Война (СИ) - Тимур Машуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***
— А я гр-рю, не поднимется!..
Иван стукнул кулаком по столу, точнее, вознамерился таким способом выразить всё возмущение наглой ложью собеседника, но промахнулся и едва не приложился собственной челюстью к дубовой поверхности рабочего стола. Я возмутился:
— Да ш-шо б ты понимал, неуч средневековый!..
Потом я постарался призвать к порядку свои глаза, то и дело норовившие съехаться к переносице, но изображение Нарышкина-младшего, в это время пытающегося занять прежнее вертикальное положение, всё равно дрожало, множилось и расплывалось.
— И па-а-днимется, и па-алетит!
— Да любой маг выгр-рит… Вгри… В-вы-го-рит…
Тщательно выговорив по слогам трудное слово, Иван самодовольно ухмыльнулся и погрозил мне пальцем. Я шумно втянул в себя слюну, что блестящей ниточкой потянулась из немеющих губ, и возразил:
— В топку ваших магов! Тур-р-бины — сила!.. Тяга!…
И глубокомысленно уставился на свой бокал, в котором было подозрительно пусто.
— Тяга — эт да-а-а… — согласно мотнул головой Иван и вцепился в бутылку, на дне которой ещё что-то плескалось. Подняв её, он попытался налить мне, но вдруг с оглушительным стуком поставил её обратно и, подперев для надёжности голову рукой, с затаенной надеждой в голосе спросил:
— А может, по бабам? Душа горит! И-ик! И та-ак тянет!..
Я понурился и поковырял ногтем едва заметную выемку на столе. Протяжно вздохнул:
— Мне по бабам нельзя… Я женат!..
Иван завис, нахмурив в мучительных размышлениях лоб. Потом не без труда поднялся, держась, впрочем, для уверенности рукой за спинку стула, другой одернул свой мундир и выдохнул, собираясь с силами. Потом столь энергично кивнул, что я испугался, что его голова может сорваться с плеч, и начал:
— Спр-р… — пожевал губами и повторил попытку, сосредоточившись на артикуляции, — С прискорбием вынужден сообщить… Ваше Величество, вы — вдовец!
Ещё раз с размаху стукнув острым подбородком о грудь, он шумно обрушился на свой стул, схватил свой бокал и залпом его осушил. Точнее, попытался, потому что и там уже было пусто. С неверием потрясся бокалом над разинутым ртом, он с размаху швырнул его в дальний угол комнаты. На жалобный стеклянный дзынь тут же примчался помощник Нарышкина.
— Ещё! — отрывисто приказал Иван, указав на шеренгу пустых бутылок, почётным строем выставленных у стола. Подумав, добавил, — И закуси…
Пока расторопный парнишка со всех ног бросился выполнять приказ обожаемого шефа, Иван пристально посмотрел на меня. Я же сидел в прострации, машинально крутя в руках пустой бокал. А в моём, изрядно затуманенном алкоголем сознании проносились отрывочные видения последних недель. Словно со стороны я увидел сцену своего прощания с телом Марго, как эпизод из плохой мелодрамы. Протяжно всхлипнув, я уронил голову на стол, обхватив её руками. Блаженное забытье стремительно уносилось вместе с парами крепкого вина, в компании с головной болью в голову ворвались все переживания последних дней, а также новости из письма Голицына…
— Война! — вскочил я и тут же вынужденно опустился снова на сиденье стула, потому как всколыхнувшаяся в голове волна хмеля напрочь лишила меня равновесия.
— Война? — пьяно посмотрел на меня осоловевшими глазами Иван. Выхватив из рук помощника непочатую бутыль, он ловко разлил напиток по новым бокалам и подтолкнул один ко мне, подняв свой, поинтересовался, — С кем война?
— Со всеми! — махнул я рукой, снеся при этом кипу бумаг, отодвинутых ранее на край стола, и залихватски опрокинул содержимое бокала в рот.
— Пр-ральна… — одобрил Иван и последовал моему примеру. Утерев выступившие слезы, он вгрызся в исходящий паром мясной пирог, притащенный сообразительным помощником, потом с набитым ртом пробубнил, — Покажем им всем кузькину мать!
Подступившая было тень трезвости, позорно отступила перед напором градусов. Дальнейшее я запомнил смутно: как мы прикончили ещё пару бутылок, как Иван оттаскивал меня, сладко прикорнувшего прямо на пышной груди поварихи, к которой мы заглянули, чтобы выразить благодарность за изумительные пироги… Как мы вывалились из парадного дверей Тайной канцелярии, горланя воинственную песню, а потом яростно спорили, кто лучше владеет мечом, попытавшись отобрать оружие у охраны, потерпели неудачу и начали выяснять отношения на кулаках… Как нас растаскивали гвардейцы и усаживали меня в экипаж, стремясь быстрее доставить во дворец… Как Иван, взревев «За Россию! За Алексея!», раскидал мою охрану и ворвался в карету, чтобы спасти меня из рук якобы похитителей, а я, развалившись на скамье, млел от мысли, что раз на моей стороне такие люди, то и любые агрессоры нам нипочём…
***
Микола протяжно зевнул и тут же прикрыл рот широкой ладонью, опасливо глянув на своего старшего товарища. Тот лишь поморщился, но говорить ничего не стал. Им выпало идти в караул в самое трудное время, бывший моряк, по воле судьбы сменивший палубу военного судна на пыльные дороги пехоты, по привычке называл его собачьей вахтой. Заступив на пост аккурат после полуночи, они до боли в глазах вглядывались в чернеющий вдали лес, что находился уже на чужой стороне. Легкий ветерок шевелил листву, а Миколе казалось, что супротивник крадётся в ночи, пользуясь тем, что перед рассветом тьма сгущалась, словно из последних сил сопротивляясь восходу солнца.
Давеча командир пограничного гарнизона собрал их на плацу.
— Братцы! — начал кряжистый мужик, что родом был из деревеньки под Тверью, где испокон веку крестьянствовали его родичи, а потому был близок и понятен своим подчинённым, говоря на их языке, — Супостат не дремлет! Сгубили они государынюшку, да подбираются и к амператору нашенскому! Стоим мы тут, робяты, на страже Руси, и стоять будем наперекор всему! За спинами нашими деревни и села, избы родные, а в них дети малые да бабоньки наши… Пропустим врага — не только своими жизнями расплатимся! Помните, за ради чего мы стоим тут!
Вздохнув, Микола поправил трехлинейку, закинутую за спину, и снова прилежно уставился вперёд, прожигая взглядом и лесные заросли, и таящихся в них чужеземных врагов. Проникновенная речь командира пробудила в нём неясные мечты, в которых он доблестно сражался с полчищами вооружённых до зубов поляками, что отважились нарушить границу в его, Миколино, дежурство… И вот кругом горы трупов, а он, весь покрытый вражеской поганой кровью, но живой и невредимый, белозубо улыбается, принимая награды из рук самого
