Меч и щит - Виктор Федоров

«… И с ней был чужестранный воин в драных штанах, которого она так горячо расхваливала, что я решила сама посмотреть на этого волшебника, пробудившего в Хельгване столь сильные чувства. Я пошла к хижине, где его держали, и заплатила эйрир охранявшему его проходимцу, чтобы никто не мешал нам спокойно поговорить. Оставшись с ним наедине, я хорошенько рассмотрела его при сиянии светильника и убедилась, что Хельгвана ничуть не преувеличила его достоинства: все шесть подов ростом, смуглый, рыжий, золотоглазый, широкоплечий, с могучими мышцами и узкой талией. Короче говоря, он очень походил на того бронзового бойца, что стоит у тебя в спальне, ты еще, помнится, рассказывала мне, что этот кумир — единственная вещь, сохранившаяся в твоем замке с тех времен, когда его построили левкийцы. Ты даже называла при мне имя этого бронзового бойца, Эреклаус, кажется, или что-то похожее. Мне он еще напомнил Тора.

Желая убедиться в сходстве могучего иноземца с твоей статуей, я велела ему сбросить рваные штаны и обошла его кругом. Да, моя догадка подтвердилась — его мужское естество вздымалось высоко и было твердым, как у кумира. Я не удержалась от соблазна коснуться его, отчего незнакомец из Тора в мгновение ока превратился во Фрейра, набросился на меня, сорвал горностаевый плащ и повалил меня на земляной пол хижины. Он успел четыре раза овладеть мной, прежде чем мне удалось сорвать с лица вуаль и несколько охладить его пыл видом правой половины моего лица… Видимо, поэтому и сорвался мой план. Я не обзавелась союзником, который помог бы устранить Ульфа, — чужеземец и так уже получил от меня все, что хотел. После поединка с Хенгистом, о котором тебе может рассказать мой посланец, видевший это кровавое действо собственными глазами, чужак и твоя племянница Хельгвана сбежали из Сурвилы, очевидно, с помощью прохвоста, который его стерег. Думаю они направятся в сторону Эстимюра, и если ты постараешься, то сумеешь перехватить их по дороге. И ты не только вернешь себе пленницу, но и заполучишь мужчину, достойного тебя…»

И дальше в том же духе. Затем Эпипол вкратце отмечает, что Данута последовала совету подруги. Еще он подробно рассказывает, чем Данута и Глейв занимались в уединении ее покоев. Надо полагать, он подсматривал за любовниками через глаз золотого единорога, изображенного на панно противоположной от входа стены. Иначе трудно представить, откуда он узнал такие подробности, как, например: «… Она отсосала его до массированного оргазма и жадно проглотила semen». Впрочем, справедливости ради надо сказать, что столь же подробно Эпипол описывает и предыдущие развлечения Дануты, в том числе и те, которых он видеть никак не мог по молодости лет (он поступил к ней на службу двадцатилетним юнцом, когда ей было уже за сорок). Что ж, будем считать подобные «эписодии» плодом его богатого воображения.

Далее Андроник не менее подробно летописует, как на следующий день молоденькую принцессу (мою мать, значит, мысленно перевел я) и прохвоста-слугу (читай, Скарти) привязали к столбам во дворе Лмтокефала, а Глейву вручили Скаллаклюв (но не мечи) и предоставили ему защищать спутников от трех голодных медведей. И он, к вящему неудовольствию вендов, зарубил всех троих, примерно как я хуматана. Не получив вожделенного кровавого зрелища, венды, вероятно, расправились бы со всеми пленниками, и даже Данута не сумела бы их сдержать, но именно в этот момент на замок напали головорезы Рикса.

Тут Эпипол теряет интерес к Глейву и живописует насилия, учиняемые в Литокефале разбойниками Рикса. «Двор замка, лестницы и бастионы усеивали тела убитых и раненых. Тех, кто еще кричал и корчился, тут же добивали; на прочих не обращали внимания. Пираты уже победили, и им не терпелось заняться грабежом. Подах в двадцати от Глейва на земле лежала полная молодая женщина с искаженным от ужаса лицом. Один пират приставил к ее горлу меч; другой насиловал бедняжку; а еще несколько воинов ждали своей очереди. Рядом здоровенный детина насиловал мальчишку. Тот плакал и вырывался, а морской разбойник оглушительно хохотал». Жаль, что кто-нибудь из них не стукнул топором по черепу этого писаришку, подумал я в раздражении от его отвратительного слога. Я отшвырнул книгу, поужинал копченой уткой и уснул, благо уже стемнело.

Снилось мне в ту иочь что-то несуразное, будто я отбивался от трех хуматанов Кромом и Скаллаклювом, а косолапые ревели перед смертью голосом того вратника, Дундура: «Сын погибели! Тебе не уйти от мести Великого Безымянного! Оно уже наслало напасть, с которой тебе не справиться».

Нечего говорить, наутро я проснулся не в самом лучшем настроении и потому оседлал Уголька и отправился в путь, даже не позавтракав. Впрочем, через милю-другую я достал из тороков уточку и слопал ее за милую душу, даже не слезая с коня. А чего, спрашивается, скупиться? У меня остались еще три штуки, которые требуется сегодня же и умять, иначе при такой жаре завтра их придется выбросить.

Так я и ехал не спеша до полудня, а потом опять наткнулся на вековой бор и остановился. Не нравились мне в этих краях дикие леса, от них только и жди подвоха. Этот бор, однако, вроде не походил на заколдованный: и птицы в нем пели, и белки стрекотали, и прочая живность мелькала между деревьями, лес как лес, ничего необычного. Я еще раз доверился чутью Уголька, в глубине леса отпустил поводья, пускай вывозит меня по звериным тропам к излучине Магуса. Ну и, естественно, тот не придумал ничего лучше, чем вывезти меня к древней полуразвалившейся башне, к которой лепились менее древние, но зато более развалившиеся постройки, составлявшие нечто вроде примыкавшего к башне квадрата. Приглядевшись к вершине башни, я различил металлический блеск и догадался, что вижу самый настоящий Столп Хальгира, воздвигнутый во времена жунтийской гегемонии. Удивительно, что Столп оказался в таком плачевном состоянии. Пускай прошло немало веков и сменилось немало гегемонии, но и теперь к Столпам приходят толпы паломников. Именно эти паломники, а точнее, паломницы не позволили низвергнуть Столпы, когда пала власть потомков Хальгира. И в дальнейшем эти женщины защищали святыни с таким остервенением, что они стоят и сегодня, показывая, до каких пределов простирались некогда владения Жунты. Занимались этим, повторяю, женщины, потому что прикосновение к такому Столпу, по слухам, исцеляло от бесплодия. Правда, мужчины тоже как будто исцелялись, но какой же мужчина признается в этом?

Опорами Железным Столпам служили башни, их всегда вовремя подновляли, и я недоумевал, почему дали разрушиться этой. Однако, подъехав ближе и приглядевшись к постройкам, я узнал вендийский архитектурный стиль с конями по верхней балке крыши. Картина стала проясняться. После жунтийцев гегемонами на полвека стали венды. Не сумев сокрушить вражескую святыню, они решили просто-напросто примазаться к ней и воздвигли рядом свое святилище. При левкийской гегемонии Столп и святилище, надо полагать, никто не трогал, левкийцы уважали чужие верования, но когда через сто лет их власть сменилась ромейской, то для святилища чуждого ромеям бога настали худые времена. Вероятно, здесь приносились человеческие жертвы, а ромеи, надо отдать им должное, подобные обряды искореняли везде, куда простиралась их власть, искореняли решительно и жестоко. Сначала святилище, как водится, разграбили и сожгли, а потом запретили сюда соваться кому бы то ни было. Постепенно тут вырос густой лес и скрыл причину запрета, о которой и без того все уже давно забыли. Но сам запрет остался в неприкосновенности, а возможно, даже приобрел характер священного, ведь у ромеев любые бессмысленные и непонятные запреты — священны, такая уж у них, ромеев, природа…