Приключения Каспера Берната в Польше и других странах - Зинаида Шишова

- Вы не приняли святых даров! - воскликнул Збигнев в ужасе. По лицу больного было видно, что уже очень слабые узы связывают его с жизнью. - Не приняли последнего причастия?!

- После всего, что ты слышал, ты еще думаешь о последнем причастии! сказал больной слабым голосом. - Дай-ка мне лучше эту книгу...

"Похвала глупости", - прочел юноша на переплете из свиной кожи. Однако взять из его рук книгу отцу Флориану не удалось. "Похвала глупости" упала на пол. Желтая рука больного бессильно свесилась с постели. В испуге наклонившись над ним, Збигнев уже не услышал его дыхания.

Когда в обители стало известно о смерти отца Флориана, несколько человек кинулось в келью бакалавра: в последнее время он единственный уделял больному много внимания. Однако Збигнева в келье не оказалось. Искали его в саду, в домовой церкви, в лесу...

Отец эконом с испугом доложил отцу настоятелю, что из монастырской конюшни уведены две самые лучшие лошади. Не прошло и часа, как к отцу настоятелю, ломая руки, вбежал повар с криком:

- Воры! Воры! В нашей кладовой побывали воры!

Из кладовой вытащили два или три окорока, мешок муки и несколько вязанок сушеной рыбы.

Послушник, прозванный "Пшепрашем", мог бы дать святым отцам кое-какие объяснения, но, по свойственной ему осторожности, он не обмолвился ни единым словом о том, что видел, возвращаясь с охапкой хвороста из лесу.

А видел он, как по лесу, напрямик через кусты и канавы, в двух шагах от него, проскакало двое верховых. Один из них был в монашеском одеянии. Худой, бледный монах, по самые глаза заросший спутанной бородой, был ему незнаком. Второй всадник, в бедной хлопской одежде, браво держался в седле, точно он служил когда-то в рейтарах или вообще знал военное дело. Что-то в осанке этого молодого хлопа показалось Пшепрашему знакомым, но ни один, ни другой из верховых не оглянулись, несмотря на то, что послушник их окликнул.

Самой последней новостью, вконец растревожившей настоятеля, было известие о том, что из монастырских погребов, где хранилось оружие, похищены две пищали, две сабли, несколько кинжалов и мешочек пороху.

Однако настоятель строго-настрого запретил и отцу эконому, и отцу кладовщику говорить об этом с кем бы то ни было. Святым отцам вообще-то не подобает держать в монастыре большие запасы оружия, но главная беда была не в этом. Настоятель боялся, что известие о краже дойдет до вармийских властей и тут выяснится, для чего монастырю понадобилось такое количество оружия, а также кто и на какой случай снабдил монахов этим оружием.

Отцам доминиканцам никак не улыбалось, что будет обнаружена их связь с Тевтонским орденом. Может быть, его величество король Зыгмунт и не подозревает, что бок о бок с ним притаился жестокий враг, но, кроме него, кажется, все в королевстве знают, что Орден готовится идти на Польшу войной.

Вот отец настоятель и страшился гнева шляхты, Краковского двора, а в особенности гнева народного, так как недобрые вести о волнениях среди хлопов поступают в монастырь ежечасно.

Глава третья

ПЛЕН И СВОБОДА

Бум... бум... бум... Мерно звучит большой барабан, и звуки его гулко разносятся по гребной палубе. В такт ударам барабана десятки иссохших рук подымают и опускают весла. Здесь все рабы: и те, что гребут, и те, что полосуют их спины бичами.

В конце палубы на возвышении стоит рослый полуголый эфиоп, черный, точно эбонитовый идол, и размеренно бьет в большой барабан. Другой надсмотрщик, коренастый, низкорослый, с отрезанными ушами, прохаживается взад и вперед между скамьями, подбодряя гребцов - то одного, то другого неожиданным ударом бича.

От запаха человеческого пота, давно немытых тел, жары и духоты трудно дышать.

Гребцы сидят вплотную друг к другу, бородатые, обросшие волосами, исхудалые. Они измучены до последнего предела.

Но вот раздаются три частых удара барабана, один за другим подряд: "Бум! Бум! Бум!" Весла разом подымаются над водой и застывают. Галера движется вперед уже по инерции...

И тут же сверху доносятся шум, выкрики команды, грохот якорной цепи. Толчок... и галера останавливается, продолжая покачиваться на месте. Барабан смолк. Надсмотрщик вышел. Гребцы откинулись назад и, опустив головы на грудь, сидят неподвижно, полузакрыв глаза.

Это их отдых. Наверху топают, кричат, суетятся... Здесь же, внизу, тихо и темно. Лишь изредка, когда кто-нибудь из гребцов шевельнется, звякнет цепь, скрепляющая их в один ряд.

Каспер протянул ноги и выпрямился. От усталости и слабости он был в полузабытьи. Топот ног на лестнице вывел его из оцепенения. Грубый голос крикнул по-турецки:

- Эй, дармоеды! Жрать!

Эти слова были хорошо понятны всем.

С грохотом на гребную палубу опустили на ремнях бак с дымящейся солониной. Каспер обеими руками принял глиняную миску и с помощью куска лепешки жадно начал вылавливать червивое, дурно пахнущее мясо.

Утолив голод, он попробовал поудобнее устроиться на скамье и закрыл глаза. Очевидно, галера причалила к берегу; значит, на всю ночь гребцов оставят в покое. В эти редкие часы отдыха, полулежа с закрытыми глазами, в тысячный раз вспоминал Каспер тот ужасный день на палубе "Лючии", ставший первым днем его рабства. Сначала хозяином его был жестокий и жадный работорговец ага Абдуррахман. Он почти не кормил своих гребцов. От голода и непосильной работы они умирали десятками чуть ли не каждый день. На пути в Александрию хозяин лишился почти половины своих гребцов. В это время цены на рабов упали, и Абдуррахман разорился. Галеру его со всеми гребцами купил его враг и соперник - синопский турок Керим.

Совершая сделку, новый владелец галеры вместе с маленьким сморщенным стариком арабом осматривал каждого раба, как барышник осматривает лошадей. Тех, которые казались им непригодными, они отталкивали налево, чтобы сбыть их потом за бесценок или обменять на более свежих. Тех, что были покрепче, отводили направо.

Каспер попал направо. Керим был не менее жаден и жесток, чем Абдуррахман, но был умнее и деловитее. Прежде всего он велел на несколько недель расковать всех рабов. Гребцов откармливали, как скот или птицу. Когда они набрались сил, Керим снова посадил их на галеры, приковал к скамьям, поставил для них барабанщика (под ритм барабана легче было грести) и приставил к рабам надсмотрщика с бичом - бывшего вора с отрезанными ушами. Безухий одновременно служил и переводчиком.

Как только галера вышла в море, паек сразу же убавили: теперь гребцов кормили всего два раза в сутки, но все же еда была лучше, чем у Абдуррахмана.

И снова от зари до зари потянулись тусклые дни отчаяния. Звучал проклятый барабан, неслась брань надсмотрщика, от обжигающих ударов бича лопалась кожа.

И так шли дни, месяцы, годы без малейшего просвета...

Но на пятом году рабства в жизни Каспера произошло событие, вдохнувшее в его измученную душу новые силы.

Однажды, когда они прибыли в Кафу, Керим, по своему обыкновению, обменял десяток окончательно обессилевших гребцов на свежих. У Каспера появились новые "товарищи по веслу": на гребную палубу спустилось пятеро здоровенных мужчин, четверо молодых и один старик.

Длинная цепь приковала их к скамье. Старик оказался соседом Каспера. Спокойно, со скрытой в седых усах усмешкой, он громко сказал:

- Ну, хлопцы, сядайте с богом! И не журытесь, собачьи диты: господь бог нас сюда посадыв, вин же нас выведе!

Язык, на котором говорил старик, был чужой, но Каспер, к своему удивлению, обнаружил, что он его понимает. Только потом он сообразил, что это сказано было по-украински, а в Польше, в деревнях, было много хлопов-украинцев.

Едва сдерживаясь, чтобы не заплакать от волнения, юноша спросил соседа по-польски:

- Пан христианин? Откуда пан родом?

Сосед с удивлением оглядел взлохмаченную рыжую голову Каспера и наполовину по-украински, наполовину по-польски объяснил:

- А мы с Запорожья, казаки... Православные христиане, а как же! А пан, видно, из Польши?

- Я из Гданьска родом... А в плен попал в Константинополе...

- Эк, куда занесло! Слышите, хлопцы! Вот господь бог сразу же послал нам соседа-христианина. Хоть, правда, католика, но все же не басурмана...

Разговоры на галере карались жестоко. Говорить можно было только шепотом и, значит, только с ближайшим соседом. За эти долгие годы соседи Каспера часто менялись; случались и такие, что не понимали ни итальянского, ни польского, ни испанского, ни турецкого языка... Бог их знает, из каких стран они попали на галеру, но все они были одинаково истощенные, замученные и забитые и все, как родные братья, походили один на другого.

Эти же соседи, как видно, не хлебнули еще как следует рабской доли: были веселы, бодры и придали Касперу веры в себя.

Когда наступало время ночного отдыха, юноша иной раз потихоньку полушепотом, запинаясь от волнения, рассказывал соседу свою историю. Тот, несмотря на усталость, слушал его внимательно, не прерывая, слушал не одну и не две ночи. Время от времени он только приговаривал: