Малёк. Безумие продолжается - Джон ван де Рюит

—     Что это было? — воскликнул Рэмбо.

Все молчали. Бешеный Пес выключил лампу, и мы при­слушались к звукам в тишине. Пес начал было говорить: «Я не...» — но тут же осекся: яркий луч света ударил снизу в пол Бешеного Дома. Я слышал вокруг тяжелое дыхание, а чучело оленя в темноте смотрело на меня безумными глаза­ми. Теперь по полу и стенам бегали уже три мощных луча. Я весь дрожал, было трудно дышать. Надеялся, что это все­го лишь ужасный кошмар и я скоро проснусь. Но вдруг ти­шину прорезал громкий, искаженный рупором голос:

—Безумная Восьмерка! Спускайтесь! Потом кто-то заржал и шепнул:

—А ну дай мне! Дай!

—Говорит лесная полиция, — это был Щука. — Вы окру­жены!

Снова хихиканье, треск ломающихся сучьев... Я слышал, как кто-то схватил мегафон и откашлялся, прежде чем про­говорить:

—   Бросайте вниз бутылки и выходите с поднятыми сига­ретами!

Эмбертон. Внизу снова заржали. Андерсон приказал остальным заткнуться и закричал, обращаясь к нам, на этот раз без мегафона:

—   Парни, я знаю, вы меня слышите. Одно из двух — или вы спускаетесь, или мы лезем наверх.

Рэмбо лежал рядом со мной и немигающим взглядом смотрел на ствол дерева в вышине.

—   А если вы не спуститесь, — продолжал Андерсон, — и мне не захочется никуда лезть, я, наверное, позову Укушен­ного, а он уж сам решит.

Гоблин взглянул на Рэмбо, чтобы тот что-нибудь отве­тил, но Рэмбо покачал головой и прошептал:

—   Он блефует.

Затем внизу раздался громкий визг, копошение в траве, и Деврис сказал, что его кто-то укусил. Бешеный Пес усмех­нулся и снова зарядил рогатку камнем. Но Рэмбо отнял ее и сказал Псу, что тот ведет себя как идиот.

Тут Андерсон заговорил ласковее, будто предлагал нам нечто заманчивое:

— У нас ваша фотография, ребята. А насчет Укушенно­го — не блеф. Спускайтесь немедленно, и глядишь, решим проблему тихо.

Игра была окончена, и мы все это знали. Нас поймали в тайном укрытии с сигаретами и выпивкой. Мы спустились вниз по одному под хохот и издевки. Все мое тело тряслось, я был на грани истерики.

Все были там: Андерсон, Щука, Деврис, Вонючий Рот, Эмбертон. Все светили фонариками и торжествовали. Мы всемером вернулись в школу, как стадо овец — склонив го­ловы, в полной тишине. Мы знали, что теперь наша судьба на милости этих чудовищ, которых в школе называют старо­стами, и никто из нас не может сделать абсолютно ничего. Я был в шоке и не до конца понимал, что происходит, поэ­тому не мог представить, что с нами будет. Знал лишь, что последствия будут ужасны. Я шел, глядя на логотип «Найк» на кроссовках Рэмбо. Кажется, я был немного пьян.

На нас наложили домашний арест — нам нельзя выходить из корпуса, кроме как в часовню и столовую. Это продлится до тех пор, пока Андерсон с другими старостами не решат, как с нами поступить.

Лежал в кровати, а мысли в голове выделывали сальто-мортале. Идеи выстреливали хлопушками. Я молился, чтобы Андерсон не рассказал Укушенному. Мне даже плевать на те страшные пытки, которым он нас подвергнет.

Суббота, 7 сентября

Старосты заперлись в ментовке, чтобы посвятить утро об­суждению, а Безумная Восьмерка осталась в спальне — обдумывать проблему со всех возможных углов. Рэмбо счи­тает, что старосты будут как можно дольше тянуть резину. Гоблин ныл, что отец взбесится, если его исключат из шко­лы. Говорит, что предпочитает покончить с собой.

Я же вообще не хочу думать о родителях и о стипендии. Не хочу думать ни о чем.

20.00. На кино в субботу вечером нас не пустили. Да я был и не в настроении, чтобы смотреть «Уик-энд у Вер­ни» . Хотя было бы приятно для разнообразия подумать о чем-либо, кроме исключения из школы и наказаний. Щу­ка пришел поиздеваться над нами и принес фотографии. Там была целая куча снимков, сделанных внутри Беше­ного Дома! Потом он показал фото, где мы пили и кури­ли. У каждого был стакан, а я с жутко виноватым видом держал в руках сигарету Саймона. Рэмбо с Гоблином на фото делали затяжки, а Верн ковырял в носу, глядя на чу­чело оленя.

Воскресенье, 8 сентября

Позвонила мама — спросить, как у меня дела, и сообщить последние новости семейства Мильтонов. Я чуть не начал плакать, но не сболтнул ни слова о том, что случилось в пят­ницу вечером. Положив трубку, вернулся в кровать и стал плакать под одеялом. Чтобы не было слышно, зарылся ли­цом в матрас.

15.00. Андерсон доложил обо всем Укушенному. Все на­дежды, что мы отделаемся всего лишь жестокой поркой, официально потеряны. В глубине души мы все ждали, что в последний момент Рэмбо придет в голову блестящая идея. Однако он лишь пожал плечами и начал собирать ве­щи. А я включил плеер и трек номер пять на альбоме «Де­рево Джошуа». Жаль, что нельзя перемотать назад мою жизнь.

Все слаще вкус греха чем  горечь во рту

Я вижу семь башен

Но лишь один выход.

Научись говорить, не произнося ни слова и плакать, не роняя слез.

Кричать, не повышая голос.

Знаешь, я выпил яд из ядовитой реки и уплыл по течению прочь.

По одному нас вызвали в кабинет Укушенного для беспо­щадного допроса. Так и хотелось закричать, что все это бы­ло смеха ради — мы ведь никого не убили! Укушенный очень старательно изображал потрясение и печаль, но я знал, что втайне он ликует. С того самого дня, как Жиртрест застрял в окне часовни и Укушенный, как полный идиот, повелся на басни Рэмбо, он мечтал отомстить Безумной Восьмерке. (Тот факт, что Рэмбо переспал с его женой, как понимаете, не прибавил нам популярности.) Мало того, Укушенный попытался заставить меня свалить всю вину на Рэмбо! Та­ким образом, я смог бы смягчить собственное наказание, избежать исключения и даже потери стипендии.

Но я покачал головой и ничего не сказал. И вовсе не по­тому, что я такой храбрый. Нет, я просто боялся, что если открою рот, то расплачусь.

Тогда Укушенный вручил мне листок бумаги, где были перечислены все мои проступки:

Разговаривал после отбоя

Находился за пределами корпуса после отбоя. Нарушил школьные границы (которые обозначены ру­чьем, запрудой и забором). Купался ночью. Курил. Пил.

Я не стал доказывать, что не купался ночью — это было уже неважно, — и подписался под строчкой «ПОДПИСЬ НА­РУШИТЕЛЯ». Укушенный сказал, что очень во мне разо­чарован и переполнен горечью несбывшихся надежд. Я от­ветил, что мне очень жаль. Укушенный процедил, что для извинений слишком поздно, и велел позвать Верна.

Тот ждал снаружи, с красными глазами и темным пятном на брюках прямо между ног. Казалось, что от испуга у него вот-вот случится эпилептический припадок, поэтому я крепко пожал ему руку и сказал: «Не бойся, Верн. Все бу­дет хорошо». Видимо, мое рукопожатие придало ему сил, потому что он вошел в кабинет с таким видом, что сейчас набьет Укушенному морду.

22.00. Рэмбо созвал нас к своей кровати и сказал:

— Не знаю, что будет с вами, ребята, но кажется, для нас с Бешеным Псом все кончено. — Бешеный Пес успо­коил его, сказав, что все будет в порядке, но голос у него был совсем безжизненный, и он вскоре замолчал и продол­жил точить охотничье-разделочный нож. Рэмбо взобрался на шкафчик и провозгласил: — Если Безумной Восьмерке конец, хочу сказать, ребята: эти два года были лучшими. — У него сорвался голос, и у всех у нас на глаза навернулись слезы. — С вами было классно. Да и что говорить — парни из Безумной Восьмерки ушли героями, а не слабаками!

Пожав друг другу руки и лапы, мы разошлись по крова­тям.

Пока остальные спали, я сидел на подоконнике и смотрел во двор, на Зассанца Пита. Вышла луна — сегодня она была уже не такой полной и не такой яркой. В голове роились во­просы.

Что же будет дальше? Неужели нас всех исключат ? Если не исключат, то что?

Кто будет решать нашу судьбу — Глок или Укушен­ный?

Скажет ли Глок что-нибудь о нас на завтрашнем школьном собрании? Лишат ли меня стипендии? И если да, то смогу ли я остаться в школе? Неужели Верна тоже исключат? Он же ничего не сооб­ражает!

Как рассказать обо всем родителям?

Как я вообще допустил, чтобы такое случилось?

Вспомнил, что у Мильтонов в родословной были варвары. Видимо, теперь я стал одним из них.

Понедельник, 9 сентября

08.00. В актовый зал ворвался Глок, который выглядел так, будто готов был кого-нибудь расчленить. Ноги у ме­ня тряслись так, будто под моим стулом треснула земная кора. Мне впервые предстояло узнать, что значит ока­заться не в фаворитах у Гитлера, чьим живым воплощени­ем был наш директор. Наша история давно облетела всю школу, но Глок все равно проорал ее в мельчайших под­робностях. И в его устах все выглядело просто ужасно — кошмарно! Он даже намекнул на то, что мы практиковали черную магию, используя в ритуалах кровь животных. После тирады он зачитал наши имена и велел нам немед­ленно явиться к нему в кабинет. На выходе из зала нам пожимали руки, как героям. Кое-кто даже затянул гимн «Боже, храни Безумную Восьмерку». Но в их глазах я видел радость оттого, что это не им в лицо смотрит ствол заряженной винтовки.