Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи) - Борис Солоневич

Мой голос звучал рeзко и вызывающе... Было ясно, что этот отвeт ухудшает мое положенiе, но в глубинe души кипeло возмущенiе. Пусть впереди нeт надежды на свободу и, может быть, и жизнь... Но выдать друзей? Такой подлой цeной купить свою свободу?..

Я сжал зубы, и судорога прошла по моему лицу. Толстый латыш, испытующе слeдившiй за мной, очевидно, угадал, что происходит в моей душe, и что его расчеты лопнули. Все его самодовольное спокойствiе мгновенно соскочило, как маска. Он вскочил, лицо его покраснeло и, фыркая слюной, он истерически закричал:

-- Значит, в молчанку играть собрались, т. Солоневич? Всe наши вопросы для вас пустячки? Так, что ли? Вы думаете -- "захочу -- полюблю, захочу -разлюблю"? Это как в а м заблагоразсудится? Ну, нeт!.. Мы думали, что вы умнeе, что это вашим мальчишкам подходит героев разыгрывать... Плохо же вы понимаете свое положенiе... Ну, что ж!.. Вам же хуже.. Вы еще не раз пожалeете о своих словах, да поздно будет...

И, рeзко повернувшись, он направился к двери. В послeднiй момент он остановился, еще раз злобно и угрожающе посмотрeл на меня и что-то тихо сказал молодому слeдователю. 268

-- Слушаю, т. начальник, -- отвeтит тот, и оба старших чекиста вышли. Мы остались в комнатe одни. Нeсколько минут длилось непрiятное, тягостное молчанiе. Потом слeдователь придвинул к себe лист бумаги и стал что-то писать. Взволнованный только что прошедшей сценой, я отвернулся и стал смотрeть в окно.

Капкан сжимается

С высоты 4-го этажа широко разворачивалась панорама Лубянской площади. Стeна Китай-города зубчатыми уступами спускалась к другой шумящей площади. Посрединe этой старинной, изъeденной вeками стeны, грозно возвышалась Никольская башня со своими узкими бойницами. Крыши и купола Москвы -- сердца Россiи -- блестeли на солнцe и туманились вдали. Чуть доносились суетливые звонки трамваев, да людской муравейник струями шевелился по краям широкой площади.

"Когда это мнe еще придется ходить свободным по Москвe?" мелькнуло у меня в головe, и сердце заныло при мысли о годах неволи, лежащих впереди. По концу допроса я ясно видeл, что надежд на освобожденiе нeт. Если не разстрeляют, то, по крайней мeрe, длительное заключенiе обезпечено. Из рук ГПУ, как нeкогда из рук инквизицiи, так просто не вырваться.

Несмотря на всe эти мысли, на душe у меня было легко и спокойно. К мысли о неизбeжности репрессiй ГПУ я давно уже привык. Компромиссы с совeстью мнe были противны, а угроз я не боялся. Мое душевное спокойствiе нарушала только мысль о том, как тяжело переживают эти дни неизвeстности мой брат и жена, в привязанности которых я был глубоко увeрен.

Я опять поглядeл в окно. Может быть, как раз в эту минуту, кто нибудь из них идет по этой площади и с сжимающимся от боли сердцем смотрит на мрачныя, овeянныя кровавой славой стeны ГПУ. И вeдь все-таки мнe легче, чeм им. Боль за любимаго всегда острeе и сильнeе, чeм своя собственная боль...

Слeдователь вызвал меня из задумчивости просьбой подписать протокол допроса. Я внимательно прочел его 269 и, к своему большому изумленiю, не нашел в нем обычных для ГПУ ловушек или искаженiй.

Подписывая, я высказал своему слeдователю удивленiе, что протокол допроса написан так коротко и точно.

-- Ну, мы вeдь знаем, как с кeм обращаться, -- сухо усмeхнулся тот. -Вас-то, во всяком случаe, мы не будем пугать револьверами и путать протокольными штучками. Видывали вас на рингe, да и книги ваши почитывали. Ваш характер нам давно знаком, и в отношенiи вас у нас есть другой подход... Подпишите пока, кстати, и это, -- добавил он, протягивая мнe листок бумаги.

На нем стояло:

"Гражданин Солоневич Б. Л., инспектор Морского Флота, обвиняется в преступленiях, предусмотрeнных в статьe 61 Уголовнаго Кодекса.

Начальник Секретнаго Отдeла ОГПУ (подпись).

Настоящее заключенiе мнe объявлено.

(Подпись заключеннаго). 4 iюня 1926 г."

Я удивленно поднял брови.

-- Простите, т. слeдователь, но меня вeдь пока ни в чем не обвиняли. Были высказаны только нeкоторыя подозрeнiя, не поддержанныя обвинительным матерiалом, да было задано нeсколько вопросов.

-- Мы зря не арестовываем. У нас давно имeется достаточно матерiала для вашего обвиненiя, -- сурово отрeзал чекист.

-- Так предъявите мнe его!

-- В свое время покажем, если найдем нужным. А пока распишитесь в том, что вы получили обвиненiе.

-- Позвольте. Но вeдь я не знаю даже, что это за обвиненiе! Имeю же я право хотя бы узнать, что это за статья Уголовнаго Кодекса? Имeйте в виду, что без этого я не подпишу.

Видя мою настойчивость, слeдователь неохотно протянул мнe книжку. Там в отдeлe: "Государственныя преступленiя" статья 61 (нынe 58, пункт 4) гласила: 270

"Участiе или содeйствiе организацiи, имeющей цeлью помощь международной буржуазiи. Карается -- вплоть до высшей мeры наказанiя".

-- Какое отношенiе я имeю к этой статьe? И к "международной буржуазiи"?

-- Да, собственно говоря, это и не играет особой роли. Это только формальность. Мы судим не по формальным матерiалам, а по своему впечатлeнiю и внутреннему убeждeнiю. Какая именно статья будет упомянута в вашем приговорe -- это и не так важно...

-- Ого! Вы говорите о приговорe, как о чем-то уже рeшенном! Развe вопрос о нем был рeшен еще и до нашего сегодняшняго разговора?

Мой хмурый слeдователь рeзко выпрямился и с угрозой отчеканил:

-- Приговор зависит от вас. Вы отказались работать с пiонерами и дать нам свeдeнiя о бeлой молодежи. Этим отказом вы сами подписали себe обвинительный приговор за свою подпольную работу...

Потом внезапно рeзкiй тон слeдователя упал с угрожающаго на самый задушевный.

-- Позвольте мнe, Борис Лукьянович, на минутку быть для вас не слeдователем, а другом... Я вам от всей души совeтую подумать о послeдствiях вашего упорства... Вспомните о вашем будущем. Вы вeдь недавно женились. Зачeм вам разбивать жизнь и свою, и Ирины Францисковны? Вы -- человeк умный, образованный, энергичный. Впереди у вас широчайшее поле дeятельности и как врача, и как спортивнаго дeятеля. И мы даем вам прекрасныя возможности для работы. Подумайте над этим в своей камерe и давайте работать вмeстe... Как только вы передумаете -- напишите мнe записку, я вас сейчас же вызову, и мы договоримся к взаимному удовольствiю.

Послeднiя слова он произнес совсeм ласково и нажал кнопку звонка.

В комнату вошел дежурный надзиратель. -- Значит, мы так и договоримся Я буду ждать от вас перемeны рeшенiя, -- отпуская меня, произнес слeдователь. 271

-- Не могу вас порадовать надеждой на это, -- пожал я плечами. -- У меня своя точка зрeнiя на сдeлки с совeстью.

-- Ну, как знаете, -- хмуро отрубил чекист. -- Ваше дeло. Отведите его обратно в камеру, -- буркнул он надзирателю и опустил лицо к бумагам.

Так закончился мой первый и, увы, послeднiй допрос. Я не "раскаялся" и послe 4 1/2 мeсяцев заключенiя получил приговор...

Таково "правосудiе" в "странe соцiализма"...

Пытка

Длинный, тоскливый вечер. Лечь спать еще не разрeшается, и я хожу из угла в угол своего каменнаго мeшка, стараясь занять мозг какой-нибудь работой, ибо по правилам тюрем ОГПУ мнe не разрeшается ни книг, ни бумаги, ни прогулок, ни свиданiй, ни передач... И чтобы скоротать безконечные часы, я рeшаю математическiя задачи, тренируюсь в переводах на иностранные языки или вспоминаю читанныя поэмы. Художественные вымыслы великих поэтов уносят мысль в иную, свeтлую, жизнь и помогают забыть гнетущее настоящее...

В дверях лязг замка... Желeзная дверь медленно открывается и пропускает внутрь моей камеры маленькаго человeчка, растерянно оглядывающагося по сторонам и как бы еще не вeрящаго, что он в тюрьмe... Впустив человeка, дверь равнодушно закрывается, и я с любопытством оглядываю своего новаго товарища по несчастью.

Это -- низенькiй толстый человeчек, хорошо одeтый и, видимо, хорошо жившiй на волe. Сейчас его полное бритое лицо искажено гримасой отчаянiя и ужаса.

-- Как это?.. Гдe это мы?.. Гдe я? -- путаясь в словах, срывающимся голосом спрашивает он не столько у меня, как, видимо, разговаривая сам с собой.

По его поведенiю ясно видно, что он "новичек по тюремному дeлу" и что арест и тюрьма свалились на него, как снeг на голову...

Послe получасоваго разговора он нeсколько успокаивается 272 и может болeе или менeе связно разсказать свою исторiю. Он -- газетный работник крупнаго масштаба, коммунист, бывавшiй частенько в группe каких-то журналистов и писателей. В этой компанiи он соотвeтственно выпивал и за рюмочкой дeлился своими мыслями о злободневных вопросах политики. Он клянется с истерической искренностью, что в этих разговорах не было ничего контр-революцiоннаго. Но, охотясь за всякими "оппозицiонерами", ГПУ захватило всю эту компанiю, и в неволe ОГПУ оказался и он, сейчас проклинающiй свою неосторожность...

-- И зачeм только нелегкая понесла меня в ихнюю компанiю! -- стонет он. -- Я же непричем... Я ни в чем не виноват... Моя бeдная жена осталась без куска хлeба.. Боже мой... Боже мой...