Железные франки - Иария Шенбрунн-Амор

Муин ад-Дин учтиво поклонился огромному гяуру:

– Ас-саляму алейкум! – и пробормотал себе под нос: – Уж лучше мы к вам, чем вы к нам.

Гости прижимали к чувствительным носам пропитанные благовониями платки, чтобы забить кисло-приторный запах выпариваемого сахарного тростника и адскую вонь конской мочи, несущуюся из квартала кожевников. Черные живые глаза дамасского атабека с интересом разглядывали первый увиденный город в Сахиле – прибрежной полоске земли, которую рано или поздно умме правоверных надлежит завоевать. Улицы кишели рослыми, светловолосыми, безбородыми варварами-франджами, бородатыми сирийскими христианами и чужеземными паломниками, прибывшими из Европы с весенними морскими конвоями. В глаза бросались женщины с непокрытыми лицами, евреи и босые христианские суфии в длинных хламидах с выбритыми макушками. Унур отмечал грязь, кресты на мечетях, превращенные в колокольни минареты, свиней в канавах, невероятные фортификационные укрепления, столпотворение ослов и верблюдов у таможенных постов, развевающиеся над башнями каструма стяги с золотыми крестами Иерусалима и лилиями Антиохии, внутреннюю гавань, над которой стоял невыносимый смрад стекающих в море отбросов, недаром ее прозвали Лордемер – Вонючее море. В заливе теснились десятки трирем, огромных парусных купеческих нефов и юрких весельных галер. Далеко в море выходил волнорез из гигантских валунов, а у входа в порт, перекрытого гигантской цепью, возвышалась башня Мух, днем и ночью указывающая путь кораблям. С горем и возмущением эмир заметил, что башню надстраивали мусульманские пленники, закованные в цепи, и тут же принес благочестивый обет выкупить сотню суннитов, знающих Коран наизусть.

– Мой любезный друг ибн Мункыз, думали ли вы, когда мы с василевсом осаждали ваш Шейзар, что в Акре вас будут встречать с таким радушием? – весело спросил Раймонд спутника Мехенеддина.

Сирийский драгоман перевел вопрос, смуглое, скуластое лицо ибн Мункыза прорезала ответная белозубая улыбка:

– Разве мы могли догадаться, что имеем дело со столь великодушным и достойным противником? За время той осады византийские камнеметы разрушили полгорода, и убитых было не счесть. Впрочем, Антиохия ведь и сама испытала на себе страшные обстрелы греков? Неудивительно, что вы-то впустили василевса в город и покорились ему. Поистине, мы сами устояли лишь благодаря помощи Аллаха.

Фульк и Мелисенда принимали дамасцев с невиданной помпой. В их честь устраивались пиры, охоты, состязания в ловкости и силе, судилища, казни и ратные турниры. Хозяева не жалели усилий сделать пребывание нечестивцев незабываемым – сарацинам отвели самые красивые и удобные покои с видом на море, а в кафедральном соборе Святого Креста, бывшей мечети, освободили закуток, чтобы язычники могли поклоняться там своему Аллаху, пусть горят за это их души все вечности в аду. Франки невозмутимо терпели даже магометанский обычай посреди охоты или прогулки расстилать коврики и совершать намаз.

Обходительность, учтивость и доблесть Усамы ибн Мункыза завоевали все сердца. Общее невольное восхищение достоинствами сарацин выразил Гильом де Бурс:

– Этот Усама – великий воин и отличный всадник, а ростом и стройностью поганый неверный подобен настоящему рыцарю!

– Кто бы мог подумать, что басурмане способны быть столь отважными, великодушными и благородными? – воскликнул Амори де Милли.

– Какими бы замечательными ни были эти язычники, пока они придерживаются своей веры, они останутся нашими врагами, и все договоры с ними позорны, – напомнил паломник Этьен де Таранс, ожидавший в Акре корабля до Марселя.

Рыцари не стали отвечать чужаку, смеющему указывать местным жителям, как себя вести. Нести вместе с франками груз защиты Святой земли французы и итальянцы не торопились, зато категорически противились любому соглашению с мусульманами. Нет предела рвению и готовности европейцев платить за чистоту риз борьбы с неверными кровью франков.

За считаные дни Усама, сын эмира Шейзара, когда-то служивший самому Занги, а ныне – верный слуга и правая рука его врага атабека Дамаска, стал кумиром франкской знати. Придворные наперебой оспаривали право принимать у себя диковинных гостей, даже суровые тамплиеры хвалили необыкновенных магометан, неохотно признавая, что лучшим из них не чужды такие добродетели, как щедрость, самоотверженность, скромность, целомудренность, преданность, отвага и смирение, но, добавляли латиняне, какой в них толк, если отсутствует самое важное – вера в истинного Бога?

Высокородные вельможи стремились произвести на сарацин самое благоприятное впечатление, дамы – понравиться и выспросить магометан о щекочущем женское воображение обычае многоженства. Многие из них поспешно нарядились в мусульманскую одежду, сменили головные покрывала на расшитые жемчугом и гранатами тюрбаны. Те, что были постарше и подурнее собой, ввели в обиход полупрозрачные муслиновые чадры и густо насурьмили глаза в подражание прелестным гуриям. Франкские бароны отращивали такие же аккуратные бородки, как у эмира, прижимали руку к сердцу и низко кланялись. Музыканты усердно разучивали неблагозвучные восточные мелодии, беспощадно царапая уши слушателей. Недавнего противника полюбили за то, что он пришел на поклон, просил о помощи и вблизи оказался вовсе не ужасающим, а обворожительным.

Только дама Филомена держалась непримиримо, к неверным даже не приближалась и убеждала всех знакомых:

– Мы еще сильно пожалеем об этом безумии. Враг есть враг, а друг есть друг, а тот, кто начнет их путать, окажется обманутым.

Люди терпеливо выслушивали женщину, потерявшую сыновей в войнах с сарацинами. Никто и не собирался слепо доверять вчерашнему неприятелю, но что плохого случится, если в силках дружбы безнадежно запутается противник?

С особыми надеждами взирал на нехристей иерусалимский патриарх. Честолюбивого Уильяма Малинского соблазняла мысль совершить невиданное богоугодное деяние – обратить мусульманских властителей в истинную веру. Подкараулив в саду Мехенеддина, патриарх с замиранием сердца предложил почетному гостю полюбоваться в кафедральном соборе святыми иконами.

– Взгляните, ваше дамасское величество, на эти чудодейственные изображения, – суетился от волнения его высокопреосвященство, стараясь подметить на лице гостя неизбежное благое влияние святых реликвий: – Это Богоматерь и сам Господь Бог, когда он был еще младенцем. А тут святой Иосиф, муж Марии. А здесь Господа нашего Иисуса Христа снимают с распятия…

Правитель Дамаска не собирался расстраивать доверчивого франджского имама и сообщать ему, что на рынке Акры он успел приметить груды подобных противных Аллаху картин. Да и не к лицу вежливому гостю и опытному дипломату препираться с безумцем, верящим в рождение Бога из чрева женщины и поклоняющемуся двум сбитым поперек доскам. Поэтому атабек созерцал иконы с искренним интересом, и чаяния патриарха на обращение знатного сарацина крепли с каждым осмотренным образом: