Последний полустанок - Владимир Немцов

положение Бабкина, когда он увидел... Нет, так ничего

не получится, нужен обстоятельный рассказ...

Диск пролетел над самой горой. Бабкин несколько раз окликнул Димку, потом заглянул в люк и заметил, что трос пропал. Оказалось, что он тянется вдоль нижней светящейся поверхности диска и дальше конец его болтается на ветру.

Димка исчез...

Убегала земля. Расплывалась в тумане река, будто наполненная сверкающей ртутью. Черные зубчатые тени гор теряли свои очертания. У самого люка мелькнуло рваное облако, похожее на елочную вату, осыпанную блестками, и сразу стало темно.

Тимофей поежился от холода, поднялся вверх по лесенке. Хотелось разобраться спокойно. Он не любил торопиться с выводами, но думал, что Димка поступил правильно. Наверное, пролетая над горой, зацепился за какое-нибудь дерево и решил освободиться от троса. Может быть, уже сегодня доберется до жилья. Тимофеи и мысли не допускал, что с Димкой могло случиться несчастье.

Он вспомнил, что скоро включится радиостанция. Надо послушать, работает ли анализатор? Возвратившись в кабину, Бабкин включил приемник. Анализатор работал четко. Значит, Димке удалось его исправить. Но как же все-таки он решился взобраться на диск? Неужели за столько лет дружбы Тимофей не сумел изучить Димкин характер?

Он был довольно противоречив. Димка не боялся пойти наперекор мнению большинства, был честен и принципиален, часто говорил, что думал, отчего наживал себе врагов, но страха перед ними не испытывал, хотя некоторых следовало бы и опасаться. И в то же время в пустяковых случаях Димка оказывался самым последним трусом. Мог испугаться ужа, боялся мышей и особенно пиявок: если пиявка присосалась к ноге - все кончено, целое лето не станет купаться. Димка стороной обходил коров, потому что в детстве какая-то комолая буренка прижала его к забору. Да если вспомнить все, что с ним случалось, то, пожалуй, Димку никто бы не назвал храбрецом.

И вдруг такое мужество! Конечно, выхода не было. Стервятник со взрывчатой начинкой рано или поздно уничтожил бы "Унион".

Холодно. А там наверху будет еще холоднее. Неужели, чтобы перевалить через отроги Кавказского хребта, надо забираться так высоко? И Тимофей понял, что это не просто перелет, а самые настоящие испытания диска.

Он по-хозяйски осмотрелся: все ли здесь в порядке, готов ли "Унион" к высотному полету. О себе не хотелось думать. Кабина закрывается герметически, воздуха здесь и в коридоре хватит. Смущало другое. Диск испытывался не раз, а вот новая конструкция "Унион" - вряд ли. Его огромная гофрированная оболочка должна была расширяться от внутреннего давления газа при уменьшении давления на высоте. А вдруг там наверху она лопнет?

Словно ледяная вода, холод растекался по кабине. Тимофею казалось, что вода уже подобралась к нему и тонкими струйками ползет дальше по ребристому полу.

Надо закрыть люк. Тимофей прошел коридором, в последний раз посмотрел на землю - она обледенела, приближался рассвет - и захлопнул обе крышки люка. Диск продолжал подниматься. Чтобы сохранить в кабине хоть остатки тепла, Тимофей закрыл дверь в коридор.

Чувствуя повсюду обжигающий холод металла, Тимофей искал места, где бы пристроиться. На краю аккумуляторного каркаса было теплее - при работе аккумуляторы немного нагревались. Надо бы двигаться, похлопать себя по спине, помахать руками. Но здесь, на тонком ребре, приходится лишь балансировать. Спрыгнуть нельзя, ноги примерзнут к полу. Вот когда Тимофей по-настоящему пожалел о потерянных ботинках. Второй бы хоть остался. Стоял бы Тимофей, как аист, на одной ноге. Все-таки легче.

Думал он об этом с усмешкой, чтобы подбодрить себя, отогнать страх, иначе ослабеет воля, помутится разум, все станет безразличным, ненужным. Мороз будет медленно сковывать движения, усыплять. Уже не сможешь лишний раз потереть руки, пошевелить пальцами ног.

Сбросив пиджак, Тимофей подложил его под ноги и, размахивая руками, запрыгал на одном месте. Нет, так еще хуже, надо поскорее одеться.

"Унион" набирал высоту. Приборы покрылись мелкой изморозью.

Если бы знали Набатников, Дерябин, Поярков, все, кто строил "Унион", устанавливал в нем аппараты и приборы, все, кто сейчас радуется каждому километру завоеванной высоты, что там, наверху, далеко от теплой земли, вместе с испытанием конструкции испытывается воля и мужество человека!

Чувствуя, что деревенеют ноги, Тимофей поджал колени к подбородку и стал растирать занемевшие пальцы. Сердце словно остановилось от холода.

В приемнике послышалось знакомое булькание сигналов. Высота... семь тысяч пятьсот... Давление?.. Какое маленькое давление на этой высоте! А выше еще меньше... Если бы там, наверху, открыть люк, то станешь похожим на рыбу, вытащенную из черной океанской глубины. Вспомнилась картинка в учебнике: рыба с огромными выпученными глазами. Тимофей невольно вздрогнул. Температура... минус сорок пять. Хорошо, что воздух в кабине еще не совсем охладился. Здесь все-таки теплее, чем снаружи.

Бабкин соскочил с жердочки, забегал, запрыгал. Он бил себя по груди, по бокам, по ногам, выкручивался в невероятной гимнастике. Все, что угодно, только бы не поддаться холоду.

Желтый кабель змейкой тянется от аккумуляторов. Оторвать, отсоединить бы его, тогда сразу выключатся радиостанция и метеоприборы. Раньше все приемники и все устройство телеуправления диском были подключены к другой группе аккумуляторов. Там, внизу, поймут, что здесь неладно, и диск начнут спускать на землю. Постепенно станет теплеть, потекут по стенкам весенние капели, растает иней. И вот уже настоящее земное лето горячим ветром ворвется в люк...

А вдруг сейчас все переделано иначе? Отсоединишь провод - и диск потеряет управление. Нет, надо ждать. Не имеет права Тимофей прекращать испытания. Наверное, они скоро закончатся или Димка предупредит...

И окоченевшая рука, протянутая к желтому кабелю, бессильно опускается.

Хотелось спать. Спать, только спать... Разбудил пронзительный крик. Где он? Что с ним? Так кричат обезьяны в тропических лесах. Опять визжит обезьяна? Неужели начинается сумасшествие? Еще и еще крики!

Тимофей вскакивает, прислушивается. На полу лежит приемник. Вот откуда крик. Но почему такая страшная передача? Ни одного человеческого слова... Опять дремота, сон... Нельзя спать, нельзя...

Наверху, у незнакомого аппарата, трубка покрывалась льдом. Этого не должно быть. Надо записать, записать... Но пальцы уже совсем не держат карандаш. Тимофей вытащил из кармана два обрывка тонкой проволоки, присоединил их к аккумулятору и дотронулся зачищенными концами проводов до графита.

Карандаш быстро нагревался. Тимофей держал его, как маленькую грелку, чувствуя в замерзших пальцах живительное тепло. Через несколько минут он уже записывал свои наблюдения в карманную книжку Багрецова.