Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи) - Борис Солоневич

-- И зачeм только нелегкая понесла меня в ихнюю компанiю! -- стонет он. -- Я же непричем... Я ни в чем не виноват... Моя бeдная жена осталась без куска хлeба.. Боже мой... Боже мой...

Мои слова дeйствуют на него умиротворяюще, и он дает себя уговорить прилечь и поспать.

Но спокойно уснуть в тюрьмe ОГПУ -- нелегкая задача для взволнованных нервов. Ночная тишина то и дeло прерывается криками, какими-то воплями, хохотом сумасшедшаго, какими-то неясными шумами. Потом заглушенный крик слышен совсeм гдe-то рядом и через нeсколько минут по корридору с мягким топотом ведут или несут какую-то жертву.

Этот зловeщiй шум у нашей двери дeйствует на моего компаньона, как удар кнута. Он срывается с койки и дрожащим голосом спрашивает:

-- Что это? Что это?.. Там убивают?..

-- Нeт, нeт, -- успокаиваю я его первым попавшимся объясненiем, ибо по его диким глазам видно, что его натянутые нервы вот-вот взорвутся истерическим припадком... -- Это, вeроятно, просто пьянаго привели...

Не могу же я ему сказать правды! Развe ему, новичку, можно сообщить, что это повели кого-то на разстрeл, и что теперь в подвалe, может быть, даже под нашими ногами, этот, только что кричавшiй, человeк корчится в послeдних судорогах на окровавленном полу...

Но, несмотря на мои успокоительныя слова, новичек продолжает вздрагивать на досках койки и широко раскрытыми глазами впивается в глазок тюремной двери. В полумракe 273 камеры этот глазок кажется холодным безпощадным взглядом хищнаго звeря, злорадно наблюдающаго за корчащейся в предсмертном ужасe, загнанной жертвой.

Неожиданно раздается четкiй звон ключей, тяжело открывается дверь, и на порогe появляется фигура надзирателя.

-- Кто здeсь есть на букву "Г"?

-- Что, что? -- задыхаясь, нервно переспрашивает новичек.

Я вижу, что он не понимает вопроса надзирателя.

-- Как ваша фамилiя?

-- Моя?.. Моя фамилiя? Гай... А что?

-- Выходите без вещей, -- равнодушно роняет надзиратель, отступая в корридор. Я вижу, что мой товарищ в ужасe. Куда это ночью могут вести?

-- Не бойтесь, дружище, -- подталкиваю я его к двери... -- Это вас на допрос вызывают. Слeдователи часто по ночам работают... Ничего, не нервничайте... Будьте спокойны... Все хорошо кончится...

Уже свeтало, когда я проснулся от лязга ключей и увидeл блeдное трясущееся лицо Гая, возвратившагося "домой". Он безсильно опустился на койку и забормотал:

-- Боже мой... Я же ничего не знаю! А они кричат... Револьвером угрожают... Откуда же мнe знать?.. Требуют признанiя... Говорят -"разстрeляем"... А я же, ей Богу, ничего не знаю... За что, Боже мой... За что?

Бeдняга стал метаться по камерe, с блeдным, искаженным лицом, и, видимо, мои успокаивающiя слова не доходили до его сознанiя.

Только через нeсколько часов он смог связно разсказать, что на допросe от него требовали свeдeнiя о каких-то незнакомых ему людях, предлагали подписать уже готовыя признанiя, ругали, кричали, подносили к носу наган и грозили тут же на мeстe разстрeлять, "как дохлую собаку"...

К вечеру его опять вызвали на допрос, и опять он вернулся испуганным, почти онeмeвшим от ужаса. На мои разспросы он мог только простонать: 274

-- Се... сегодня... ночью... раз... разстрeляют...

Всe мои попытки убeдить, что его только пугают, не помогли. Расширенными от ужаса глазами он глядeл в одну точку каменной стeны и только бормотал:

-- За что? Боже мой, за что? Вeдь я ничего не знаю!..

Утомленный волненiями этого дня, я уже дремал, когда поздно вечером внезапно проснулся от непривычнаго шума гулких шагов по деревянному полу. Во внутренней тюрьмe ОГПУ полы корридоров выстланы половиками, и надзиратели ходят в войлочных туфлях, чтобы имeть возможность неслышно подкрадываться к дверям и подглядывать в глазок. А на этот раз в тишинe корридора слышался четкiй звук шагов нeскольких людей и звон шпор.

Весь этот шум показался странным и для меня. Мой товарищ в испугe вздрогнул и приподнялся на своей койкe.

Шаги медленно приближаются... Все ближе... Вот они у самой двери... и проходят мимо.

Со вздохом облегченiя Гай опускает голову на сверток пальто, замeняющiй ему подушку.

Еще полчаса молчанiя, и опять в тишинe раздаются такiе же шаги. Опять медленно и грозно звучит по корридору стук каблуков. Мнe чудится, что этот стук как-то демонстративно медленнeй и громче, чeм обычный шум идущей группы. И нервное напряженiе невольно охватывает все существо.

Вот шаги уже у двери, и вдруг... шум их стихает. Молчанiе. Нeсколько глухих слов, опять шум шагов, и люди уходят.

Бeдняга журналист вытирает капли пота со своего блeднаго лица и без сил вытягивается на койкe.

Проходит еще час молчанiя, прерываемаго воплями, стонами или глухими рыданiями... Из тысяч страдающих здeсь людей не у всeх хватает сил сдержать свое отчаянiе перед ужасом своего настоящаго и будущаго.

Но вот опять шаги... Уже и у меня, видавшаго виды человeка, замирает сердце и какой-то ком подкатывает к горлу, мeшая дышать. Я неожиданно для себя самого замeчаю, что пальцы рук как-то нервно вздрагивают и сжимаются, комкая накинутую сверху шинель. 275

Мой товарищ по камерe весь дрожит мелкой нервной дрожью, и всe силы его существа сосредоточены в слухe -- не за ним ли идут эти люди?

Шаги уже под дверью. Они опять останавливаются, опять шум голосов, и вдруг -- о, ужас! -- ледяная струйка пробeгает по тeлу: ручка двери звякает.

"Трак, трак", медленно, похоронным звоном щелкает ключ. Дверь остается запертой.

"Трак, трак", опять насмeшливым дребезжащим клекотом хохочет ключ. За дверью слышен невнятный звук слов, отрывистый, грубый смeх, и опять звук шагов замирает в отдаленiи.

Тeло моего товарища дергается от истерических рыданiй.

Еще мучительный час без сна, свинцом давящiй на измученные нервы. И вот опять тe же шаги. Так же медленно, так же торжественно звучат они в давящей тишинe ночи. Все ближе... Уже у двери... Шум неторопливаго разговора. Ключ опять сухо и звонко гремит о сталь замка, и на этот раз дверь медленно, дюйм за дюймом, открывается. За дверями, в корридорe стоят чекисты в полной формe с револьверами в руках...

Проходит нeсколько секунд томительнаго молчанiя, от котораго то стучит, как молот, то замирает похолодeвшее сердце. И потом вдруг дверь начинает так же медленно закрываться, и через минуту мы снова окружены давящей тишиной.

Но пытка еще не кончилась. И еще через час так же медленно звучат шаги, неторопливо открывается дверь, и в камеру входят трое чекистов с каменно суровыми лицами и с револьверами в руках. У передняго в рукe листок бумаги.

Не обращая на меня вниманiя, они подходят к койкe Гая, приподнимающагося в ужасe и дикими глазами смотрящаго в непроницаемое лицо передняго чекиста.

Опять молчанiе. Опять нервы напрягаются, как стальныя струны, и кажется, что вот-вот в сердцe что-то лопнет и милосердная завeса мрака окутает весь ужас этих моментов.

Поединок глаз длится нeсколько секунд. Полусумасшедшiй 276 от ужаса взгляд арестанта тонет в мрачных глубинах взгляда палача.

Но вот листок шевельнулся в рукe. Старшiй опускает глаза вниз, словно читает там что-то, и опять пристально смотрит на свою жертву.

-- Это вы, гражданин Гай? -- зловeще-спокойно спрашивает безстрастный голос.

-- Я... я... Да... Это я... -- срывающимся шепотом выдавливает Гай.

Выраженiе грубаго лица чекиста не мeняется, и его жестокiе глаза в упор смотрят в лицо измученнаго человeка. Он, видимо, наслаждается своей властью и старается продлить эти страшныя мгновенiя.

Потом он внезапно поворачивается и молча уходит вмeстe со своими спутниками, оставив в камерe раздавленнаго пыткой человeка.

До утра нас больше не тревожили, но уснуть мы уже не могли. Днем Гай в отчаянiи метался по камерe, бился головой об стeну и был, дeйствительно, близок к сумасшествiю. К вечеру его опять вызвали на допрос, и слeдователь сказал ему с издeвательской усмeшечкой:

-- Простите, пожалуйста, что сегодня ночью вас н а п р а с н о потревожили. Вы сами понимаете -- работы такая масса... Большую часть ваших товарищей пришлось разстрeлять. Вас, к сожалeнiю, не успeли. Но уж сегодня ночью навeрняка пригласим вас в подвал... а потом и дальше... Простите за безпокойство...

Гай был доведен почти до помeшательства. Вернувшись в камеру, он упал на пол в истерическом припадкe.

Я пытался вызвать врача, но надзиратель равнодушно заявил:

-- По пустякам не вызываем...

А мой товарищ бился в рыданiях, боролся со мной, желая разбить себe голову о стeну и в отчаянiи кричал:

-- Скорeе разстрeливайте... Я больше не могу! Не мучьте!..

Я силой уложил его на койку и держал до тeх пор, пока он не ослабeл и не задремал, изрeдка всхлипывая и вздрагивая.

Поздно ночью раздался звон ключей, и в дверях 277 появились тe же трое угрюмых чекистов. Старшiй из них сухо сказал:

-- Выходите.

-- Ку... куда? -- растерянно и тупо спросил измученный Гай. -- С вещами?