Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова - Василий Песков

Двадцать лет — пора человеческой зрелости. Важно не только выбрать дорогу, но и быть достойным всего лучшего, что успели сделать отцы.

Многих весен вам и счастливых дорог, сыновья победивших отцов!

Фото В. Пескова и из архива автора.

 1 мая 1965 г.

Май. Времена года

Спросил трех разных людей: какой месяц в году хотелось бы прожить дважды? Все трое ответили: май. Чем же нам дороги эти тридцать и один день, незаметно вытекающие из апреля и незаметно переходящие в лето?

…Вечер. В саду плывет синий дым прошлогодних сгоревших листьев. Над болотом низко повисла молочная полоска тумана. Лозинки около дома окутаны зеленым дымом клейких молодых листьев. В один вечер вдруг появился этот зеленый дым. И в нем, заблудившись, летают жуки. Полумрак. Прыгаем под лозинками, картузами ловим жуков. Есть? Подносишь к уху.

В сжатой ладони что-то шуршит и скребется. Сердце прыгает под заплатанной рубашкой, как будто в кулаке у тебя шуршит прозрачными крыльями маленькое счастье. Зеленый и голубой дым, а на болоте в тумане кричит коростель…

Дорогое воспоминание детства. Зовешь его, когда на душе пасмурно, и оно действует как лекарство.

И еще одно майское воспоминание. Плывем по лесной речке. Берега, белые от черемухи. Два звука помню: кукушка и скрип уключин. В тот раз щедрая птица насулила нам столько лет, что хватило бы на три жизни… Через неделю плыли назад. Вода была белая от лепестков. За лодкой тянулся чистый водяной след. И опять кукушка сулила много годов. И жизнь в этот день представлялась ровной, чистой водою с белыми лепестками. Теперь-то знаешь: идти приходится и болотом, и выжженной, без травы, степью, но всегда ждешь: вот там, за поворотом дороги, будет так, как мечталось. И почему-то больше всего ждешь в мае. Потому, наверно, что мир наших чувств тесно связан с природой, а в мае все в природе живет беззаботной радостью. Древние римляне этот месяц весны посвятили богине Майе — богине обмана и колдовства.

В этом году колдовство запоздало. Семь майских дней мы ворчали, отряхивая с воротников капли дождя и снега. Теперь май нагоняет упущенное. Если бы слух был острее, мы бы слышали, как теплыми вечерами лопаются почки на кустах и деревьях, как в гуле автомобильных моторов вдруг слышится гудение пчелы. Откуда она в большом городе, куда спешит? Букетики ландышей. Быстро пустеет большая корзина старухи, приехавшей с ландышами из-под Рязани в Москву. К ближайшему воскресенью ландыши будут и в подмосковном лесу. И лучше всего их найти самому.

Лучше всего уехать из города на ночь, и если подняться с зарею, то как раз и услышишь, как совершается майское колдовство. Кричат чибисы, бормочут тетерева, дятел из сухого сучка устроил свадебный барабан, дрозды верещат, зяблики поют. Надрываясь, кричит дикая утка. Если посчастливится — услышите журавлиные крики.

И уж, конечно, в любом месте услышите соперничество лягушек: «Урррод! Уррод!», «Сама какова! Сама какова!» В темных ольховниках, в зарослях бузины и черемухи вы услышите соловья. Он уже прилетел, уже пробует голос, но лучшую песню пока бережет до самых хороших дней — до черемухи. И ждать недолго уже — несколько дней. Вечером до самого полустанка вас проводит из лесу кукушка. Может быть, в вашей корзинке, кроме ландышей, будет и десяток грибов. Май — месяц последних морозов, первых грибов и первого грома.

В Древней Руси май называли травнем.

Трава сейчас приходит на смену воде. Две недели назад, проезжая по железной дороге, я видел будку обходчика, окруженную половодьем.

Вчера видел, как белый домик на парусах повешенных для сушки простынь и рубашек плывет по зеленому полю травы. День почти уже достиг полного роста. Короткие ночи окрашены двумя зорями. На севере наступает время белых ночей.

Все незаметно перейдет в лето. К концу мая войдут в берега и реки, и лесные любовные страсти. Вода устоится и станет прозрачной.

Для ребятишек май — начало купания. Для рыболова — начало ловли на удочку. Для огородника — начало страды. Для охотника: прилетела кукушка — вешай ружье на стену. И только далеко, в северных лесах, можно во второй раз пережить хмельную радость весенней охоты.

В ярославских лесах: древнейший из музыкантов

Из всей лесной музыки глухариная песня самая древняя. Ученые говорят, что глухарь жил на земле, когда еще не было ласточек, соловьев, ворон и всех знакомых нам птиц. Глухариная родословная измеряется миллионами лет. Многое, созданное природой так же давно, вымерло, а глухарь живет, хотя и нелегко ему теперь на земле. Глухаря мало кто видел.

Неволи древняя птица не переносит, и редкий зоопарк в мире может показать посетителям глухаря. Из сотни охотников, может быть, один только может сказать, что стрелял в глухаря. И если окажется таковой у лесного костра, то уж непременно расскажет про эту охоту — самую древнюю, самую поэтичную и самую трудную…

Лесные просеки переходят одна в другую. Темнота справа и слева. Только над головою холодные дробинки звезд. Болота. Ломкий ледок между кочками, вода вперемежку с подмерзшей грязью, а то вдруг снег. Снег, как наждак, колючий, то держит ногу, а то вдруг ныряешь в него по пояс. Опираешься на ладони, но руки тоже ныряют по локоть. Переднего не видно.

Слышно, как чертыхается. Значит, надо особенно осторожно идти в этом месте. Кому-то из нас наверняка придется купнуться в этих предательских ямах. Уберечь бы магнитофон в рюкзаке и сумку с фотографической аппаратурой. Фонарик не помогает. От белого света еще обманчивей становятся кочки в воде. Бултых!..

«Микрофон, микрофон держите!» Хватаю из рук Бориса коробку с каким-то дорогим, купленным в Австрии микрофоном. Сам Борис выбирается на колдобины. Вода с Бориса бежит ручьями, вода попала даже за ворот куртки. Выливает из сапог воду. На портянки идут шарфы…

Десять километров лесной дороги. У глухаря радость такая же, как миллион лет назад. Луна была, наверно, такой же красной, звезды такими же частыми и холодными, так же сверкала вода между соснами и белел снег, от ударов крыла воздух звенел. И какой-то самый первый глухарь забормотал от радости миллион лет назад…

Мы стоим молча. Ждем. Уже много лет на это чуть возвышенное среди болот место глухари собираются на тока. Лесник расставил руки, как дирижер. Нельзя громко дышать, шуршать одеждой, переминаться. Услышал! Показал рукою сзади себя. Еще услышал! Мы ничего не слышим. Но лесник уже делит нас на две группы. Задача такая: мне надо послушать и попытаться снять поющего глухаря. Борис с ружьем застрелит на чучело одного. Другой Борис с магнитофоном пойдет записывать глухариное пение для пластинки. Расходимся…

Теперь если остановиться и дать успокоиться сердцу, можно услышать песню. С чем сравнить?.. На мраморный стол в темноте кто-то роняет костяные шары. Сначала редко: тк! тк!..

Потом часто один за другим: тк-тк-тк!.. А потом слышится бормотанье, как будто старый бухгалтер увидел ошибку в расчетах и осерчал: «Триста — четыреста! четыреста — триста! триста — четыреста!..» Вот и вся песня. Необычная, ни на что не похожая, разжигающая желание непременно увидеть певца. И это можно. Лес давно подметил одну глухариную слабость.

Когда в песне начинается бормотанье — глухарь делается глухим… Охотники уверяют: можно стрелять под деревом — не услышит. Под песню к глухарю и подходят…

Два быстрых шага — и замираем. Тк!.. тк!.. — в это время глухарь чуток необычайно. Не дай бог ветка хрустнет или снег под ногою осядет — все, услышишь только хлопанье крыльев. Терпенье и точный расчет: два шага — и замереть.

Высокие сосны с подлеском. Идем по снегу и по мягкой, покрытой хрупкими мхами земле. Два шага — и остановка иногда в очень смешной позе: на одной ноге, боком к дереву привалившись. Иногда бормотанье почему-то запаздывает. Ноги немеют, сердце колотится, из-под шапки текут ручейки пота. Чуть-чуть рассвет забрезжил. В лесу уже стон стоит от дятлов, тетеревов, каких-то еще птиц. В верхушках сосен и ниже с квоканьем, застелив крыльями побледневшие звезды, летают глухарки. Самый разгар песен. Подходим вплотную к «нашему» глухарю. Вот он сидит на голом суку засохшей сосны. Большой черный ком. Если приглядеться, уже различаешь бородатую голову на вытянутой вперед шее. Видно: глухарь приспускает крылья, разбухают глухариные перья, когда начинается песня. Стрелять уже можно, снимать нельзя — мало свету. Стоим минут десять под самым деревом. Песня вдруг обрывается. Глухарь планирует вниз, в темноту.

Мы не заметили, как подлетел соперник. Зато теперь хорошо слышно: шагах в двадцати от нас за кустами идет потасовка громадных птиц — хлопанье крыльев, странные сердитые звуки. Низко, с квоканьем, летают глухарки. Одна из них, наверно, заметила нас — испуганный треск нескольких пар крыльев. Все затихает… Ловим слухом еще одну песню и опять начинаем смешные прыжки. Посветлело. Теперь можно снимать, но труднее подойти — глухарь может заметить. Все-таки подходим к певцу, но — какая досада! — глухарь сидит на верхушке молодой сосны и почти целиком закрыт ветками, видно только вытянутую вперед бородатую голову.