Готическая коллекция - Татьяна Степанова

Меркла, догорала, обугливалась, как дрова в камине, вечерняя заря. На ее фоне отчетливо выделялся темный мужской силуэт за столом. Дергачев занял столик у самых перил, окружавших веранду. Он сидел так, как сидит пассажир на верхней палубе теплохода, и тоже не сводил глаз с тускнеющего заката. И прихлебывал пиво из кружки.

— Может, нам подойти к нему? — тревожно спросил Мещерский. — Как-то задержать? А вдруг он сейчас поднимется и уйдет?

Но Кравченко покачал головой — нет.

— Я ее предупреждал, — сказал тихо Мещерский. — Катюшин его школьный друг. Просто так, на эмоциях, на догадках, без доказательств он не станет… Не поверит.

— Просто так и не нужно, — сказал Кравченко. — Какая же это разгадка тайны, если просто так?

— О чем ты?

— Знаешь, мне тут снятся занятные сны. Такие складные, как кино. Вот до обеда, пока вы там с Катькой бродили…

— Тут все дело решается, а он про сны!

— Ты отлично знаешь, что дело тут не решается, — ответил Кравченко. — Не психуй. И не притворяйся.

— Я с ней спорил, я возражал, я пытался убедить ее. — Мещерский словно оправдывался. — Но согласись, и в ее рассуждениях есть определенная логика.

А вдруг она права? И ключ к некоторым событиям действительно скрывается…

— А вам пива еще принести? — неслышно подойдя к их столику, мягко спросила Юлия.

— Если можно, пожалуйста. Спасибо, — лепетнул Мещерский, лишь бы не огорчать ее отказом.

— Неужели вы правда хотите от нас уехать? — тихо спросила Юля.

— Да нет, мы не собира…

— Не принимайте все так близко к сердцу. — Темный взгляд Юлии был участливым и добрым. — Ребята, дорогие мои, хорошие, славные. Плюньте на все.

Чему быть — того не миновать. А нервы свои беречь надо. Плюньте и расслабьтесь. Я и Илюшке своему всегда так твержу, когда он заводится.

— Мы не уедем. Юля, — сказал Кравченко. — Кто вам сказал, что мы собираемся сбежать?

Юлия смущенно улыбнулась и щелкнула пальцами, привлекая внимание Чайкина в картинно-красивой позе застывшего у стойки.

— Борис, сюда еще два пива. — Юлия снова нагнулась к Мещерскому, демонстрируя загорелые упругие грудки в вырезе платья, обдавая запахом духов, пота и мятной жвачки. — Ребята, это за мой счет. Я угощаю.

В эту минуту с улицы послышался рокот мощного мотора, и возле кафе затормозил серебристо-серый «Мерседес». Из него стремительно вышел Григорий Петрович Сукновалов и столь же стремительно, бодро, по-юношески одолел все до одной ступеньки на веранду.

— Добрый вечер, Григорий Петрович, — поздоровалась Юлия. — Рады вас видеть.

— Взаимно, Юленька. — Сукновалов быстро окинул взглядом кафе. — А где же моя ненаглядная?

Юлия лукаво и виновато улыбнулась и пожала плечами.

— Как? Ее у тебя нет? А я думал, она здесь.

— Утром Марта, кажется, к брату поехала. Илья мне говорил, он их видел. Но ко мне она сегодня не заезжала. И не звонила.

— Эх, молодежь, — Сукновалов шутливо-укоризненно покачал головой. — С глаз долой, из сердца вон. Ни на минуту нельзя оставить свое драгоценное сокровище. Ну, ладненько. Так ей и передай при случае — я все возьму на заметку. И все учту, и свои прошлые ошибки, и промахи. И исправлюсь. Кстати, Марта тебе не говорила, что я ярый сторонник домостроя?

— Нет, — засмеялась Юлия.

— А может, это я сам ей забыл сказать? — засмеялся и Сукновалов.

В этот момент раздался стук и звон разбитого стекла. Все головы в кафе повернулись. Дергачев отодвинулся на стуле, трогая носком ботинка осколки возле своего стола.

— Бутылка, — сказал он, — упала. Пустая разбилась.

— Борис, убери, — бросила Юлия через плечо Чайкину. — Григорий Петрович, что же вы стоите, проходите, садитесь. Хотите как обычно? Я мигом кофе сварю.

— Нет, только не кофе, к черту его… Коньяк есть?

Налей-ка рюмашку. Что-то я озяб на ветру, — Сукновалов повел широкими плечами. — Голова трещит. Сегодня на фабрике сплошная нервотрепка. Трубы привезли, ну и… За свои собственные деньги ничего толком добиться нельзя! Никто ничего не хочет делать.

Работать как следует не желают. Все только из-под палки. А деньги хотят получать, прямо за горло берут.

— Не принимайте все так близко к сердцу, — Юлия промурлыкала это тем же самым тоном — бархатно-медовым. — Одну минуточку. Располагайтесь, отдыхайте. Может, сейчас и Марта приедет. На обратном пути заглянет. Или вместе с братом они…

Сукновалов тяжело опустился за столик. Мещерский изумился: только что казалось, что под полосатым тентом все столики заняты и вообще — яблоку негде упасть. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, — нате вам место. Сукновалов посмотрел на часы. Мещерскому виден был его тяжелый мясистый профиль, толстая шея, подбритый затылок. Сукновалов больше не улыбался. Лицо его было угрюмым и сосредоточенным. «А ведь он ревнует Марту, — осенило вдруг Мещерского. — Он ее зверски ревнует ко всем. Даже к Линку».

— Вот, прошу, — Юлия, как ночная бабочка, порхнула к столу с подносом. — Григорий Петрович, а мой Илья вам ничего еще не говорил?

— О чем? — Сукновалов пригубил коньяк, посмотрел на Юлию, и лицо его снова обрело снисходительно-добродушное выражение.

— Илья, ну как же ты?! — воскликнула Юлия так громко и укоризненно, что Базис, крутившийся возле гриля, уронил с вилки только что подцепленную сосиску, а все головы в кафе снова, как подсолнухи, повернулись. — Что же ты молчишь-то?

— Да забыл! Из головы просто вылетело! — Базис, вытирая руки салфеткой, заспешил к столу Сукновалова. — Ну, Григорий Петрович, все, обкатал я наше авто, резину обновил.

— Успел уже? Когда? — Сукновалов хлопнул себя по колену.

— Да вчера вечером. Я и не думал, да ребята подначили — давай да давай, прокатись с ветерком. Юля мне: подожди, вот Григорий Петрович приедет, а я…

Не утерпел. Так проверить хотелось.

— Ну и?

— Зверь машина, Григорий Петрович. Мотор что оркестр симфонический. Если желаете, можно прямо сейчас и…

Сукновалов отодвинул пустую рюмку.

— Нет, Илюша, только не сейчас. Устал я что-то.

Замотался. Да и ты, гляжу, не того что-то, не в форме.

Неприятности?

— А, — Базис махнул рукой, — с утра жилы все вымотают.

— Да ты толком говори. — Сукновалов спрашивал, но смотрел мимо собеседника. — С отелем проблемы?

С деньгами?

— Да нет, — Базис тяжко вздохнул, — не с деньгами. Так, муть голубая… Здесь у всех с самого утра все наперекосяк, Григорий Петрович, как милиция-то снова налетела.

Сукновалов рассеянно покивал: да-да, слышал, знаю, очень жаль.

— Давай не будем себе портить праздник, Илюша, — сказал он, поднимаясь. — В следующий раз машиной займемся. Специально с Мартой к тебе заглянем. На днях я как-нибудь дела свои пораньше закончу, и обкатаем резину. Доставим Марте удовольствие, прокатим с ветерком. Да, кстати, Юля мне сказала, что ты, кажется, видел мою ненаглядную вместе с родственничком?

Базис кивнул.

— Долгонько она у него загостилась, — хмыкнул Сукновалов. — Михель-то парень тихий, смирный, а при случае заболтает кого угодно. Ну, ей практика с ним-то.., я насчет языка немецкого… Практика нужна. В Европу мы с ней едем через две недельки.

— Конечно, Григорий Петрович, — поддакнул Базис. — Европа — это круто.

Сукновалов расплатился за коньяк, направился к выходу и на ступеньках столкнулся с Катюшиным. Тот до кафе добрался пешим — стрекота его мотоцикла никто не слышал. Позади Катюшина Мещерский увидел Катю.

— Здравия желаю, — мрачно поздоровался с Сукноваловым Катюшин. Вид у него был, как и голос, — мрачным, как туча.

— Вечер добрый, лейтенант. Откуда вы такой пасмурный? — осведомился Сукновалов, и в дружеском его тоне Мещерскому, сразу же тревожно насторожившемуся при виде Кати и участкового, померещилась легкая издевка.

Катюшин глянул на Сукновалова. И в его взгляде читался ясный ответ — от верблюда. Он обошел Сукновалова и медленно направился к столику Дергачева.

Катя нерешительно остановилась на пороге кафе.

— Привела все-таки, — шепнул Мещерскому Кравченко. — Уломала. Ну, Катька! Ну, что-то будет.

Едва завидев Катюшина, не на шутку встревожился и Базис. Лицо его потемнело, на скулах вспыхнул гневный румянец. Катюшин приблизился к Дергачеву. В этот момент кассета в магнитофоне, оглушавшем всех, неожиданно закончилась. Над верандой в вечернем воздухе плыл сигаретный дым да размеренный гул голосов.

— Иван, — напряженный голос Катюшина резко выделялся в этом гуле, — пойдем. Надо поговорить.

Дергачев точно очнулся. В руке у него была тяжелая пивная кружка.

— Садись, Клим.

— Нет, не здесь. Пойдем со мной.

Мещерский почувствовал, как мгновенно стихли, точно умерли, все голоса в кафе.

— Я пью свое пиво. — Кружка Дергачева была пуста. На столе стояли еще две пустые бутылки «Балтики». Осколки третьей, разбитой, Чайкин, неумело шурхая по полу щеткой, заметал на совок.