки картофеля, а только и говорили о статье да о непартийном поведении автора, напечатавшего ее без согласования с обкомом.
Екатерина Алексеевна слушала, и в душе ее зарождалось раздражение. «Как они все оживились, — думала она. — Появились копии статьи, и они читают ее. А не хотят посмотреть фактам в лицо. А факты говорят о том, что урожаи в большинстве хозяйств района дедовские. Область дает хлеба столько же, сколько в хорошие годы получает зерна один целинный район. Между тем она могла бы производить впятеро больше молока и втрое — мяса».
Когда страсти улеглись, Екатерина Алексеевна встала, сказала, что сеять из года в год — жечь горючее, рвать тракторы, комбайны — и собирать лишь семена — нехорошо, не по-хозяйски.
— Ну, предположим, я неправа, — говорила Долгачева. — Тогда подскажите, кто прав? Где пути подъема отсталых хозяйств? Я вас спрашиваю!
Екатерина Алексеевна говорила горячо, сбивчиво, но искренне. Никто не осмелился перебить ее.
Единственный человек, который поддержал Долгачеву, был Батурин, второй секретарь обкома. Высокий, угловатый, чуточку даже нескладный — Петр Петрович говорил без бумажки.
— Мне немного непонятно, что мы тут обсуждаем: статью Долгачевой или план уборки картофеля? — говорил он глухо, хрипловатым голосом старого курильщика. — Статья — одно, а план уборки картофеля — другое. И надо сказать, что не все тут продумано. Например, никто слова единого не сказал о семенном картофеле. Между тем семена — основа урожая. Нам надо подумать о сохранении семян. Надо сократить, как минимум, по четыре тонны на гектар… — Он говорил вяло, то и дело повторял одно и то же полюбившееся ему слово. Теперь Петр Петрович нажимал на слово «минимум». — Минимум по четыре тонны на гектар, — повторил он.
И всем, кто его слушал, приходилось напрягать внимание. Он говорил о шефах, приезжающих из городов, об организации питания в поле.
— Питание, — повторил он, — первое дело. Да, первое дело. Каждое хозяйство должно продумать, как организовать питание людей, занятых на уборке картофеля.
И уже в самом конце Петр Петрович два слова сказал о статье Долгачевой.
— В перепечатке статьи областной газетой, — сказал Батурин, — виноват не Мокрюков, а лично я. Я прочитал эту статью. Она мне понравилась. Интересна она тем, что райком делает социальное исследование… делает усилия, чтобы удержать людей на селе. Рассказ об этом показался мне важным. Вы, Степан Андреевич, повернулся он к Бате, — были на сессии, секретари — в колхозах. Посоветоваться было не с кем, и я отдал распоряжение, чтобы статью перепечатала наша газета.
После слов Батурина все помолчали.
Екатерина Алексеевна подняла голову. Она слушала выступление Петра Петровича со смешанным чувством, будто все случилось не с ней. Порой она даже не разбирала отдельных его слов. Она была готова ко всему, лишь бы все это скорее кончилось.
И это кончилось.
Штырев зачитал проект постановления. В постановлении указывалось Долгачевой на неправильность ее статьи, на «порочную практику сокращения посевных площадей, занятых под зерновыми культурами».
Постановление было молчаливо принято.
Все поднялись со своих мест и стали расходиться.
Поднялась и Долгачева.
Поднялась и пошла мимо Бати к выходу. Поравнявшись с ним, сказала чуть слышно:
— До свиданья.
У Бати был порядок: всегда, даже при «разносе», он манил ее к себе пальцем искалеченной руки. Она подходила, и Батя на прощанье всегда говорил ей два-три слова, вроде того: «Ну, Катя, поезжай. Добро тебе».
Степан Андреевич был отходчивый человек, а женщин — партийных секретарей не так-то много в области, и Батя в конце разговора на бюро для всех их находил теплые слова.
И на этот раз Батя поманил ее к себе. Долгачева подошла. Но секретарь обкома не сказал обычных слов, мол, добро, Катя. Поезжай и прочее. А, помявшись, Батя проговорил:
— Екатерина Алексеевна, я вот что хотел вам сказать: Варгина выводите на бюро. У следствия есть материал о том, что он занимался взятками.
— Не может быть! — вырвалось у нее.
— К сожалению, — Батя помолчал. — То, что Варгин еще на свободе, — моя заслуга.
— Степан Андреевич, — она умоляюще прижала руки к груди. — Я не верю! Разрешите не спешить с этим?
— Надо спешить.
— Тогда пусть это делает кто-нибудь другой. Это выше моих сил, — сказала она.
— Хорошо. Тогда попросите от моего имени сделать это товарища Ковзикова.
11
Долгачева постояла, ожидая, что Батя еще что-нибудь добавит, но к нему подошел секретарь по пропаганде, и они заговорили о чем-то своем.
Екатерина Алексеевна поняла, что с ней разговор окончен и что отношение к ней тут несколько изменилось. Она знала, что Батя крут характером и не любит лишних разговоров.
«Может, так и надо? — думала Долгачева, выходя. — Распусти нас. Каждый начнет дудеть в свою дуду».
Долгачева не задержалась в приемной. Тут не постоишь спокойно, не поговоришь по душам.
В этом доме у нее было свое пристанище. Как ни странно, это был кабинет помощника Бати — Анатолия Матвеевича Худякова.
Кабинет этот — большая продолговатая комната с одним окном. Высокие стены ее до самого потолка были заставлены шкафами с книгами: тут были и словари, и брошюры, и справочники. Чего только тут не было, у доброго и мудрого хозяина этой комнаты.
Такого доброго и мудрого, каким был Худяков, эта комната не видала, может, за всю свою историю. Когда-то, как говорится, в старые добрые времена — тут были «Присутственные места». Здание, построенное в старину, мало удобно доя обкома. Дом не один раз переоборудовался. Каждый хозяин его начинал с того, что ремонтировал и реконструировал особняк.
В одну из таких реконструкций и решено было оборудовать эту комнату — кабинет помощника секретаря.
Окно комнаты выходило в парк. За старыми липами виднелись купола церквушки. В кабинете Худякова было всегда прохладно и тихо.
Анатолий Матвеевич сидел за столом. Увидев Долгачеву, он поднялся.
— Ну как, попало? — спросил он.
— Попало, — призналась Екатерина Алексеевна.
Худяков участливо посмотрел на Долгачеву, но ничего не сказал.
— Присаживайтесь, — бросил он и сам опустился в кресло.
— Спасибо, дорогой Анатолий Матвеевич!
Может, оттого у них сложились хорошие отношения, что Анатолий Матвеевич чем-то напоминал Долгачевой ее старшего брата, погибшего в Киришах, — то ли обличьем своим, то ли худобой, не знала Екатерина Алексеевна.
Худяков — в прошлом журналист, и журналист толковый, с острым пером. Его статьи и фельетоны часто появлялись в областной газете. Но Анатолий Матвеевич уже немолод; он воевал, был тяжело ранен — отчего одна нога у него короче другой, и при ходьбе он хромает. С годами ему стало тяжело разъезжать по командировкам, и он сел в этом кабинете, обложился книгами и газетами и пишет.
«Наверное, и проект постановления бюро писал он, — подумала Долгачева. — Хотя у Штырева есть свои писаки».
Екатерина Алексеевна не знала другого человека в обкоме, кроме Худякова, столь широко информированного. Он знал буквально все, что происходило в области. Давно сложившиеся отношения обязывали к тому, что ни у нее, ни у него не было друг от друга тайн. Были, конечно, особенно у Худякова. Но Долгачева о том, о чем не надо, не спрашивала.
— Ох-хо-хо! — вырвалось у нее. — Я не понимаю, почему они все напали на меня за статью?
— А чего тут понимать? — Худяков снял очки. Без очков его лицо стало проще. Перед Долгачевой сидел теперь человек, которому она помешала работать. — Во всех документах по Нечерноземью о специализации хозяйств говорится глухо. А о росте производства зерна знает каждый. Зерно, зерно и зерно! А вы призываете производить больше молока и мяса. А о зерне ни слова! Даже предлагаете залужить малопродуктивные посевы. Вы ссылаетесь на Успенский совхоз. Да, ему разрешили изменить структуру посевных площадей. Но это можно разрешить одному хозяйству, а не всем. Перестанут думать о государстве — о том, что надо кормить город.
