Ограбление по-беларуски - Пилип Липень

Напоследок Юрась официальным тоном осведомился об условиях содержания и, поскольку Рыгор оскорблённо молчал, попрощался с ним, оттолкнулся плечом от решётки и ушёл. Кастусь продолжал смотреть на Рыгора поверх очков, и он, зарычав от злости, скрылся в глубине камеры.

Глава 9. Как Лявон вызволил Рыгора

Ранним утром, солнечным и свежим, Лявон бодро шагал по улице Некрасова в сторону Рыгоровых гаражей. Накануне, после напряжённых воспоминаний, он твёрдо уверился, что оставил подаренный ему диск с песнями Шуберта у Рыгора на колонке, в день ограбления банка. Пятрусь подтвердил научную важность исследования содержимого диска и попросил заодно прихватить проигрыватель, если представится возможность. Пообещав вернуться к обеду, Лявон отправился в путь, наполнив свой рюкзак пакетами апельсинового сока и упаковками одноразовых бумажных платочков, выданных ему под роспись строгим Сымоном. Ему было совестно сморкаться в чистые мягкие платочки, которые уже нельзя было постирать, и которые неминуемо приходилось выбрасывать после использования, и он старался тратить их как можно меньше, шмыгая носом и втягивая сопли.

По пути Лявон негромко напевал Сильвестрова, сначала стесняясь сам себя и то и дело замолкая, но потом постепенно вошёл во вкус, повысил голос и получал от пения большое удовольствие. Пятрусь объяснил ему, что для удержания прозрения необходимо постоянно либо слушать песни, либо петь самому, иначе его можно утратить в течение часа. Перед выходом из библиотеки Пятрусь заставил Лявона десяток раз прослушать полюбившуюся ему песню «Несказанное, синее, нежное», чтобы хорошенько запомнить мотив и слова.

Улица Некрасова, по которой Лявон пошёл, чтобы прочертить следами новый маршрут, оказалось скучноватой, но уютной. Пятиэтажки, тополя, старый потрескавшийся асфальт. «Всё-таки после этого прозрения остаётся какой-то осадок, лёгкая неудовлетворённость, — раздумывал он, глядя по сторонам. — Да, вечное лето, полное счастье. Бесконечность позади и впереди, никаких обязанностей, никаких потребностей и проблем. Но не унизительно ли такое положение вещей?» Он попытался сформулировать, что именно унизительно, но отвлёкся на парочку воробьёв, с громким щебетом проскакавших через дорогу в нескольких метрах от него, и, то ли ссорясь, то ли играя, вспорхнувших один за другим на берёзу. «Унизительно хотя бы то уже, что я слишком хорошо помню и отца, и Михася, и наш дом, и старый приёмник, но в то же время знаю, что их не существует. И отлично помню, как поступал в университет. Если этого не было, то откуда у меня ложные воспоминания?»

Приближаясь к гаражам, Лявон решил, что прозрение хорошо, а факты лучше. И что если существование прошлого и будущего доказать или опровергнуть затруднительно, то проверить конечность пространства не представляет особой сложности: нужно всего лишь идти и идти по любой из дорог вперёд и вперёд, пока не выйдешь из города. И посмотреть, что из этого получится.

Домик «Гаражный кооператив» был пуст, дядя Геня ещё не вернулся с дачи и не заступил на вахту. Лявон обогнул шлагбаум и пошёл меж гаражей, вспоминая день, когда он впервые здесь побывал. С тех пор прошла всего лишь неделя-две, но Лявону казалось, что это было или очень давно, или в прошлой жизни. «На которой из крыш мы загорали? На этой? Или на той, зелёной?» Дверь последнего гаража была приоткрыта, и Лявон ускорил шаг, обрадовавшись — он соскучился по Рыгору и хотел поскорее узнать, что сталось с ним после всех их приключений. Главное, чтоб он ещё не выздоровел! Надо рассказать ему о песенном прозрении, своих соображениях на этот счёт, а если — он вдруг сообразил — а если разговор пойдёт, даже предложить совместный поход к загадочному краю города.

Он заглянул в гараж и позвал:

— Рыгор? Эй?

В «комнате», втором гараже Рыгора, послышалось движение, и оттуда появился незнакомец: высокого роста, подтянутый, в кроссовках, спортивных штанах и тонкой кожаной куртке. Он вплотную подошёл к Лявону и, неотрывно глядя ему в глаза, со странной интонацией, будто намекая на что-то, медленно спросил:

— Ты кто такой будешь?

— Знакомый Рыгора. Меня Лявон зовут. Я у него диск оставлял, пришёл вот забрать.

— Диск, говоришь? — он прищурился. — Так это с тобой он банк грохнул?

— Со мной, ага, — улыбнулся Лявон. Песенное прозрение: он не испытывал ни страха перед арестом, ни необходимости что-либо скрывать. — А вы кто?

— Андрон я, кореш Рыгоров. Слышь, браток, повязали Рыгора, — он внимательно следил за лицом Лявона. — Держат в музее ВОВ на проспекте, суки. Какой-то старый перец его стережёт, один. Что скажешь? Друзей в беде не бросают, м?

Лявон кивнул.

— Короче, дело к ночи. Давай так: сегодня как стемнеет, часов в двенадцать, пойдём в музей на экскурсию. Я смотрю, у вас тут за холодильником калаши скучают. Вот и возьмём их на случай спецназа, — он забросил за плечо один из автоматов и положил в карманы куртки по пачке патронов. — Добазарились? Или как?

— А то! — в тон ему сказал Лявон. — За Рыгора всех порву.

— Боец! — одобрил его слова Андрон. — Ну ты давай поищи свой диск, или что там, а у меня ещё дела. Не опаздывай.

Он с размаху пожал Лявону руку и, не оглядываясь, вальяжной походкой двинулся к выходу из гаражного кооператива. Задумчиво глядя ему вслед, Лявон достал свежий бумажный платочек и длинно высморкался, сначала одной ноздрей, потом второй. Поискав глазами мусорку и обнаружив её под верстаком, он скомкал использованный платок, бросил с расстояния трёх шагов и попал. Решение уже созрело — нужно избежать насилия и освободить Рыгора мирным путём.

Лявон прошёл в «комнату» и сразу увидел свой диск — он лежал на проигрывателе, рабочей поверхностью вверх, заботливо, чтобы не поцарапался. «Schubert: 25 Lieder», — прочёл Лявон тонкую карандашную подпись на диске. Завернув его в платочек и спрятав в карман рюкзака, он рассмотрел нагромождение аппаратуры в тумбе и выбрал один из проигрывателей дисков и самый маленький усилитель. Огромные колонки, доходившие ему до пояса, были единственными в гараже. Он попробовал поднять ближайшую, но, охнув от каменной тяжести, смог только наклонить её в сторону. Вся надежда была на тачку, которую он заметил на стене первого гаража ещё в прошлый раз. С трудом сняв тачку с крюка, чуть не обрушив при этом полку с какими-то банками, Лявон подкатил её к колонке. Рукоятка у тачки была высокой и удобной, но колёсики издавали пронзительный скрип. Лявон подумал, что в дороге детальки притрутся друг к другу, и скрип прекратится.

Поднатужившись, Лявон накренил колонку в сторону тачки, толкнул, и она тяжело рухнула на металлическое дно, издав звук, после которого нельзя было сомневаться, что на её шпонированных боках остались беспощадные царапины. «Рыгор меня простит», — вздохнул Лявон и принялся пристраивать на колонке усилитель и проигрыватель. Они скользили, съезжали, накренялись, но Лявон крепко примотал их к тачке несколькими слоями изоленты. Внимательно соединив проводами все три компонента, чтобы не пришлось делать этого потом второпях, Лявон присел на диван с пакетиком сока. И тут же встал, боясь нечаянно заснуть. Он обошёл вокруг своё сооружение, с удовольствием глядя на него, и дал ему гордое имя: Мобильный Музыкальный Модуль.

Первые десять минут пути дались ему легко. Тачка подпрыгивала на малейших неровностях асфальта, дребезжала, скрипела, а Лявон весело раздумывал, как бы назвать её покороче: МММ, МоМуМо, или МоММ? Дальше стало сложнее. Руки устали сжимать дёргающуюся стальную перекладину, ладони покраснели, на лбу выступил пот. Лявон снова почувствовал, как он болен и слаб. Напротив дома, в котором жила старушка, он остановился перевести дух, прочистить нос и спеть песню. Пение помогло: ему даже показалось, что на этот раз песня вышла у него просто идеально. Сил прибавилось, и он двинулся дальше.

Нещадный скрип колёсиков не стихал, и Лявон начал жалеть, что не додумался смазать их машинным маслом, которое наверняка бы нашлось у Рыгора. Чтобы уши хоть ненадолго отдохнули от скрипа, он сделал вторую остановку на углу парка, возле маленькой белой церкви. Раньше Лявон никогда не бывал в церкви, но теперь, из желания отвлечься и оттянуть дальнейший путь, приблизился, ступил под навесик с жестяным растительным орнаментом, и потянул высокую дверь на себя.

Он оказался в маленьком предбанничке, на стенах которого висели мелкие объявления, расписание служб, календарь с указанием православных праздников, фоторобот грабителей в шапках и табличка, предписывающая отключение мобильных телефонов перед входом. Лявон усмехнулся тому, что у него до сих пор не было вожделенного когда-то телефона, высморкался и вошёл.

Внутренность церкви впечатлила его: небольшое круглое помещение заполнял полумрак, в котором, плавно колеблясь, ясно горели огоньки свечей на высоких круглых подставках, а стены, сплошь завешенные иконами, отступали в глубину под мягким светом лампад. Церковь была наполнена лившейся откуда-то сверху песней, очень красивой, грустной и трагичной, на незнакомом языке. Лявону показалось, что это была не запись, а живое пение. Он поднял голову и увидел прямо над собой маленький балкон, к которому вела винтовая лестница слева от входа. Наверное, там и стоял невидимый отсюда певец. А у правой стены Лявон разглядел склонившуюся фигуру в длинных одеждах и тёмном платке, которая осторожно и почти бесшумно мела пол веником. Лявон стоял, разглядывал иконы, слушал песню, и постепенно какая-то сила подхватила и понесла его по волнам всепонимания, умиротворения и счастья. Он прислонился плечом к лестнице и шёпотом подпевал; на глазах у него выступили слёзы.