Малёк. Безумие продолжается - Джон ван де Рюит

Глок орал на нас двадцать минут. У меня ужасно тряс­лись ноги, и я не мог смотреть ему в лицо. Он все бил по столу кулаком, твердил про «сезон дураков» и про то, что из-за нашего отвратительного поведения безупречная ре­путация школы испорчена. Наконец, он приказал нам воз­вращаться в свою комнату и заявил, что ему необходимо посовещаться с Укушенным и другими старшими наставни­ками. Мы поплелись в корпус, как группа заключенных. Во дворе собралось полшколы: они слонялись там, словно стая стервятников. Гоблин уложил чемодан и сумки и готов к отъезду. Говорит, что, если ждать худшего, никогда не бу­дешь разочарован.

10.30. Вернулись в кабинет директора за оглашением вер­дикта. На столе Глока красовалась бутылка «Меллоувуда», которая была почти пуста. (Вот чем занимались старосты, когда в субботу утром заперлись в ментовке!) Остальную поверхность стола занимала голова оленя. Бедное животное, выглядевшее столь великолепно на стене Бешеного Дома, теперь смотрелось довольно глупо, лежа на столе рядом с та­бличкой «ДИРЕКТОР».

Глок встал, оперся о спинку кресла и просверлил нас взглядом своих противненьких угольно-черных глаз.

—Джентльмены, обсудив дело с начальником вашего корпуса, учителями и заведующими кафедрами, я принял решение по поводу наказания за ваше бездумное поведе­ние и преступное пренебрежение школой и правилами. — Он перевел дыхание и смерил злобным взглядом теперь голову оленя, точно главным виновником была она. Я вдруг вспомнил Джулиана, который несся по коридору с визгами: «У них там лось! Лось!» Как бы я хотел, чтобы сейчас он был с нами — ведь он поддержал бы нас и обя­зательно что-нибудь посоветовал. Все-таки нам повезло, что у нас был Джулиан, Лутули, Червяк и другие. Они были хорошими людьми и старались сделать эту школу лучше.

—Итак, ваше наказание. Верн Блэкэддер, Саймон Бра­ун, Алан Гринстайн, Сидни Смитерсон-Скотт, Джон Мильтон — временно отстранены от занятий на период от двух до трех недель, на усмотрение начальника корпуса. До­полнительно — шесть ударов легкой тростью и последнее предупреждение. До конца года — домашний арест. Други­ми словами, покидать территорию школы запрещено, за ис­ключением выездных школьных мероприятий. Выходные отменяются.

Не успел я переварить услышанное, как Глок сбросил сле­дующую бомбу.

—   Роберт Блэк и Чарли Хупер. С прискорбием сообщаю, что вы больше не являетесь студентами этого заведения. Вы исключены. — Глаза Глока сверкнули. — Ваши родители уже в курсе. До вечера сегодняшнего дня вы должны покинуть территорию школы.

Рэмбо с Бешеным Псом вышли из кабинета, не говоря ни слова. Потрясение было слишком велико. Остальные вы­строились в шеренгу. Как обычно, я стоял вторым с конца, перед Верном. С каждым ударом палки Глок ревел. Он бил сильнее, чем Укушенный, и выдерживал между ударами не-' выносимо долгую паузу. Пока он бил меня, я смотрел в гла­за несчастному мертвому оленю. Впервые за много дней я видел кого-то, кому было хуже, чем мне. Мысль о том, что я все еще жив, здоров и голову мою не отрубили, слегка уте­шила меня, но тут я почувствовал, что зад горит, и побежал по коридору, ошалело растирая ягодицы. На этот раз никто меня не приветствовал и руку не пожимал. И я не чувство­вал гордости. Не ощущал себя храбрецом. Я чувствовал се­бя трусом и дураком, который никому здесь больше не ну­жен.

Атмосфера в нашей спальне была странной. Гоблин раз­бирал чемодан, а Рэмбо с Бешеным Псом, наоборот, соби­рали свои сумки. Жиртрест заявил, что подаст на школу в суд. Верн, кажется, вовсе не понимал, что происходит, — он лег вздремнуть. Я сказал Рэмбо и Бешеному Псу, что мне очень жаль. Что еще сказать, я не знал, поэтому пошел в свой уголок и тоже начал собирать вещи.

Дверь скрипнула. Это был Укушенный. Не говоря ни слова, он поманил меня скрюченным пальцем. Я вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, из-за которой донесся крик Рэмбо: «Попался!»

Укушенный молча провел меня в свой кабинет, закрыл дверь и велел мне сесть. Затем треснул по картотеке, произ­ведя огромный шум. Видимо, его хитрый план заключался в том, чтобы напугать меня громкими звуками, прежде чем приступить к допросу. Я смотрел на него, и лицо мое не вы­ражало ни эмоций, ни страха.

— Мильтон, для такого умного мальчика ты ведешь себя довольно глупо. Сколько раз я предупреждал тебя о том, что эта дурацкая Безумная Восьмерка — плохая компания, несмотря на то, что вся школа от них в восторге? Скажу тебе вот что — я от них не в восторге. — Укушенный был так взволнован, что у него изо рта пошла пена. С самодо­вольным видом усевшись в кресло, он продолжал: — Нет больше Безумной Восьмерки. Остался лишь Джон Миль­тон, и я даю ему последний шанс. Я долго беседовал с тво­ими родителями. Они в горьком унынии и приедут через час.

Я попытался представить себе маму и папу в горьком унынии, но не вышло. Моим предкам вообще не свойствен­ны горечь или уныние. В таких случаях они обычно орут, закатывают скандалы и швыряются разными предметами. Тут возникла радостная мысль: пусть я еду домой с позо­ром, но я хотя бы еду домой!

Когда я вернулся в спальню, то понял, что, возможно, мы видим Рэмбо и Бешеного Пса в последний раз. Это ка­залось таким абсурдом. Разве можно устроить такой скандал из-за какой-то ерунды? Бешеный Пес даже прослезился и пригласил меня как-нибудь заехать к нему на ферму. Рэмбо же напустил на себя безразличный вид, сказал, что ему все равно и эта школа — не место для прирожденных лидеров, мыслящих не так, как все.

Положил в сумку плеер и бумажник. Наконец время пришло, и мы обменялись прощальными рукопожатиями. Рэмбо сказал, что надеется, что мы найдем того, кто нас предал, и выясним почему. Жиртрест заявил, что уже при­ступил к расследованию. Когда я прощался с Рэмбо, он сжал мое плечо и сказал:

—   Знаешь, а я рад, что ты все записывал в своем дневни­ке. Ведь благодаря тебе однажды люди узнают, что мы сде­лали.

Потом Бешеный Пес схватил меня за плечи и восклик­нул:

—И обязательно напиши, какой потрясный был Беше­ный Дом! А то еще подумают, что это шалаш вроде того, где малыши играют.

—Не волнуйся, Бешеный Пес, — ответил я. — Я всем расскажу, что это был настоящий особняк.

Рэмбо с Бешеным Псом прошли с чемоданами через двор и ворота. Вдруг Бешеный Пес бросился обратно и на ходу сбил пустившегося в бегство Дэррила приемчиком из регби. Подняв визжащего первокурсника за шкирку, он бросил его головой в фонтан. Потом повернулся к нам, громко залаял, пробежал по траве и скрылся за воротами.

Это был конец Безумной Восьмерки.

Воскресенье, 29 сентября

Я вернулся.

В спешке и расстройстве по глупости забыл в школе дневник. Каждый день я молился» чтобы дневник был за­перт в шкафчике в классе, а не в спальне, где Щука мог бы найти его, сделать копию и вывесить всему миру на обозре­ние. Еще мне постоянно снились кошмары, как Укушен­ный взламывает мой шкафчик рукояткой ракетки для скво­ша и читает то, что я про него написал. Сильно трясущи­мися руками я крутил колесико кодового замка: вперед, назад, снова вперед... Дверца шкафчика открылась, и я увидел самую прекрасную вещь на свете — мой блестящий ярко-красный дневничок. Оглянулся проверить, не под­сматривает ли кто, а потом станцевал джигу и молча завиз­жал от счастья. (К сожалению, по непонятной мне причине я оставил в шкафчике еще и яблоко, которое за три недели совсем стухло и привлекло целый выводок плодовых мо­шек.) Перечитал последние несколько записей до времен­ного отстранения от занятий, впал в уныние, поэтому пе­рестал читать и открыл чистую страницу.

Урок на всю жизнь: не знаешь, что делать, — просто пе­реверни страницу.

21 ДЕНЬ В АДУ (БЕЗ ПРОБЛЕСКА НАДЕЖДЫ)

Три недели, что я провел дома, были не сахар. Вообще-то, это напоминало нацистский концлагерь, где командовала моя мама — она выкрикивала приказы и устраивала мне вы­волочку за малейшую оплошность. Даже запретила мне ви­деться с Русалкой. (Но по глупости не запретила кататься на велосипеде каждый день после обеда, поэтому мы с Русал­кой все равно встречались по средам и воскресеньям в парке около ее дома, минут на двадцать).

Плохо то, что я так ее и не поцеловал! Теперь не целовать ее кажется до того обычным делом, что, если бы я все же решился, это выглядело бы странно. На прошлой неделе на­брался храбрости и взял ее за руку, но Русалка захихикала, сжала мою руку и выпустила ее. Говорит, что такого хоро­шего друга, как я, у нее никогда в жизни не было, а я с каж­дым разом все больше впадаю в отчаяние и чувствую себя жалким придурком. К тому же боюсь спросить, хочет ли она быть моей девушкой — вдруг опять получу от ворот пово­рот?

Никогда не видел своих предков такими злыми, как в день, когда они явились за мной. Вообще-то, папа не очень сердился, а просто притворялся, потому что мама сказала, что так надо. Я это понял по тому, как он косился на нее каждый раз, когда она заканчивала очередную фразу своей нескончаемой лекции о дурном поведении. Мама действи­тельно кипела от злости и за двадцать один день так и не охладилась. Она приняла все очень близко к сердцу и стала огрызаться на всякого, кто попадался ей под руку. Потом стало еще хуже: мама обвинила папу в том, что у меня про­блемы с алкоголем, и запретила спиртное в доме по будням. В результате папа стал до девяти вечера торчать в саду, яко­бы поливая розы, а по выходным предки напивались в та­кую зюзю, что устраивали кошмарные разборки, выясняя, кто виноват в моей безответственности.