Малёк. Безумие продолжается - Джон ван де Рюит

И это было очень, очень плохо.

Рэмбо говорит, что если девчонка говорит «давай оста­немся друзьями», значит, ты ей физически неприятен или она нашла парня с большим членом. Усиленно пытаясь отделаться от возникшей перед глазами картины, я лихора­дочно придумывал, что бы сказать такого умного. Но при­думал лишь «я тоже». Только я собрался найти в себе му­жество и все-таки наклониться и поцеловать ее, как нас прервали Гоблин с Таней. Гоблин, красньш как рак, улы­бался очень подозрительно. У Тани к попе прилипла мо­края трава, и выглядела она несколько запыхавшейся. Я думал, что Гоблин идет к нам, чтобы поздороваться, но вместо этого он прижал Таню к дереву и начал целовать ее прямо у нас перед носом. Засовывая свой язык Тане в глотку, он краем глаза косился на Русалку и при этом из­давал странные стоны и шумно дышал через нос. Увидев все это, мы с Русалкой решили бежать обратно в столо­вую.

Танцы шли как-то уныло. Жиртрест чуть не подавился зубочисткой, и его вырвало под стол. Бешеный Пес устро­ился на крыше часовни и блеял, как овца, время от време­ни демонстрируя собравшимся на школьном дворе свой голый зад.

Заиграла песня «Ходи, как египтянин», и Русалка сказа­ла, что ей жалко Верна, выбежала на танцпол и стала танце­вать с моим безумным соседом, который забился в угол и там двигался, как робот. Увидев Русалку, он густо покраснел и еще сильнее сосредоточился на своих спазматических тан­цевальных движениях, свесив язык изо рта. Когда Русалка стала с ним танцевать, он очень обрадовался и начал подхо­дить к ней все ближе и ближе с улыбочкой, которая меня встревожила. Ребята вокруг завопили: «Да ты глянь! Во да­ет!» А кто-то заметил, что это похоже на «Красавицу и Чу­довище» .

Внезапно диджей Щука включил зеркальный шар, а Эм­бертон выбежал из диджейской рубки, прошагал по танцпо-лу и велел Верну убираться. Затем схватил Русалку за руку и завел с ней медленный танец. Резко сменилась музыка: Щу­ка поставил «Вечный огонь» «Бэнглз». (Видимо, старше­курсники решили охотиться стаей и выбрали Русалку жерт­вой.) Русалке явно не нравилось столь близкое присутствие Эмбертона, чья правая рука уже начала медленно подби­раться к ее заду. Верн также выглядел не слишком доволь­ным развитием событий и начал медленно танцевать с вооб­ражаемой партнершей.

Вдруг чья-то сильная рука схватила меня за воротник блейзера и потянула назад. Это был Рэмбо.

— Малёк, да проснись же ты, тупица! Эмбертон наступа­ет! Не тормози!

Затем на меня кинулся Гоблин и закричал:

—   Нельзя позволить, чтобы он оприходовал твою Русал­ку! Если у него получится, клянусь, я буду следующим!

Я вышел на танцпол, готовый всех порвать. К счастью, за­видев меня, Русалка тут же вырвалась из клешней Эмбертона, и вскоре мы уже танцевали вместе. Я посмотрел ей в глаза и уже склонился для поцелуя, но момент снова был испорчен. Послышался визг микрофона, и меня оглушил голос Щуки.

—   Леди и джентльмены! — объявил он. — Поаплодируем Деврису! Джекпот достается ему!

На дальнюю стену нацелился прожектор, и мы увидели целующихся Девриса и Таню. Все захлопали, и Деврис про­должил целовать ее, одновременно торжествующе потрясая левым кулаком. Гоблин и Рэмбо бросились на танцпол, но было уже поздно. Микрофон снова взвизгнул, и Щука до­бавил:

—   Гоблин, прости, но твоя девчонка сказала, что от тебя воняет, как от тухлой рыбины, а еще у тебя маленький член. Спасибо за сотню баксов, придурки!

Так мы проиграли пари. Гоблин потерял свою подругу, а Таня — репутацию.

Мне не хватило смелости поцеловать Русалку на глазах у Мардж, поэтому я лишь обнял ее, как детсадовец. Глядя, как машина Мардж скрывается в тумане, пнул камень, лежав­ший на дороге. Надо было ее поцеловать. Чего бы это ни стоило.

Кто-то толкнул меня в спину. Рэмбо.

—   Эй, Малёк, — сказал он, — какой смысл иметь такую классную подружку, если относиться к ней как к сестре? Не­удивительно, что она тебя бросила.

У меня знакомо ухнуло в животе — как на крикете, когда упускаешь самую простую подачу.

Позднее я лежал в кровати, смотрел на потолок и про­игрывал в голове события сегодняшнего вечера. У меня бы­ло три верных шанса сделать ход, и все три раза я струсил.

Урок на всю жизнь: если сомневаешься, целовать или нет — целуй.

Воскресенье, 18 августа

Проснулся рано утром совершенно разбитым. Попытался снова уснуть, но Верн громко свистел носом, поэтому я по­шел в душ. Поскольку все еще спали, мне удалось помыться двадцать минут, в течение которых я еще раз проиграл вче­рашний вечер в голове, на этот раз вспоминая лишь самое приятное. К сожалению, мою утреннюю медитацию пре­рвал Джулиан, который вошел в душ в состоянии ужасного расстройства. Я поздоровался с ним и, чтобы избежать не­ловкости, стал мыть голову. Закончив тщательно намыли­вать голову, открыл глаза и увидел, что Джулиан плачет, подпирая лоб кулаком. Спросил, что случилось. Он отве­тил:

—   Малёчек, ох, Малёчек, прошу, не заставляй меня объ­яснять — все это очень сложно.

Я кивнул и выключил душ. Но тут Джулиан обозвал меня «жестокосердечной скотиной» и приказал снова включить душ. К тому моменту я мылся в душе уже более получаса, и кожа у меня стала ярко-розовой, как панцирь у креветки.

—   Сегодня мое последнее причастие, — в слезах прогово­рил Джулиан. — В следующую пятницу я навсегда уйду из этой школы.

Я не знал, что ответить, и сказал, что при мысли о его отъезде мне тоже становится очень грустно. Джулиан на­звал меня «невинной душой» и сказал, что однажды я сделаю кого-нибудь очень счастливым. А потом снова за­ревел. К счастью, тут появился Верн и начал обвинять какого-то бедолагу, засевшего в кабинке, в неподобаю­щем поведении в туалетах и на прилегающей территории. Воспользовавшись моментом, я выключил кран и ретиро­вался.

10.00. К нам пришли Щука, Деврис и Эмбертон и по­требовали свой выигрыш. Бедный Гоблин был вынужден отдать сто баксов парню, который поцеловал его же подруж­ку! Щука сказал, что, когда в следующий раз мы не сможем удовлетворить наших женщин, он рад будет помочь за мень­шую цену — пятьдесят баксов. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Слышал, твоя подружка тебя бросила, потому что ты гомик.

Я попытался посмеяться вместе со всеми, но звук, вы­рвавшийся у меня из горла, был резким и писклявым.

17.00. За вчерашнее хулиганство Бешеный Пес получил от Укушенного три удара розгами и последнее-препоследнее предупреждение.

20.00. Позвонила мама и сказала, что папа вернулся из Транскея и вместо сокровищ привез два штрафа за превы­шение скорости и грипп.

Понедельник, 19 августа

15.30. Целый час болтал с Русалкой по телефону. О чем именно мы говорили, не помню, хотя вторые полчаса спорили о том, кто первый повесит трубку. Наконец в комнату вошел Вонючий Рот и приказал освободить те­лефон, потому что ему нужно было позвонить больной бабушке. Тогда мы с Русалкой и попрощались одновре­менно.

Плохо то, что Русалка снова упомянула слово на «д». Даже хуже, она считает, будто болтать со мной — все равно что с подружками. По ее словам, это означает, что у нас «особое понимание».

Кажется, теперь даже Русалка думает, что я голубой!

Среда, 21 августа

Попусту потратил полдня, выискивая в секции физиологии нашей библиотеки книжку по анатомии человека в зелено-белой полосатой обложке. Гоблин сказал, что на странице 124 там есть фотография брюнетки с буферами, которым он бы дал 9 из 10. Поскольку буфера Русалки он оценил во столько же (а я их никогда не видел), мне хотелось узнать, с чем придется иметь дело в не столь далеком будущем (я на­деюсь). Кроме того, я нарочно пытаюсь вести себя более мужественно.

Обыскав всю секцию биологии, наконец нашел бело-зеленую книгу между энциклопедией кожных заболеваний и фолиантом о почечной недостаточности. Страница 124 была вырвана.

Потом я нашел книгу под названием «Чума». Мне было страшно ее открывать, я все-таки открыл. На первой стра­нице была ужасная фотография: огромная куча трупов, за­вернутых в белые простыни. Надпись под фотографией гласила: «ПОДСЧЕТ ЖЕРТВ - ТАНЗАНИЯ, 85 ГОД».

Вдруг за спиной раздался громкий возглас:

—   Мильтон, мой поэт!

Библиотекарша миссис Холл бросила на Папашу уни­чтожающий взгляд, который он проигнорировал. Вглядев­шись в книжные корешки за моей спиной, Папаша нахму­рился поверх очков в роговой оправе и воскликнул:

—   Биология, Мильтон? Совсем, что ль, умом повредился? Со стойки библиотекаря раздалось громкое «ш-ш-ш», и

миссис Холл покачала головой, неодобрительно взглянув в нашу сторону. Я сказал Папаше, что читаю про чуму. Тот в ужасе отпрянул и возопил:

—   Надеюсь, ты триппер не подцепил? (Не знаю, что та­кое триппер, но звучит еще хуже чумы.)