Последний полустанок - Владимир Немцов

Льнуть к тому, кто самый "главный".

Передавая "молнию" Аскольдику, Медоваров похвалил:

- Молодец, комсомол. Демократично. Критика правильная, не взирая на лица. Можешь вывешивать, золотко. Кнопки-то захватил?

- Обязательно, Анатолий Анатольевич.

Людям было скучно. Все сгрудились возле "молнии". Кто-то хихикая, поглядывая назад, где сидели Поярков и Нюра. Кто-то удивленно пожимал плечами.

Римма уже успела посмотреть "молнию" в руках у Толь Толича, и ей захотелось увидеть, какое впечатление произведет на Анну Васильевну критическое выступление стенной печати. Сама-то Римма привыкла к этому. Ее рисовали в разных видах, то с одной прической, то с другой, дразнили "стилягой", чем она даже гордилась: завидуют, мол, вот и рисуют.

Заложив руки в карманы узких модных брюк, Римма подошла к Нюре.

- И вас намалевали. Вредюги.

Неверной походкой - самолет слегка покачивало - Нюра приблизилась к двери в кабину летчиков, где был приколот раскрашенный лист, прочитала и молча опустила голову.

- Не журитесь, Анна Васильевна, - чувствуя неладное, утешала ее Римма. Це "дружеский шарж". Бачите, що написано?

Пробежав через весь самолет, Нюра бросилась в кресло и закрыла лицо руками.

Поярков спросил, что случилось, но, понимая ее состояние, вскочил и сам поспешил выяснить причину.

- Пошляки! - он протянул было руку к размалеванному листу, но Медоваров предупредил:

- Опомнитесь, Серафим Михайлович, Вы же знаете, что за это бывает? Это стенная пресса.

- Какая там к черту пресса? Грязные пасквилянты.

Медоваров встал и внушительно произнес:

- Мы не позволим так относиться к критике. Да и потом, я не пойму, в чем дело? О вас написано очень уважительно...

- Признается ваш талант, - пискнул из-за спины Толь Толича перепуганный Аскольдик.

Отодвинув в сторону Медоварова, Поярков оказался рядом с Аскольдиком, автором, художником и редактором злополучного листка.

- Бросьте вы о таланте. Когда всякие мокроносые мальчишки выносят на посмешище самое... Когда... - Поярков не мог продолжать, не хватало воздуха.

Подбежал Марк Миронович и усадил его в кресло.

- Если хотите знать мое мнение, - сказал он, обращаясь к Медоварову, - то в старое время за такие дела мальчикам уши драли.

- Старики, конечно, глуповаты, - будто про себя сказал Аскольдик. - Но что поделаешь, история им простит.

Столь откровенная наглость возмутила даже Медоварова. Однако, стараясь замять неприятный инцидент, он мягко пожурил Аскольдика, оправдывая его банальными словами, что-то вроде "молодо-зелено", затем, повинуясь настоянию Марка Мироновича и с молчаливого всеобщего одобрения, приказал снять "молнию".

- Но это в виде исключения, - не преминул заметить Толь Толич. - Так сказать, по требованию врача. Он отвечает за состояние здоровья и товарища Пояркова и всех других членов экспедиции.

- Простите, Марк Миронович, - прошептал Поярков, силясь подняться.

Марк Миронович удержал его за плечи.

- Сидите, пожалуйста. И не прощу. Никогда не прощу. Если из-за каждого дурака мы будем за сердце хвататься, то эдак и до пятидесяти не доживешь. - Он подергал свою седую бородку и, глядя вслед Аскольдику, пробормотал: - Ох, и устроил бы я ему Аскольдову могилу!..

Медоварова подозвал к себе еле живой диссертант, изучающий субъективные ощущения, и, стыдливо заталкивая под кресло наполненные так называемые гигиенические пакеты, спросил:

- А когда под...нимемся в зону кисс...лородной недостаточности?

- Правда, Анатолий Анатольевич, - поддержали его другие. - По программе уже пора.

Медоваров хотел было пройти в кабину летчиков, чтобы отдать приказание о подъеме, но его остановил Марк Миронович:

- Что вы хотите делать? - И, услышав ответ, категорически запротестовал: Не разрешаю. Абсолютно не разрешаю.

Похлопывая себя по голенищу свернутой в трубку "молнией", Толь Толич удивленно спросил:

- Но почему?

- Если хотите знать мое мнение, - как обычно начал Марк Миронович, - то я должен сказать, что на больших высотах сердцу трудно работать, тем более после этого, - он указал на "молнию". - Как врач, я бы хотел обратить ваше внимание на охрану труда и элементарные требования-гигиены. А что представляет собой наша стенная печать? В условиях кислородной недостаточности, да и во всех других условиях, ею надо пользоваться умно и осмотрительно и доверять ее лишь чистым рукам. Абсолютно стерильным и опытным. Вы улавливаете мою мысль? Ну вот и договорились.

Поярков все время порывался встать, чтобы пройти к пилотам и посмотреть "Унион" на экране радиолокатора. Сейчас его должно быть видно хорошо - ведь самолет уже находится близко от того места, где диск стал подниматься в ионосферу.

- Виден как на ладони! - обрадованно воскликнул радист, высовывая голову из двери. - Скорее, Серафим Михайлович!

Тут уж Пояркова не удержать. На круглом экране, точно на большом голубоватом блюдце, вмонтированном в стол, отчетливо виднелась светящаяся овальная пуговица. На ней даже различались темные точки иллюминаторов. Но их видел радист, а Поярков, еще не оправившийся от сердечной боли, от обиды за Нюру и свое большое чувство, видел все как в тумане.

У самого диска повисла паутинка. Радист не знал устройства "Униона", не знал, что это трос. А у Пояркова затуманены глаза, не рассмотрел он паутинку, а то бы догадался сразу, что трос спустился не случайно. Значит, в "Унионе" оказались люди.

Радист считал, что паутинка недостойна внимания, - местное отражение, пустяковый недостаток в работе аппарата.

Светлое пятнышко постепенно тускнело. "Унион" поднимался все выше и выше.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,

в которой рассказывается о том, как человек может летать

без крыльев, и о том, когда можно увидеть две большие

луны.

Председатель колхоза "Рассвет", старик Соселия, шел по темной улице уснувшего селения. Походка его была не совсем твердой, приходилось опираться на руку своего гостя - Миколы Горобца, тракториста.

- Вы, Симон Артемович, не извольте беспокоиться, - говорил Микола, с трудом подыскивая слова. - Не извольте...

Но слова, как нарочно, ускользали из памяти. Найдет Микола подходящее слово, а оно, "як та птица, порх - и нема ее", исчезло. Лови за хвост... "Ну и хмельная эта... как ее?.. "кахетинская горилка", - благодушно сокрушался Горобец и, путая украинские и русские слова, уже в который раз начинал:

- Вы, Симон Артемович, як кажуть... не извольте беспокоиться. Мне здесь дуже

нравится. Такий вежливый, инте... инте... интеллигентный, обходительный народ.

Микола Горобец в числе других трактористов был прислан сюда для испытаний специальных горных тракторов. Миколе действительно понравились здешние люди, жаркое солнце и виноградники. Он даже примирился с опасными горными склонами, где трактор водить нелегко. Того и гляди, поедешь аж к самой Куре. Но как только закончатся испытания, он все равно уедет к себе на родину.