Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры - Йозеф Томан

- Не вижу, но знаю. Он - там.

- Не поверю, пока не увижу.

- Когда-нибудь увидишь. Сейчас ты еще не можешь видеть его, сынок.

- Почему?

Грегорио медлит с ответом, подходит к своей решетке.

- Говори же! Почему?! - настаивает Мигель.

- Ты преступаешь пределы, определенные им, - тихо произносит монах. Ты его еще недостоин. Недобрым путем идешь, Мигелито. Губишь людей, разрушаешь семьи, убиваешь, сынок... - словно рыдает печальный голос монаха. - А это великий грех...

- Неужели мне строить счастье для других, когда я сам несчастен?

- Ты себялюбец. Думаешь лишь о себе. Но при этом забываешь искать в себе.

- Что?! - крикнул Мигель.

- Бога.

- Во мне ничего больше нет, - угрюмо откликается Мигель.

- Нет, нет, сынок. И в тебе - частица божьей милости. Христос сказал: царствие божие в вас. Но ты заглушил его строптивостью. Идешь уже не только против людей - против бога. Восстаешь на законы его...

- Законы?! - Мигель яростно дергает решетку. - Кто имеет право приказывать мне?!

- Бог, - тихо отвечает монах.

Мигель помолчал с минуту.

- Зачем, падре, архиепископ ездил в Маньяру и целовал руки моей матери?

Грегорио молчит.

- Грешная любовь? Ах, я слепец! Вот почему эти двое хотели сделать меня священником! Теперь понимаю. Так они чтили бога!

Долгое молчание.

- Бог есть, - заговорил потом с ожесточением Мигель. - Порой я чувствую вокруг себя его дыхание. Мне чудится - он за мной следит. Подстерегает меня. Опутывает сетями. Куда ни ступлю - всюду преследуют меня знаки его могущества. Он всю землю пометил ими. Храмы, кресты, распятия, статуи, часовни, колокольни - все полно им! Да, Грегорио, бог есть - но он мой враг.

- Ты не боишься гнева его, Мигель? - Голос монаха отдается в ушах Мигеля грозным гулом, он подобен голосу бури - он звучит снизу, сверху, со всех сторон, отовсюду, заполняя собой все, словно то промолвил сам господь.

- Не боюсь никого. Сила против силы! - строптиво отвечает Мигель, но что-то будто глушит его голос, он теряется в стенах тюрьмы, он мал, этот человеческий голос, хотя напоен дымящейся кровью.

- Когда-нибудь подымет он десницу свою и обрушит на тебя, горе тебе тогда, горе...

- Пусть же сделает так, если хочет! - бросает вызов человеческий голос. - А я не уступлю! Не уступлю, пока жив!

- Твоя гордыня, Мигель, - говорит старец тихо, но смысл его слов бьет по сознанию Мигеля раскатами грома, - твоя гордыня угаснет, как гаснет звезда. Он смирит тебя, когда настанет твой час...

- Соверши так сейчас, недоступный! Не колеблись! Не мешкай! - кричит Мигель, но крик его обламывается, как стеклянная безделушка в пальцах. Когда настанет мой час? А он не настанет! Я вырвусь из порядка, установленного тобой, всемогущий! Родиться, страдать, стареть - умереть? Ну, нет! Родиться - жить, радоваться и быть вечным! Познать все. Найти неиссякаемый источник наслаждения. Пережить все сущее - и тебя! Прикажи, пусть ночь развяжет силу стихий! Пусть падают с неба на меня пылающие звезды, пусть ополчатся на меня все князья тьмы, залей меня дождем огня и серы - я не сдвинусь с места, не уступлю! Я требую своего счастья. Полного, совершенного, человеческого счастья. Все - или ничего! Я хочу все!

Молчит Грегорио, но тишина бушует, как океан.

- Сынок мой, сынок, - проговорил монах, и в голосе его слезы. - Какую боль ты мне причиняешь...

Он отошел к своим нарам и, став на колени, тихо начал молиться:

- Господи, иже всюду с нами - в камне, на котором я преклонил колена, в руках моих, сложенных для молитвы, в воздухе, которым дышу, - не суди человека за слабости его и грехи! Есть и в нем частица добра твоего, господи, и ради этой частицы смилуйся над ним!

Долго стояла тишина. Потом у решетки раздался голос Мигеля - голос мирный, притихший:

- Падре, ты видишь бога не так, как церковь?

- У каждого из нас свой бог. И каждый из нас видит его по-своему. Но это ничего, это не дурно. Дурно только - не видеть его, не иметь...

Опять замолчали.

- Ты единственный человек, падре, которого я люблю, - тихо выговорил Мигель.

Счастье и мир разлились в душе Грегорио.

- Великую радость дал ты мне, Мигелито, да будет господь милосерд к тебе...

Вскоре старик уснул тихим сном.

А Мигель все стоит у решетки, прислушиваясь к его спокойному дыханию.

Вот человек праведный, святой человек, с изумлением говорит он себе. И отходит от двери, ложится на нары, но сон долго не идет к нему. Тени мятутся в мыслях, бунтует, душит его кровь. Под утро только забылся он беспокойным сном.

А Грегорио, проснувшись до рассвета, услышал прерывистое хриплое дыхание Мигеля.

- Мой бедный мальчик, - растроганно прошептал он через решетку. Все-то ты хочешь большего, чем может хотеть человек... С малых лет ты всегда хотел все - или ничего...

* * *

Целых два дня обсуждали инквизитор и архиепископ участь Мигеля. Когда настал второй день, люди вышли из домов своих и собрались под окнами святой оффиции.

Жуана хищного схватили,

Злодея на цепь посадили.

Повыбьют шкуру, а потом

Его попотчуют костром!

Сынки севильских горожан, раскачиваясь, насвистывают и напевают куплет, которым почтил народ Мигеля после его ареста.

Ремесленники, торговцы и торговки, духовные лица, горожане, прачки сок города стекается к зданию святой инквизиции, все шумят, размахивают руками, качают головой и ждут - вот выйдут на балкон, объявят приговор...

- А я говорю, сожгут его.

- А может, голову срубят, ведь он дворянин.

- Дворянин или нет, а огонь под ним будет гореть не хуже, чем под всяким другим.

- Да, но тут несметное богатство...

- Ну и что?

- Может, и выкарабкается. Заплатит приличный выкуп и будет на свободе.

- Ребенок! Богатство-то святая инквизиция слизнет, как мед. Нет, крышка негодяю. Не видать ему больше женщин.

- Один пепел останется, я вам говорю.

- Желаю видеть роскошную казнь! - кричит толстый горожанин.

- Я тоже.

- И я! И я!

Ждали, ждали и дождались.

Нет, никто не вышел на балкон, никто ничего не объявил народу. Открылась дверь, и граф Маньяра, провожаемый с почестями, которые подобает воздавать дворянину, выходит на улицу - свободный, с презрительной усмешкой на лице. Не наказан! Не усмирен! Поддержан в низости своей!

Зашумел пораженный народ. Но вдруг разом все стихло. Непонятный страх объял толпу.

Люди молча разбредались по улицам, не решаясь высказать свое мнение, не решаясь даже остаться на месте, только недоуменно качали головой.

Расходятся, подавленные, притихшие, непрестанно оглядываясь, не идет ли кто позади, и боязливо забиваются по своим углам.

И только дома, в четырех стенах, вполголоса проклинают злодея, который публично оскорбляет народ и бога, но которого охраняет сама святая инквизиция.

* * *

Могуществен его непогрешимость святой отец.

Могуществен его величество король.

Но сильнее их - великий инквизитор, который ведет обоих на цепочке к одной и той же цели.

А что за цель?

Давить, угнетать, грабить, жечь!

На колени, мелкий люд, - мелкий оттого, что нет у тебя ни золота, ни высоких гербов, а есть только две руки, чтобы работать...

Покорность и смирение!

Нет во мне смирения, размышляет Мигель, и теперь, очутившись снова на свободе, я не испытываю ничего, кроме отвращения, брезгливости и презрения ко всем сильным мира сего, которые щадят меня ради моего герба и золота. О, лицемерные трусы, как поступите вы с Грегорио? И если отпустили преступного - отпустите ли невинного?

В тот же день Мигелю сообщили, что Грегорио, за еретические проповеди и подстрекательство народа к неповиновению, приговорен к костру.

У Мигеля остановились дыхание и кровь.

Нет, нет, этого не будет, не должно быть, ведь если освободили такого грешника, как я, то как же допустит бог гибель праведника?

Однако, не полагаясь на божью помощь, Мигель велел доложить о себе инквизитору; слуги несут за ним сундучок со ста тысячами золотых эскудо.

- Его милость великий инквизитор болен, и нет надежды, что он поправится ранее чем через неделю.

А казнь Грегорио послезавтра!

Мигель бросается к архиепископу.

Хмурый сидит его преосвященство под атласным балдахином кардинальского престола.

- Не могу ничего сделать для монаха, дон Мигель. Не забывайте, пожалуйста, что мне пришлось уже употребить свое влияние, чтобы спасти вас.

- Вы сделали это для меня, недостойного, а для невинного не можете? жестко возражает Мигель.

- Суд нашел монаха виновным в тягчайших преступлениях.

- Грегорио - и преступление?! Ваше преосвященство, памятью отца клянусь вам - нет на земле человека благочестивее!

- Его обвинили в ереси. Он возмущал простой народ, учил его неповиновению и язычеству. Подстрекал к мятежу против высших. Разве этого мало?

- А, доносы! Как низок доносчик, будь он самим королем, в сравнении с честным Грегорио! Человек хороший, лучше всех...