Одиссея варяжской Руси - Михаил Серяков

Глава 6.

РУСЫ В ЗЕМЛЯХ ИЛЬМЕНСКИХ СЛОВЕН

Рассмотрение вопроса о времени появления русов в землях ильменских словен лучше всего начать с известия о призвании варягов в Ипатьевской летописи: «В лето 6370. И изгнаша Варагы за море, и не даша имъ дани, и почаша сами в собе володети. и не бе в нихъ правды. и въста родъ на род. и быша оусобице в них. и воевати сами на са почаша. и ркоша поищемъ сами в собе кназа. иже бы володелъ нами и радилъ. по раду по праву, идоша за море к Варагом. к Руси, сiце бо звахуть. ты Варагы Русь, æко се друзии зовутса Свее. друзии же Оурмани. Аньглане. инеи и Готе, тако и си ркоша. Русь. Чюдь. Словене. Кривичи, и вса земла наша велика, и ωбилна, а нарада въ ней нетъ»{547}. Поскольку пунктуация древнерусского оригинала сохранена, читатель может увидеть, что текст, при буквальном его прочтении, после объяснения летописца о том, что русь такое же название, как свей, урмане, англичане и готы, заканчивающееся относящимися к руси словами «тако и си», допускает такое понимание следующего предложения, согласно которому русь называется в числе призывавших трех братьев племен. Естественно, можно допустить ошибку переписчика, который вместо того, чтобы написать «ркоша. Руси», поставил вместо и мягкий знак, в результате чего получилось, что не представители четырех восточноевропейских племен обращаются к Руси, а сама Русь оказывается в их составе. Окончание на к в данном фрагменте есть в одном варианте Лаврентьевской летописи, но отсутствует в Ипатьевской. Тем не менее поскольку восточноевропейские племена обращались «к Варагом. к Руси» и в результате призвания к ним приходит Рюрик «со всей Русью», то при реконструкции первоначального текста ПВЛ А.А. Шахматов выбрал вариант «сказали руси чудь, словене, кривичи». Однако согласиться с предположением о простой ошибке переписчика мешает то обстоятельство, что несколькими строками выше летописец так описывает решение, к которому пришли восточноевропейские племена после междоусобной войны: «Ркоша поищемъ сами в собе кназа». Данное утверждение можно понять только в том смысле, что чудь, словене и кривичи решают избрать князя из своей среды. Тот факт, что после этого участвовавшие в совете племена призывают из-за моря варяжскую русь, говорит о том, что ее они рассматривают в качестве родственного племени и это отнюдь не исключает возможности того, что часть этой варяжской руси уже жила в их среде и участвовала в процессе призвания трех братьев.

Фраза Ипатьевской летописи полностью подтверждает сведения Иоакимовской летописи о том, что Рюрик приходился внуком Гостомыслу — к кому-либо другому выражение «поищемъ сами в собе кназа» вряд ли приложимо. Сама Иоакимовская летопись прямо называет русь в числе восточноевропейских племен сначала при рассказе о варяжской дани, а затем и при описании призвания Рюрика: «Варяги же, абие пришедше град Великий и протчии обладаша и дань тяжку возложиша на словяны, русь и чудь. (…) Гостомысл же, видя конец живота своего, созва вся старейшины земли от славян, руси, чуди, веси, мери, кривич и дрягович, яви им сновидение и после избраннейшия в варяги просити князя»{548}.

Целый ряд более поздних рукописей точно так же называет русь в числе племен, призвавших Рюрика: «При Михаиле цари и Василiи, и при Фотiи Патрiарсе въ Грецiи, прiидоша, рече, Русь, Словене и Кривичи, Варягомъ реша…»; «В лъто от адама 6370 избраша вси словяня и русове старешего князя рюрика на княжение…»; «Въ лето 860. Варяги брали дань отъ Русси, Чуди, Славянъ, Мери, Веси и Кривичъ… Приходили Варяги изъ за моря дани ради къ Славяномъ въ Великiй градъ; Славяне же и Русь отказавъ не дали имъ дани, тогда умре Славенскiй Князь Гостомыслъ безъ наследiя… избрали князя отъ Варягъ, называемыхъ Руссовъ…»{549}. Само посольство к варягам в рукописи Ундольского описывается следующим образом: «В лето 6305-го году прiидоша словяне из нова града великого торговати за море к варягомъ в немецкую область, во градъ, нарицаемыя прусы (трусы), и рекоша словяне княземъ варяжскимъ: «земля, господине, наша рекомая словенская русь, зело добра и обидна всяким угодиемъ…»{550} Записанная достаточно поздно, в первой трети XVII в., но впитавшая в себя значительные элементы новгородского фольклора «Повесть о Словене и Русе» называет их родными братьями и относит их жизнь и приход на Север к незапамятным временам: «И бысть в лето от Адама 3099 (2409 г. до н.э. — М.С.) Словен и Рус с роды своими отлучишися от Евксипонта и… хождяху по странам вселенныя…»{551} После четырнадцати лет странствий они приходят к озеру, которое Словен в честь своей сестры называет Ильменем, а на реке Волхове основывает город Словенск Великий. Таким образом, мы видим, что часть отечественной традиции считала, что какая-то русь уже была на севере Восточной Европы до того, как туда пришла варяжская русь во главе с Рюриком.

Однако дело осложняется тем, что в самих новгородских летописях наблюдается противоречивая ситуация в отношении того, считали себя новгородцы русами или нет. С одной стороны, при описании событий 1136 г. летописец так говорит о поездке новгородского владыки: «Въ то же лето, на зиму, иде въ Русь архиепископъ Нифонтъ с лучьшими мужи и заста кыяны съ церниговьци стояце противу собе…»{552} Очевидно, что в данном контексте автор летописи понимает под Русью южную часть страны с Киевом или «Русскую землю» в узком смысле, как она неоднократно упоминается в летописях. С другой стороны, при описании еще более раннего события, а именно отражения нападения эстонского племени сосол в 1060 г., летописец отмечает: «И изидоша противу имъ плесковице и новгородци на сечю, и паде Руси 1000, а Сосолъ бещисла»{553}. Следовательно, в этом фрагменте под Русью понимаются псковичи и новгородцы, то есть жители Северо-Запада.

Чтобы разобраться в этом вопросе, следует привлечь другие независимые источники. Данные ономастики указывают на присутствие русов в числе новгородцев. В новгородской берестяной грамоте второй половины XIII в. мы читаем: «Покланяние от Ляха к Флареви. Исправил ли еси десять гривен на Русиле»{554}. Здесь мы имеем не только личное имя, образованное от корня -рус-, но одновременно с ним и второе имя, полностью совпадающее с именем легендарного прародителя ляхов. Хоть это и не является прямым подтверждением польского предания о трех братьях — прародителях славянских народов, все-таки весьма показательно, что оба имени встречаются в одной грамоте бытового содержания. Впоследствии в Северо-Западной Руси XV–XVII вв. зафиксированы также имена Русинков, Русинов, образованные от Русин, восходящие в свою очередь к корню -рус-{555}.

Русы в этом регионе оставили свой след в топонимике и гидронимии. Еще в начале XX в. в Новгородской губернии была выявлена достаточно обширная топонимика с корнем -рус-: Русь, Порусье, Порусья, Старая Русса, Новая Руса, Околорусье, Русье, Русса, Русино, Русская дорога, Русское море, река Русская, Русско, Русская, Русские Новики, Русское Отрогово, Русская болотица, Русская Волжа, Русково, Русаново, Русуева, Русовщина, Русыня{556}. К этому можно добавить Руссковицы, Роскино и Росково (последнее зафиксировано в Околорусье в 1539 г.){557}, Руса на Волхове, Русська на Волобже, Рускиево в низовьях Свири{558}. Очевидно, что не все из этих названий древнего происхождения; к примеру, Новая Руса появилась явно позже интересующих нас событий. Однако другие топонимы не только весьма древние, но и были зафиксированы весьма рано. Так, например, грамота Всеволода Мстиславича, княжившего в Новгороде в 1117–1132 и 1132–1136 гг., следующим образом определяет границу между владениями Юрьевского и Пантелеевского монастырей: «…по излогу ввьрх Мячином на горки, да в болото Дрянь к Русскому пути, от пути на горки, да в прость»{559}. Таким образом, мы видим, что документ XII в. фиксирует название Русский путь в окрестностях Новгорода. Старая Руса упоминается в летописях с 1167 г. На основе известий о ней А.Н. Насонов отмечал ее связь с княжеской властью: «В древнейшем известии о Русе поселение выступает как центр, лежащий на пути князя с юга в Новгород. (…) Пережитки княжеских прав в Русе (охота) отражены в договорах великих князей с Новгородом, в которых эти права ограничены»{560}. На основании упоминания этого города в летописной статье 1234 г. исследователь предполагает существование в Русе какого-то постоянного отряда. Все эти данные говорят о наличии особой связи данного города с князьями. Следует отметить, сам этот город явно древнее первого упоминания о нем в летописи и фигурирует уже в новгородской берестяной грамоте № 526, датируемой 1050–1075 гг., отмечающей долг у двух жителей города{561}. «Книга Большому Чертежу» отмечает, что Руса стоит на реке с однокорневым названием: «На усть реки Порусьи город Руса, от Великаго Новагорода 60 верст»{562}. Воскресенская летопись прямо производит название Руси от данной реки: «И пришедше Словене съ Дуная и седоше у езера Ладожьскаго, и оттоле прiде и седоша около озера Илменя, и прозвашася инымъ именемъ, и нарекошася Русь реки ради Руссы, иже впадоша во езеро Илмень; и умножився имъ, и соделаша градъ и нарекоша Новградъ, и посадиша старейшину Гостомысла…»{563} Согласно «Повести о Словене и Русе» последний назвал эту реку в честь своей жены Порусии, а город — в свою честь. Весьма показательно, что более поздние примечания к Лаврентьевской летописи, не знакомые с данной повестью, производят название Руси именно от данной реки: «Словене же, пришедше съ Дуная, седоша около озера Илмеря, и нарекошася своимъ именемъ Русь реки ради Русы, и создаше градъ, и нарекоша его Новь градъ»{564}. Понятно, что полностью доверять этим сравнительно поздним известиям мы не можем: в летописи жители Русы называются не русами, а рушанами; кроме того, археологические данные пока не подтверждают древность Старой Руссы. Согласно результатам раскопок, поселение на берегах Порусьи, давшее начало этому городу, существовало во второй половине X в. Керамики древнейшего периода найдено пока очень мало, однако керамика уже следующего столетия однозначно указывает на связи Русы с западнославянским миром: «Так, в слое XI — XII веков в Руссе были найдены горшки с высоким цилиндрическим горлом, с валиками на плечах и богатым узором на стенках. Подобная посуда встречается в древнейшем слое Новгорода, но характерна она для городов, расположенных по южному побережью Балтийского моря: Щецина, Гданьска и многих других, где в древности жили славяне»{565}.