Купол на Кельме - Петр Оффман

За столом сидели трое: знакомый Маринову секретарь обкома Климченко – кудрявый, с короткой шеей и квадратными плечами; старший геолог Астахов – худой, нервный, носатый, с седыми висками; а между ними – беленькая миловидная девушка с облупленным носом – сегодняшний докладчик.

Доклад ее длился больше часа. Она говорила сбивчиво, часто повторялась, называла ненужные цифры, зачем-то искала на схеме не видные слушателям подробности, делала паузы не к месту и краснела, как школьница, забывшая роль. И Маринов мысленно подсказывал ей слова. Вопреки логике, он слушал ее с сочувствием. Эта девушка с сипловатым, простуженным голоском была честным тружеником – не дипломатом и не адвокатом в науке.

Но, когда она кончила, сразу же появились речистые адвокаты.

Первый выступивший – молодой человек с гладким пробором, поговорив витиевато и красиво о рядовых солдатах геологической армии, без зазнайства делающих свое скромное дело, в заключение обрушился на «некоторых отдельных геологов», которые в погоне за сенсацией высиживают открытия в своих кабинетах и, пользуясь служебным положением, создают вредный шум. Он явно намекал на Маринова.

И следующие ораторы говорили о нем больше, чем о Насте. Фамилию его упоминали редко, никто не называл его дураком, лодырем или невеждой. Это было чинное научное заседание, где самые уничтожающие мысли преподносились в вежливой форме. В худшем случае говорилось о поспешности, необоснованности, практической непригодности.

Скромности великих людей посвятил речь профессор Шустиков, приехавший и сюда для консультации. Он рассказывал, как тщательно и неторопливо работали, как долго вынашивали свои идеи корифеи науки Ломоносов, Карпинский, Ферсман, Вернадский, Обручев, Архангельский, Заварицкий… и в особенности Черский.

– А нынешние молодые люди всё торопятся, – приговаривал он, укоризненно покачивая головой.

Выступал и старший геолог Астахов. Долго и скучно перечислял он все месторождения, открытые, разведанные и изученные местными геологами, начиная с 1920 года. И смысл речи его был таков: «Вот как много мы сделали без новомодных теорий, без этого Маринова с его ступенями!»

А в заключение слово взял Толя Тихонов. Начал он мягко, о том, что в науке, конечно, должна быть борьба мнений и только в борьбе мнений удается найти истину. (Он привел несколько исторических примеров.) Толя сказал далее, что сам он с уважением прислушивается к мнению противников и ему самому критика помогает улучшать работу, но для этого необходимо (тут Толя угрожающе возвысил голос), чтобы мнения высказывались искренними людьми. Между тем бывает еще изредка в нашей среде, когда теория исходит не из искреннего убеждения человека, а из его горячего желания прослыть автором теории. Вполне Понятно, что такая теория в кавычках лопается, как мыльный пузырь, перед лицом одного-единственного факта. Вот этот факт – сланцы с берегов Тесьмы.

– Что вы скажете о них, товарищ Маринов? Вы молчите, вы не берете слова. Ведь отмалчиваться легче всего. Имейте мужество высказать свое мнение, спорьте, если у вас есть что возразить! Признайте честно ошибку, если вы ошиблись!

Что сказать Маринову? Что выступающие настроены против него? Объяснить, почему настроены. Раскрыть подоплеку выступлений Толи? Но это будет ненавистный Маринову разговор не по существу науки. А существо – камни, они лежат на столе.

– Молчите? – спрашивал Толя между тем. – Вам нечего сказать? Давайте тогда запишем в резолюцию: «Областное совещание считает, что находки геолога Найденовой окончательно опровергают так называемую теорию ступеней на Югорском кряже».

Ага, вот чего добивался Толя – резолюции! Хотел привезти в Москву удостоверение с печатью о том, что он, Тихонов, в науке прав.

– Ваше слово, товарищ Маринов, – сказал секретарь обкома.

Маринов поднялся, все еще не зная, что говорить.

– А почему я должен высказываться? – спросил он. – Я полевой работник. Я могу доложить, что видел в Башкирии, в Поволжье и на Лосьве. На Тесьме я не был. Ничего не могу сказать о Тесьме.

Толя заволновался:

– Это легкий способ уйти от ответа, товарищ Маринов! Земной шар велик, ни один геолог не может осмотреть все на свете обнажения! Надо доверять товарищам. Мы все доверяем товарищу Найденовой…

– Значит, и вы не были на Тесьме? – негромко спросил секретарь обкома.

Толя понял, что произвел невыгодное впечатление. Секретарь между тем вышел из-за стола.

– Я, конечно, не специалист, – сказал он. – Но учусь… прислушиваюсь. Приходится. Край у нас такой – его будущее под землей. Этим слоям на Тесьме, по правде, я не придавал значения. Думаю: нефти нет, и разговор кончен. Но тут страсти разгорелись, я, понимаете ли, сам в азарт вошел. Теперь ночей спать не буду, пока не узнаю, на чем сплю: на ступенях или на складках. И отсюда просьба у меня к вам лично, товарищ Астахов. Тесьма не так далеко. Прихватите-ка вы девушку, и товарища Маринова, и этого искреннего человека, поезжайте на место и уясните там, что к чему…

3

В Югре шел дождь; шел дождь и на Тесьме. Низкие, серые тучи неустанно поливали поникшие ели, покрывали рябью озера и болотца, наполняли водой канавы и колеи. Не так далеко было до обнажения – сто двадцать километров, но сто двадцать километров под проливным дождем.

Первые пятьдесят от областного центра до каменоломни геологи проехали на грузовой машине. Мокрая глинистая дорога была размочалена, машина то и дело застревала. Тогда пассажиры вылезали из кузова в грязь, подкладывали ветки под буксующие колеса, рубили вагу, вытягивали, надсаживаясь, разбрызгивающие грязь колеса. И снова застревали полчаса спустя.

От каменоломни путь лежал по реке. Ехали на лодке с шестом, точно так же, как у нас, на Лосьве. И речка была такая же – мелкая, быстрая и порожистая. Один порог, километрах в семи от каменоломни, назывался Ненасытец, как самый страшный из днепровских порогов. (Вы помните, что на Днепре были когда-то пороги?)

Путешествие по порожистой реке на шестах не увеселительная прогулка. Тем более, под дождем. Тем более, с недовольными, недружелюбными, неслаженно работающими спутниками.

Астахов был недоволен тем, что ему, пожилому человеку, пришлось в такую «ревматическую» погоду ехать невесть куда, «чтобы доказать дураку, что он дурак».

Настя обижена была, что ей не доверяют, послали проверочную комиссию («Уж если девушка, и молодая, никто всерьез не принимает»).

Недоволен был и Толя. Он боялся Маринова. На фото, в схемах и протоколах все ясно. А природа – дело каверзное! Можно толковать так и этак. Маринов – опытный спорщик, вывернется, как угорь.