Последний полустанок - Владимир Немцов

И Римма опять вернулась к начатой теме:

- Мабуть, вы с самим министром балакали? Який вин? Молодой чи старый? Здается мне, що министр вас сюда устроил?

- О таких вещах, золотко, не расспрашивают. - Толь Толич пригладил похожие на подсолнушки усы. - Может, и министр, а возможно, и кто-нибудь другой. - И опять по привычке, как бы невзначай, поглядел на потолок.

Римма вздохнула:

- Вот бы познакомиться...

Будем к ней снисходительны. Не только пустенькую девчонку, но и зрелых, умудренных опытом людей Толь Толич не раз вводил в заблуждение своим многозначительным поглядыванием на потолок. Кто знает, кого он имеет в виду?

* * * * * * * * * *

В самолете стало жарко. Поярков повернул блестящий цилиндрик над головой и направил на себя освежающую воздушную струю. Его мягкие, уже с проседью волосы поднялись вверх.

Он придержал их ладонью, потом, как бы вспомнив о чем-то, встал и, опираясь на спинки кресел, прошел в кабину, к радисту, чтобы узнать, нет ли сообщений от Дерябина.

Как и было намечено по новой программе, согласованной с Поярковым, "Унион" будет подниматься вверх, останавливаясь на разных высотах. Даже в ионосфере он может висеть в пространстве, словно вертолет в воздухе. В данном случае используется система, в принципе похожая на реактивные винты. Таким образом, исследования высших слоев атмосферы могли производиться гораздо полнее и точнее, чем с помощью ракеты, хотя некоторые из них и достигали больших высот, чем "Унион".

Из разговора с Дерябиным выяснилось, что Набатников доволен испытаниями. Диск взобрался как бы на новую ступеньку и сейчас отдыхает на высоте около трех километров. Все приборы работают, в том числе и мейсоновский анализатор.

Поярков поспешил поделиться приятной новостью с Медоваровым:

- Только что говорил с Борисом Захаровичем. "Унион" сразу пошел вверх. Подъем идет почти по расчетному графику.

- Но ведь вы доказывали, что туда забрались два молодца, - не преминул съехидничать Толь Толич. - Куда же девался лишний вес?

- Не знаю.

Медоваров благодушно усмехнулся и погрозил пальцем:

- Вот то-то и оно, что не знаете. А почему, золотко, не хотели заменить тяжелые стекла, как я предлагал?

- Опять вы за свое, Анатолий Анатольевич! - ободренный успехом, укоризненно проговорил Поярков. - У каждого из нас есть свой "пунктик". У Бориса Захаровича - чистота воздуха, у меня - "Унион". А у вас - "космическая броня". Неистовый болельщик.

- А как же? Я ведь практически этими полимерами занимался. Знаю, что к чему.

- Ради постоянной вашей любви к этим самым полимерам я готов застеклить все иллюминаторы "космической броней". Конечно, если она выдержит высотные испытания.

- Не сомневайтесь, золотко, не сомневайтесь, - солидно проговорил Толь Толич.

Римма помедлила, пока Поярков пройдет на свое место.

- Действительно, чушь какую придумали, - обратилась она к Медоварову. - За длинного хлопчика ничего не скажу. Смурной какой-то. Но який жонатый дурень смертяку на небе буде шукаты? Чи ему жить надоело?

- Это вы насчет Бабкина?

- А я знаю? Бабкиным его кличуть чи Лодыжкиным? Белобрысенький, а с-под щетинки кожа просвечивает, розовая, як у того порося. - Римма тоненько хихикнула, но потом посерьезнела. - За яким бисом вы заставили меня до Москвы звонить. Аж две годины у телефона сидела.

- Не понимаю я украинского, - оборвал ее Толь Толич. - Говорите по-русски. Какие две годины?

- Два часа. Этого даже не знаете? Звонила, звонила... А мама багрецовская так это важно спрашивает: "А почему вы, девочка, сыном моим интересуетесь?" Не могла же я сказать, что сынок ее либо полетел, либо сквозь землю провалился? Вы же сами говорили, чтобы старуху не волновать.

- Говорил. Ну, а чем же вы объяснили ваш звонок?

- Не помню. Соврала что-то. Но старуха мне точно сказала насчет телеграммы.

- А вы не спросили, когда она была отправлена?

- Зачем? И так старуха подозревать начала, не гоняюсь ли я за ее сынком. Очень мне он нужен...

Толь Толич почувствовал, что поручение было выполнено точно. Но если "Унион" поднимается по расчетному графику, то подозрения отпадают. Людей там нет, а где они сейчас находятся, руководству НИИАП безразлично. Пусть ищут с места их постоянной прописки.

Подошел Аскольдик:

- Я считаю, Анатолий Анатольевич, что общественная жизнь должна продолжаться в любых условиях, на любой высоте и любой глубине. Материальчик у меня кое-какой есть. Разрешите выпустить "молнию"?

- Действуй, комсомол! - одобрительно разрешил Толь Толич. - Заворачивай.

Возвратившись к Нюре, Аскольдик хотел было сесть рядом, но Поярков предупредил его:

- Простите, Нюрочка, оторвитесь от книги, я должен вам рассказать одну интересную новость.

Аскольдик понимающе усмехнулся и, обиженно шмыгнув носом, прошел вперед.

- Я слушаю, Серафим Михайлович, - холодно проговорила Нюра, заметив, что многие обернулись назад. - На нас смотрят.

Поярков презрительно пожал плечами:

- Меня это не касается.

- А обо мне вы подумали?

Он посмотрел на нее виновато и умоляюще:

- Если бы я мог не думать! Но что случилось, Нюрочка? С самого утра вы бегаете от меня - может, обидел случайно? Не так посмотрел? Сказал не то?

Нюра уронила книгу на колени. Теплая волна нежности поднималась к горлу. От нее и захлебнуться можно. Казалось, что нет сейчас человека ближе ей и дороже. Она отвернулась к окну. Откуда-то из темноты выплыло лицо Курбатова и сразу же исчезло, растаяло. Губы готовы были прошептать Серафиму Михайловичу, что все остается по-старому, что она сама не знает, как это все получилось. Пусть не тревожится.

Хотела сказать, уже обернулась, но опять встретилась с любопытствующими взглядами Риммы, Аскольдика и других. Даже несчастный аспирант, изучающий субъективные ощущения полета, застыл с пакетом у подбородка и тупо смотрел на Нюру сквозь очки.

Все исчезло - и теплота и нежность. Нюра вздохнула и равнодушно спросила:

- Вы обещали новость? Рассказывайте.

Лицо Пояркова передернулось. Не обращая внимания на иронические взгляды и перешептывания, он наклонился к Нюре:

- Да, новость очень странная. Мне больно и противно об этом говорить. Вы отказались от моей дружбы и каждую свободную минуту отдаете пустому мальчишке, Римме... Кому угодно. Раньше вы находили время и для меня, а сейчас я должен вымаливать у вас минуты, отбирать их у Аскольдика. Скажите, что произошло? Я места себе не нахожу...

Покоренная его горячей искренностью, Нюра не могла лгать.

- Вы хороший, Серафим Михайлович, и мне не хочется вам делать больно. Но разве вы не догадываетесь, почему я хожу с Аскольдиком, Риммой? Почему стараюсь вас избегать?