Поиски - Чарльз Сноу

Потом до института добрались газеты. Первый доклад комитета только что был закончен, и одна из лондонских ежедневных газет напечатала о нем статью на первой полосе, почему, я сам не знаю. До сих пор помню нервное потрясение, которое я испытал, когда увидел этот заголовок: «Наука о жизни будет развиваться в Лондоне. Средство против рака! Большой институт для больших работ, говорят профессора».

Кто-то взял интервью у Остина, и это было вполне естественно, а после него отправился к Десмонду. Вот это мне показалось забавным. Он был в превосходной форме, и я мог представить себе ликование журналиста, который наконец-то нашел ученого, с радостью подхватывающего любое туманное предположение и способного болтать о чем угодно, начиная от физических проблем и кончая синтезом жизни. Я догадывался, что «средство от рака» обязано своим появлением ему. Когда его спросили, запланировано ли в работах института средство против рака, он, вероятно, не мог удержаться и сказал что-нибудь вроде того:

— Необычайные вещи случаются каждый день.

Фраза, касавшаяся меня, была в самом низу колонки:

«Предполагается, что пост директора института скоро будет предложен блестящему молодому ученому, работающему в настоящее время в одной из лондонских лабораторий, его имя хорошо известно читателям ежемесячных журналов».

Для значительного числа людей это было вполне четкое определение. Всякому, кто хоть немного был знаком с историей создания института, было ясно, что речь могла идти только обо мне.

Я был встревожен. Я не знал, какой вред может принести эта статья, но мне бы хотелось, чтобы ее не было. Я также пожалел, что незадолго до того появилась моя статья в журнале «Нэш». Обычно я публиковал свои статьи в американских журналах, но от этого предложения я не в силах был отказаться, правда, я не ожидал, что она будет напечатана так быстро. Я гадал, откуда узнала об этом газета. Сказал ли им Десмонд или еще кто-нибудь? Я перебирал всех моих знакомых, через которых могли проникнуть такие сведения, но ничего похожего не мог обнаружить.

И теперь сквозь благодушное ожидание то и дело пробивалась мысль об этой статье. Я снова и снова принимался мучить себя догадками, подозрениями, тревожными вопросами. Я стал плохо спать, часто просыпался среди ночи, и тогда одна мысль целиком владела мной, а за ней поднимала голову другая, более страшная: «А что если это не произойдет? Что если это не произойдет?»

Меня все время терзал тайный страх. Я не смел взглянуть в лицо опасности. Менее всего я способен на это и сейчас. Мосты сожжены, твердил я себе, цепляясь за эту фразу, как будто она могла принести утешение в те предрассветные часы, когда я, влажный от пота, лежал без сна в своей постели. Мосты сожжены! Слишком много людей знает… Я уже не в безвестности. Неужели это не произойдет…

Я смотрел на окно, сереющее в темноте. Я слышал, как бьется мое сердце.

Следующее заседание было посвящено будничным вопросам оборудования, а я сидел в страшном напряжении, стараясь услышать, почувствовать, нет ли какой-нибудь перемены в их отношении ко мне после того, как появилась статья в газете. Но даже при моей обостренной чуткости я не мог заметить ничего подозрительного; Остин был особенно общителен, а Десмонд даже изменил своему обычному пути, чтобы пройтись со мной, когда мы вышли после заседания. Именно это успокоило меня, как ничто другое, тревога моя улеглась на некоторое время, и я почувствовал усталость, но и удовлетворение. Пожалуй, впервые впереди зажглись огни победы. Будущее было обеспечено, ясно, спокойно и сулило успех. «Остаток лета я буду отдыхать, — думал я, — греться на солнышке где-нибудь у моря и неделями ни о чем не думать. Я поеду туда, где я никого не знаю, быть может, на Адриатическое побережье, и буду отдыхать». Слово «отдыхать» само по себе уже успокаивало. «А потом я вернусь и буду руководить институтом так, как никто другой не смог бы».

Теперь, когда я вновь обрел уверенность в себе, я условился насчет несколько необычного уикенда, ко мне должны были приехать Хант и Шерифф. Ханта я приглашал много раз, и наконец он согласился приехать. Шерифф напросился сам. Я не видел его с тех пор, как он женился на Одри. Его письмо пришло как раз на этой неделе, и я решил, что лучше пригласить его вместе с Хантом, чем пытаться отделаться от него. К тому же мне, в самом деле, было интересно увидеть их обоих опять вместе.

Первым приехал Шерифф, я услышал за дверью его быстрые шаги, и вот он уже шел мне навстречу по комнате своей смешной покачивающейся походкой.

— Хэлло, — приветствовал он меня, чуть задыхаясь.

— Хэлло, Чарльз, — отозвался я. — Сто лет тебя не видел.

Он здорово постарел, подумал я, впрочем, так же он выглядел пять лет назад, когда он метался в тревоге и постоянно недосыпал. Щеки его потеряли былую округлость, и от румянца остались только два пятна. На лбу и вокруг глаз прорезались морщинки, и одно веко подергивалось. Одет он был не так тщательно, как одевался раньше, на моей памяти. Но вот он сел, улыбнулся, и в глазах его вспыхнули прежняя веселость, блеск и легкомыслие.

— Очень приятная у тебя квартирка, — сказал он, — хотя на меня она и не производит такого сильного впечатления, как должна была бы. В Саутгемптоне вполне приличные дома, но это почти все, что там можно найти. Неважный город. Не подходящее место для молодого человека с духовными запросами.

Я улыбнулся. Он все еще немного нервничал.

— Как Одри? — спросил я.

Он заколебался.

— Хорошо, — сказал он, — очень хорошо.

И тут у него вырвалось:

— Артур, она ждет ребенка.

— Когда?

Это было странно слышать.

— Через шесть месяцев. — Шерифф улыбнулся и опять стал самим собой. — Подумай только, Артур, ребенок! А может быть, и два.

— Забавное это будет существо, — сказал я.

— Представляешь меня в роли отца, — расхохотался он. — Бог мой, хорошенькое начало жизни для ребенка!

— Наверное, будет трудно с деньгами, — сказал я, испытывая в душе невольное удовлетворение.

Слишком много горьких воспоминаний было с ним связано, но я не питал к нему обиды. Воспоминания были почти безличными, все это как будто давно ушло в прошлое. К этому легкомысленному человеку я испытывал сейчас более теплое чувство, чем за все время с тех пор, как мы были дружны.

— Ты прав, Артур. — В глазах у него появилась тревога, хотя он продолжал улыбаться. — Ты прав, как всегда. В данном случае еще более банально. Я получаю триста фунтов, и я в долгах, как ты можешь догадаться. Вряд ли ребенок поможет исправить эту ситуацию, как ты думаешь?

Я припомнил, как он хвастался какими-то богатыми родственниками, которые жаждали засыпать его деньгами, так что если он захочет, то к тридцати годам может бросить работу; тогда якобы это было ни к чему, он хотел работать ради работы, но, возможно, он и примет от них какие-то деньги. Тогда я верил этим россказням, но постепенно, очень медленно эта вера таяла, потому что он постоянно был беднее даже нас с Хантом. К слову сказать, он все еще должен был мне пятьдесят фунтов или что-то в этом роде.

— Это неприятно, — сказал я.

— Дело не только в этом. Важнее то, что происходит в сердце. Но деньги помогли бы. Может быть, тогда у меня было бы больше мужества. — Он пожал плечами. — Подумай, чего я мог бы добиться, — улыбнулся он, — если бы у меня было больше мужества.

Мы вышли, чтобы встретить Ханта, и увидели его — бледного, слегка сутулого, но голова его все так же возвышалась над толпой, высыпавшей из поезда. Его лицо оживилось, когда он увидел нас, всю дорогу до моего дома они с Шериффом обменивались шутками и воспоминаниями. Мы зашли на минутку ко мне в квартиру и отправились пообедать. На улице было тепло, и в стороне от освещенных улиц, за парком, небо пылало густым пурпуром.

— Представляете, — сказал Шерифф, — восемь лет прошло с тех пор, как мы последний раз все вместе сидели за столом? Восемь лет. Как подумаю о всех тех, с кем я за это время обедал! Если их выстроить в ряд, то хватит отсюда до Саутгемптона.

— Какая жалость, — добавил он, — что этого нельзя сделать.

Хант улыбнулся.

— Мне хватило бы расстояния между двумя фонарными столбами, — сказал он.

Шерифф обернулся к нему.

— Почему ты не интересуешься людьми? Да, да, я знаю, тебя по-прежнему интересуют их души. Но я имею в виду знакомиться с живыми людьми, ходить на обеды, на танцы. В Манчестере должны быть сотни женщин, которые охотно потанцевали бы с тобой.

— Ты хочешь сказать, что это отвлекало бы меня от самого себя, — чуть принужденно рассмеялся Хант.

— Да, — заявил Шерифф. — Чертовски жаль, что меня не было с тобой эти последние годы. Я заставил бы тебя радоваться кое-чему. Тому, что лежит на поверхности, если тебе так нравится. Но ведь то, что нас радует, и находится на поверхности. Когда ты ценишь это, ты одновременно осознаешь тот факт, что жизнь сама по себе стоит больше, чем мелкие неприятности, сопутствующие ей. Среди этих мелких неприятностей, — усмехнулся он, — моральный долг.