Собрание сочинений - Иосиф Бродский

Остановка в пустыне

Теперь так мало греков в Ленинграде,что мы сломали Греческую церковь,дабы построить на свободном местеконцертный зал. В такой архитектуреесть что-то безнадежное. А впрочем,концертный зал на тыщу с лишним местне так уж безнадежен: это – храм,и храм искусства. Кто же виноват,что мастерство вокальное даетсбор больший, чем знамена веры?Жаль только, что теперь издалекамы будем видеть не нормальный купол,а безобразно плоскую черту.Но что до безобразия пропорций,то человек зависит не от них,а чаще от пропорций безобразья.

Прекрасно помню, как ее ломали.Была весна, и я как раз тогдаходил в одно татарское семейство,неподалеку жившее. Смотрелв окно и видел Греческую церковь.Все началось с татарских разговоров;а после в разговор вмешались звуки,сливавшиеся с речью поначалу,но вскоре – заглушившие ее.В церковный садик въехал экскаваторс подвешенной к стреле чугунной гирей.И стены стали тихо поддаваться.Смешно не поддаваться, если тыстена, а пред тобою – разрушитель.

К тому же экскаватор мог считатьее предметом неодушевленными, до известной степени, подобнымсебе. А в неодушевленном мирене принято давать друг другу сдачи.Потом – туда согнали самосвалы,бульдозеры... И как-то в поздний чассидел я на развалинах абсиды.В провалах алтаря зияла ночь.И я – сквозь эти дыры в алтаре -смотрел на убегавшие трамваи,на вереницу тусклых фонарей.И то, чего вообще не встретишь в церкви,теперь я видел через призму церкви.

Когда-нибудь, когда не станет нас,точнее – после нас, на нашем местевозникнет тоже что-нибудь такое,чему любой, кто знал нас, ужаснется.Но знавших нас не будет слишком много.Вот так, по старой памяти, собакина прежнем месте задирают лапу.Ограда снесена давным-давно,но им, должно быть, грезится ограда.Их грезы перечеркивают явь.А может быть, земля хранит тот запах:асфальту не осилить запах псины.И что им этот безобразный дом!Для них тут садик, говорят вам – садик.А то, что очевидно для людей,собакам совершенно безразлично.Вот это и зовут: «собачья верность».И если довелось мне говоритьвсерьез об эстафете поколений,то верю только в эту эстафету.Вернее, в тех, кто ощущает запах.

Так мало нынче в Ленинграде греков,да и вообще – вне Греции – их мало.По крайней мере, мало для того,чтоб сохранить сооруженья веры.А верить в то, что мы сооружаем,от них никто не требует. Одно,должно быть, дело нацию крестить,а крест нести – уже совсем другое.У них одна обязанность была.Они ее исполнить не сумели.Непаханое поле заросло."Ты, сеятель, храни свою соху,а мы решим, когда нам колоситься".Они свою соху не сохранили.

Сегодня ночью я смотрю в окнои думаю о том, куда зашли мы?И от чего мы больше далеки:от православья или эллинизма?К чему близки мы? Что там, впереди?Не ждет ли нас теперь другая эра?И если так, то в чем наш общий долг?И что должны мы принести ей в жертву?

Неоконченный отрывок

В стропилах воздух ухает, как сыч.Скрипит ольха у дальнего колодца.Бегущий лес пытается настичьбегущие поля. И удаетсяпорой березам вырваться впереди вклиниться в позиции озимыхшеренгой или попросту вразброд,особенно на склоне и в низинах.Но озими, величия полны,спасаясь от лесного гарнизона,готовы превратиться в валуны,как нимфы из побасенок Назона.

Эгей, эгей! Холмистый край, ответь,к кому здесь лучше присоединиться?К погоне, за которую медведь?К бегущим, за которых медуница?

Неоконченный отрывок

Отнюдь не вдохновение, а грустьменя склоняет к описанью вазы.В окне шумят раскидистые вязы.Но можно только увеличить грузуже вполне достаточный, скребяпером перед цветущею колодой.Петь нечто, сотворенное природой,в конце концов, описывать себя.Но гордый мир одушевленных телскорей в себе, чем где-то за горами,имеет свой естественный предел,который не расширишь зеркалами.

Другое дело – глиняный горшок.Пусть то, что он – недвижимость, неточно.Но движимость тут выражена в том, чтоон из природы делает прыжокв бездушие. Он радует наш глазбездушием, которое при этоми позволяет быть ему предметом,я думаю, в отличие от нас.И все эти повозки с лошадьми,тем паче – нарисованные лицадают, как все, что создано людьми,им от себя возможность отделиться.

Античный зал разжевывает тьму.В окне торчит мускулатура Штробля.И своды, как огромная оглобля,елозят по затылку моему.Все эти яйцевидные шары,мне чуждые, как Сириус, Канопус,в конце концов напоминают глобусиль более далекие миры.И я верчусь, как муха у виска,над этими пустыми кратерами,отталкивая русскими баграмиметафору, которая близка.Но что ж я, впрочем? Эта параллельс лишенным возвращенья астронавтомдороже всех. Не склонный к полуправдам,могу сказать: за тридевять земельот жизни захороненный во мгле,предмет уже я неодушевленный.Нет скорби о потерянной земле,нет страха перед смертью во Вселенной...

Освоение космоса

Чердачное окно отворено.Я выглянул в чердачное окно.Мне подоконник врезался в живот.Под облаками кувыркался голубь.Над облаками синий небосводне потолок напоминал, а прорубь.

Светило солнце. Пахло резедой.Наш флюгер верещал, как козодой.Дом тень свою отбрасывал. Заборне тень свою отбрасывал, а зебру,что несколько уродовало двор.Поодаль гумна оседали в землю.

Сосед-петух над клушей мельтешил.А наш петух тоску свою глушил,такое видя, в сильных кукареках.Я сухо этой драмой пренебрег,включил приемник «Родина» и лег.И этот Вавилон на батарейках

донес, что в космос взвился человек.А я лежал, не поднимая век,и размышлял о мире многоликом.Я рассуждал: зевай иль примечай,но все равно о малом и великоммы, если узнаем, то невзначай.

Стихи на бутылке, подаренной Андрею Сергееву

На склоне лет я на ограду влезЯ удовлетворял свой интереск одной затворнице и знаячто между нами проходнаяя подтянулся на рукахныряла в облакахЛуна и ввысьиз радио неслисьобрывки вальсаи я Луной залюбовалсяя примостился между копийоткрылся вид балтийских топейк девице в общежитие я леза увидал владычицу небес

Я,о моямилая, вспятьсмотрю и опятьте вспоминаю края,где не слыхать филомел,края, где небесный мелбольше земной доски.Я учился там жить,доходил от тоскии раскрашивал дверь,бегал к пруду,ждал то, чеготеперьне жду.

Цинтия смотрит назад, назади видит: входит Проперций в сад,в руках у него цветы.Проперций смотрит вперед.Цинтия, где же ты?А Цинтия в ротводы набрала.Полет орлаЦинтия в тучах зрит.Не слышит, что говоритее возлюбленный друг.Клубится роз ароматвокруг Проперция, и вокругдеревья, деревья шумят, шумят.

Увы,из Москвыснова я долженуехать. Я дожил:остался без денеги ни один бездельникне выдаст мне, как ни проси,на такси.

* * *

Сумев отгородиться от людей,я от себя хочу отгородиться.Не изгородь из тесаных жердей,а зеркало тут больше пригодится.Я озираю хмурые черты,щетину, бугорки на подбородке...

Трельяж для разводящейся четы,пожалуй, лучший вид перегородки.В него влезают сумерки в окне,край пахоты с огромными скворцамии озеро – как брешь в стене,увенчанной еловыми зубцами.

Того гляди, что из озерных дырда и вообще – через любую лужусюда полезет посторонний мир.Иль этот уползет наружу.

* * *

Сумерки. Снег. Тишина. Весьматихо. Аполлон вернулся на Демос.Сумерки, снег, наконец, саматишина – избавит меня, надеюсь,от необходимости – прости за дерзость -объяснять самый факт письма.

Праздники кончились – я не дамсоврать своим рифмам. Остатки влагизамерзают. Небо белей бумагирозовеет на западе, словно тамскладывают смятые флаги,разбирают лозунги по складам.

Эти строчки, в твои перстыпопав (когда все в них уразумеешьты), побелеют, поскольку тына слово и на глаз не веришь.И ты настолько порозовеешь,насколько побелеют листы.

В общем, в словах моих новизныхватит, чтоб не скучать сороке.Пестроту июля, зелень весныосень превращает в черные строки,и зима читает ее упрекии зачитывает до белизны.

Вот и метель, как в лесу игла,гудит. От Бога и до порогабело. Ни запятой, ни слога.И это значит: ты все прочла.Стряхивать хлопья опасно, строгоговоря, с твоего чела.

Нету – письма. Только крик сорок,не понимающих дела почты.Но белизна вообще залогтого, что под ней хоронится то, чтопревратится впоследствии в почки, в точки,в буйство зелени, в буквы строк.

Пусть не бессмертие – перегнойвберет меня. Разница только в полесих существительных. В нем тем боленет преимущества передо мной.Радуюсь, встретив сороку в поле,как завидевший берег Ной.

Так утешает язык певца,превосходя самое природу,свои окончания без концапо падежу, по числу, по родуменяя, Бог знает кому в угоду,глядя в воду глазами пловца.

* * *