Последняя битва.Штурм Берлина глазами очивидцев - Райан Корнелиус

5 апреля хорошенькие домики и мощеные улочки сказочного городка во взорванные, обугленные руины. «На этот раз, — сказал полковник Уолтер М. Джонсон из 117-го полка, — мы выманили крыс другой дудочкой».

К 8 апреля 84-я дивизия дошла до окраин Ганновера, построенного в XV веке. На долгом пути от Рейна Ганновер с населением в 400 000 человек был самым большим городом, сдавшимся дивизиям 9-й армии. Генерал-майор Александер Р. Боуллинг, командир 84-й дивизии, собирался обойти город, но получил приказ взять его.

Боуллинг не был счастлив. Ввести войска в Ганновер значило потерять бесценное время в гонке, проиграть другим пехотным дивизиям, стремящимся к Эльбе. Сражение было жестоким, однако через сорок восемь часов сопротивление было подавлено, остались лишь мелкие изолированные очаги. Боуллинг, гордящийся доблестью своей дивизии и рвущийся в наступление, был удивлен и обрадован, когда в Ганновере его посетили Верховный главнокомандующий, начальник его штаба генерал Смит и командующий 9-й армией генерал Симпсон. В конце официальной встречи, как вспоминал Боуллинг, «Айк спросил меня: «Алекс, куда вы теперь направляетесь?» — «Генерал, — ответил я, — мы идем вперед, дорога на Берлин свободна, и ничто не сможет остановить нас».

Эйзенхауэр, по словам Боуллинга, «положил руку на мое плечо и сказал: «Алекс, идите. Желаю вам всей удачи в мире, и не позволяйте никому останавливать вас».

Когда Эйзенхауэр покинул Ганновер, Боуллинг свято верил, что получил «четкое устное подтверждение Верховного главнокомандующего: да, 84-я дивизия идет на Берлин».

В то же самое воскресенье, 8 апреля, 2-я бронетанковая дивизия, в данный момент слегка опережавшая 83-ю, вышла на первый рубеж регулирования — Хильдесхайм.

Теперь ей предстояло дожидаться приказа, чтобы начать вторую фазу наступления.

Генерал Уайт радовался передышке. При такой скорости продвижения дивизии техническое обслуживание превратилось в проблему, и сейчас Уайту требовалось не менее сорока восьми часов на ремонт. Он понимал также, что остановка даст возможность подтянуться другим соединениям. Однако большинство солдат — после безумной гонки — удивлялось задержке и нервничало. В прошлом подобные паузы давали врагу шанс реорганизоваться и сплотиться. Когда конец войны был так близок, никто не хотел искушать свою судьбу. Старшего сержанта Джорджа Петкоффа, ветерана Нормандии, битва за Берлин тревожила, поскольку ему начинало казаться, что его песенка спета. Капеллан Роуз вспоминает одного танкиста, столь суеверно отнесшегося к своему будущему, что он вылез из танка, взглянул на слова «Бесстрашный Джо», нанесенные спереди краской, и начал старательно соскребать слово «Бесстрашный».

«Отныне, — объявил он, — это всего лишь самый простой Джо».

Если отсрочка тревожила и страшила солдат, то командиры — включая и прямых начальников генерала Уайта в штабе 19-го корпуса — были еще более озабочены.

Генерал-майор Рэймонд С. Маклейн, командир корпуса, надеялся, что никакой инцидент не нарушит его планы. Несмотря на скорость наступления, он не заботился о тылах. Численность его корпуса, намного превышавшая 120 000, была больше армии северян при Геттисберге, а у него еще была тысяча бронированных машин.

Располагая всей этой мощью, Маклейн, как он позже выразился, совершенно не сомневался, что через шесть дней после форсирования Эльбы весь 19-й корпус войдет в Берлин.

Из штаба Симпсона просочился слух, что задержка эта временная, а причина ее — тактическая и политическая. Как выяснилось, информация была надежной. Впереди лежала будущая граница советской зоны оккупации, и остановка давала время штабу Верховного главнокомандования союзными экспедиционными силами на изучение ситуации. Никакой географической линии не было предусмотрено ни для англо-американских, ни для русских войск. Следовательно, все еще оставалась опасность лобового столкновения. В отсутствие какой бы то ни было сплоченной немецкой обороны высшие штабы не собирались останавливать наступление, однако приходилось со всей серьезностью принимать во внимание следующее обстоятельство: как только советская оккупационная линия будет пересечена, каждую завоеванную милю рано или поздно придется возвращать русским.

Берлин был теперь всего лишь в 125 милях от самых передовых частей, и по всему фронту 9-й армии солдаты и офицеры ждали приказа идти в наступление, не подозревая о деликатной проблеме, с которой столкнулось Верховное командование.

У них были самые разные причины для нетерпения. Рядовой 1-го класса Кэрролл Стюарт очень хотел взглянуть на немецкую столицу, так как слышал, что из всех европейских городов Берлин — самый живописный.

Уоррент-офицер (категория командного состава между унтер-офицером и офицером. — Пер.) королевских ВВС Джеймс «Дикси» Динз вытянулся по стойке «смирно» перед письменным столом и ловко отсалютовал немецкому полковнику. Герман Остман, комендант Шталага 357, лагеря для военнопленных союзников около Фаллингбостеля севернее Ганновера, отдал честь столь же бодро. Это была одна из нескольких военных формальностей, которые военнопленный Динз и тюремщик Остман выполняли каждый раз, как встречались. И каждый из них, как всегда, был образцом корректности.

Эти двое мужчин испытывали друг к другу невольное и настороженное уважение. Динз считал коменданта — пожилого офицера, ветерана Первой мировой войны, который из-за парализованной руки не мог нести более активную службу, — вполне справедливым тюремщиком, не любившим свою работу. Остман же знал двадцатидевятилетнего Динза, избранного пленными их представителем, как упрямого и решительного переговорщика, часто осложнявшего Остману жизнь. Полковник всегда чувствовал, что настоящий контроль над Шталагом 357 держит в своих худых твердых руках Динз, которому все заключенные верны непоколебимо.

Динз был легендой. Юного штурмана сбили над Берлином в 1940 году, и с тех пор он сменил много лагерей для военнопленных и в каждом учился еще чему-нибудь, что могло облегчить жизнь ему и его товарищам-заключенным. Он также научился вести дела с комендантами лагерей. По мнению Динза, процедура была проста: «Вы просто постоянно задаете гадам жару».

Сейчас Динз смотрел сверху вниз на пожилого полковника, ожидая, когда тот сообщит ему, почему вызвал в свой кабинет.

— Я получил приказы, — сказал Остман, беря со стола несколько листков, — и боюсь, что мы должны перевести вас и ваших людей.

Динз немедленно насторожился:

— Куда, полковник?

— На северо-восток. Куда точно, я не знаю, но получу инструкции по пути… Разумеется, вы понимате, что мы должны сделать это для вашей собственной безопасности. — Остман слабо улыбнулся. — Ваши армии подошли слишком близко.

Динз давно знал об этом. За время, отведенное на «активный отдых», лагерные умельцы тайком собрали два очень чувствительных радиоприемника. Один был спрятан в старом патефоне, которым постоянно пользовались; другой, крошечный приемник на батарейках, вещал последние новости из котелка своего владельца, бродившего по Шталагу 357. Из этих бесценных источников Динз знал, что армии Эйзенхауэра форсировали Рейн и сражаются в Руре. Военнопленные еще не знали, какова мощь англо-американского наступления, но, раз немцы передислоцируют лагерь, значит, войска близко.

— Как будет проводиться перемещение, полковник? — спросил Динз, прекрасно зная, что немцы почти всегда перемещают лагеря военнопленных единственным способом — пешком.

— Маршем в колоннах, — сказал Остман и вежливо предложил Динзу особую привилегию: — Вы можете ехать со мной, если хотите.

Так же вежливо Динз предложение отклонил.

— Как насчет больных? Многие практически не могут ходить.

— Их оставят здесь, предоставив всю помощь, какая есть в нашем распоряжении. И некоторые из ваших людей тоже могут остаться.

Динз спросил, сколько военнопленных покидают лагерь. Временами Остману казалось, что Динз знает о положении на фронте почти столько же, сколько он сам, но было одно, чего Динз никак не мог знать. Согласно информации из штаба, британцы наступают в направлении Фаллингбостеля и находятся всего лишь в 50–60 милях от него, а американцы, как сообщается во всех донесениях, уже взяли Ганновер в 50 милях южнее лагеря.

— Вы уходите немедленно, — сказал он Динзу. — Таковы мои приказы.

Покидая кабинет коменданта, Динз понимал, что мало чем может подготовить людей.

Еда была скудной, и почти все военнопленные ослабли от истощения. Долгий, тяжелый марш почти наверняка погубит многих из них. Но когда Динз вернулся в бараки, чтобы пустить слух о марше по лагерю, он дал себе торжественную клятву: любыми правдами и неправдами, даже мелкими мятежами он добьется поблажек, от замедления темпа до сидячих передышек. Дикси Динз собирался привести к позициям союзников все двенадцать тысяч узников Шталага 357.