Грехи наши тяжкие - Сергей Крутилин

— Слушай, старуха, что-то мне хочется выпить, — сказал Варгин. — Начали сегодня копать картошку. За почин. Ты на неделе солила огурцы. Погляди: небось малосольные? Уступи пару?

— Раз хочешь, выпей.

Егоровна вышла из кухни, поглядела, просолились ли огурцы. А Тихон Иванович достал рюмку, бутылку водки (у него всегда стояла — на всякий случай) и налил рюмку. Но бутылку убирать не стал, — может, пригодится.

— Огурцы готовы, как раз малосольные, — радостно сказала Егоровна, ставя на стол, рядом с хлебом и щами, тарелку с малосольными огурцами.

Сама села напротив мужа и уставилась на него внимательно-сочувственным взглядом.

Варгин выпил рюмку, крякнул, стал хрустеть малосольным огурцом.

А Егоровна глядела на мужа и думала: «Как быстро промелькнула она — жизнь-то. Только и сделали, что детей вырастили, а уж старики. Хоть дали бы умереть спокойно. А то ведь не ровен час с описью имущества придут».

Кто-то скрипнул дверью. Егоровна поднялась: не дочка ли?

На пороге стояла соседка, — как копалась в огороде, так и пришла: в халате, в каких-то стоптанных шлепанцах.

— Егоровна! За молоком ходила? А то принесу.

— Ходила, — сказала Егоровна и вышла к соседке.

Та увлекла Егоровну на террасу — пошептаться.

Тихон Иванович налил себе вторую рюмку, выпил, убрал начатую бутылку на место, вернулся и принялся за щи. Он ел, ничего не подозревая. А на террасе, отделенной от него кухней и коридором, соседка уже шептала обескураженной Егоровне: «Говорят, завтра твоего на бюро будут исключать. Правда ли? Валька так сказывала».

Варгин — раздобревший после двух рюмок — хлебал щи; он не успел еще опорожнить тарелку и облизать ложку, как вошла возбужденная Егоровна.

— Слушай, Тихон, недоброе болтают. Говорят, завтра тебя будут из бюро выводить. Да позвонил бы ты самой Екатерине Алексеевна.

Варгин посмотрел на жену, уронил ложку на стол. Подумал: «Как это выходит у нас. Счастью людскому никто не радуется. Наградили меня орденом — никто не бегал ко мне, не шептался. Или, скажем, поднят флаг трудовой славы. Он поднят у райкома — в честь доярки, надоившей за декаду больше других. Никто не остановится, не снимет шляпу. Пусть не перед флагом, но хоть бы снял шляпу перед трудом этой женщины! А вот пришла беда, открывай, Тихон, ворота. Бегают по городу, шушукаются: «Завтра Варгина исключать будут!»

«Тьфу!» — сплюнул Тихон Иванович.

Он поднялся и налил себе третью рюмку.

13

В середине сентября бывают дни, когда на короткое время как бы возвращается лето.

В народе зовут это время бабьим летом.

Днем от зноя спасу нет. Пригрелись, исходят теплом избы, лабазы, сенники. Разморенные теплом, в пыли придорожных кюветов купаются куры.

Уж месяц, а то и белее не было дождика. В полночь, как летом, неярко сияют дальние всполохи, освещая темную краюху неба.

Бабье лето — самое время для рыбалки.

Туренинцы знают это. И пусть еще не выкопана картошка, пусть не наготовлено еще дров на зиму, настоящий рыбак спешит на Оку.

Спешит и Хованцев. Он знает, что в это время берет судак, что жор его очень короток.

Как истинный рыбак, Хованцев встает с рассветом. Жена — диспетчер автохозяйства — на смене, сын — в армии, и он один. Хованцев выпивает стакан простокваши, приготовленной с вечера, и спешит в сарай. Еще темно. Ощупью, по привычке, он берет сумку, с которой пошел всю войну. В сумке — баночка с запасными крючками и кукан. Он берет также спиннинг, черпак — деревянный, долбленный и, как все его снасти, очень легкий и удобный. Когда им отчерпываешь воду, то черпак не скребет по днищу плоскодонки, не отпугивает рыбу.

Вооружившись всеми своими доспехами, Хованцев спускается к Туренинке — к тому месту, где она впадает в Оку. Там среди других лодок стоит и его плоскодонка.

Все время, пока Хованцев жил в Туренино (а живет он здесь уже два десятилетия), он всегда держал лодку на Оке. Привязывая ее за трос, которым крепился паром. Тут же, возле кормы плоскодонки, и не очень глубоко даже, лежало и ведерко с живцами. Пескари жили долго, а всякий раз, когда нужна была нажива, он доставал со дна ведерко. Но год назад по Оке пустили «Зарю». На быстроходном катере стали ездить бородачи-туристы и девицы в шортах. Волны, поднятые «Зарей», размывали берега. Плоскодонку выбрасывало на берег.

Пришлось лодку перевести сюда, в устье Туренинки. Казалось бы, ничего: можно ставить плоскодонку и тут. Но Туренинка летом так пересыхает, что лодку приходится волочить по камням. К тому же туренинские женщины приладились с лодки полоскать белье. Каждый раз они заливают плоскодонку мыльной водой. Запах этой воды неприятен не только рыбе, но и самому Хованцеву.

Думая об этом, Хованцев спускается к Туренке. Лодка его стоит на привязи, но не в центре, как он ее оставил, а сбоку — кормой на стрежень.

Хованцев бросил в лодку свои снасти, наметанным взглядом оглядел посудину. Лодка была не очень загажена: знать, женщины мало стирали. Он взял черпак и начал отливать воду. Терялись дорогие минуты, ведь в девять утра Хованцев должен быть в кабинете, на обычной пятиминутке. Он замещал главного врача, бывшего в отпуске.

Хованцев отчерпал плоскодонку, отвязал ее. Багорчиком подцепил ведерко, служившее ему пескарницей; поднял ведерко в лодку, проверил, живы ли пескари. Живцы — слава богу! — были на месте. Он вставил весла в уключины (весла были привязаны к причалу вместе с плоскодонкой) и оттолкнул лодку.

Туренинка завладела лодкой и понесла ее. Хованцев едва успевал подправлять плоскодонку. На Быку, где Туреника впадает в Оку, он выпрыгнул из лодки и поволок ее. Как только почувствовал, что течение подхватило плоскодонку, он снова сел.

И вместе с лодкой, которая плыла, отойдя от берега, отошли в небытие и все земные заботы. Хованцев думал теперь только о рыбалке, о том, поймает ли он судака или щуку.

Переплыв на тот берег Оки, где был городской пляж, он передохнул, снял ватник, бросил его на корму.

Хованцев приналег на весла. Он плыл быстро. В рубашке с засученными рукавами — он работал веслами легко и, наверное, красиво. Во всяком случае, лопасти ударялись о воду без брызг. Он знал, что грести ему долго, пока не скроется вдали город. Хованцев любил рыбачить наедине. Вблизи города хоть и есть гряда, где стоит судак, но тут, как мухи, сидят сонные еще лодочники, ловят в проводку тарашку, подлещика. Начнешь проводить лодку, ворчат на тебя. Он любил рыбачить в Станковом, Возле красного бакена. Это место такое на Оке, выше Улая. Там выход на каменную гряду и сама гряда, и затон, где гуляют судак и щука.

Ока парила. Туман клочьями отдирало от воды и несло к берегу, к ракитовым кустам, которые казались черными.

Хованцев греб и все смотрел на берег, на эти клочья тумана, стараясь по движению их определить направление ветра — попутный ли? встречный ли? От ветра зависит успех рыбалки.

Но движение ветра в этот ранний час определить нельзя: туман на реке создает свое движение.

Левая уключина поскрипывала. Надо было ее смочить водой. Но Хованцев на уключину не обращал внимания. Все греб и греб.

Вот уже болотце. Дальше — Песочня. Впадала когда-то в Оку речка такая, теперь пересохла.

И Песочня позади.

Теперь можно передохнуть, расслабиться.

Хованцев заплыл на самый верх заездки, закурил, ощущая во всем теле приятную усталость. Бросив сигарету, он взял ведерко, сменил воду пескарям и с волнением, равным, может, молящемуся, стал распутывать поводок. Удилище у него было обыкновенное, спиннинговое, и не бамбуковое, а металлическое. Оно было с длинной пробковой рукояткой и нравилось Хованцеву. Он много выудил рыбы этим спиннингом. Пропускные кольца кое-где поизносились, расшатались, но он все равно брал с собой только это удилище. Всякий раз, бывая в городе, Хованцев намеревался присмотреть новый спиннинг из пластика. Да руки все до этого не доходили.

Ловил старым — и слава богу!

Хованцев вытянул с катушки метра два лески и, не глядя в ведерко, поймал пескаря. Он насадил живца за жабры на «единичку», а затем завел «двойничок» в тельце рыбки — чуть повыше спинного плавника. На двух крючках живец двигался естественно, как на воле.

Хованцев выбросил пескаря за борт лодки. Живец, почувствовав свободу, метнулся вглубь. Тем временем плоскодонку отнесло, и Хованцев взялся за весла.

Ветра не было. Приходилось все время проталкивать лодку.

Хованцев освободил катушку, и леска, увлекаемая грузом, пошла ко дну. Через миг-другой сердце радостно екнуло: груз ударился о дно. Пескарь словно прилип к камню, ища себе спасения. Но спасения не было: Хованцев тут же поднял спиннинг и стал «тюкать» — опускать и поднимать удилище. Вверх — вниз. Вверх — вниз.

14

Наступил самый волнующий момент: рыбалка началась.