Я всемогущий - Дмитрий Карманов

— С вами всё в порядке, Платон Сергеевич? — Глаза у пилота были огромными, как у перепуганного котёнка.

— В порядке, — буркнул я, растирая ладони и забираясь в кабину. — Летим.

— Куда? — спросил пилот, поднимая машину.

И тут я задумался. Действительно, куда сейчас лететь? Сосредоточив усилия на освобождении, я так и не подумал, что делать дальше. Лететь к Солодовникову? А смысл в этом какой?

— Эта штука как телефон работает? — спросил я пилота, показывая на узел связи на приборной доске вертолёта. Тот кивнул.

Я набрал Олега, но услышал лишь приятный женский голос, сообщивший, что данный номер временно не обслуживается.

— Жми в Кремль, — сказал я вертолётчику.

Заблокировать кремлёвскую резиденцию малининцы, видимо, и не пытались. Наверное, не предполагали, что я вырвусь из захваченного дома, а может быть, просто не хотели связываться с одним из самых серьёзно охраняемых объектов в стране.

Служба президентской безопасности удивлённо меня приветствовала — было видно, что ребята ничего о происходящем не знали. Я же, поразмыслив, решил пока тревогу не бить, надеясь разобраться самостоятельно.

В кабинете я первым делом включил компьютер и забрался на новостные сайты. О том, что в Москве происходит военный переворот, не сообщало ни одно агентство. Новости были скудны — Россия большей частью спала, американцы мусолили про ураган на восточном побережье и права человека в Намибии.

Путешествие в обнимку с шасси вертолёта несколько выбило меня из колеи, однако, сидя в удобном кресле президентского кабинета, я понемногу стал приходить в себя и рассуждать логически.

Входить с кем-то в противостояние, устраивать стрельбу на улицах, да и вообще отвлекаться на посторонние дела и путчи не входило в мои планы. Нужно всё это быстро и безболезненно завершить.

Должна произойти всего лишь одна случайность.

Всё оказалось банальным. Устав от переживаний ночи и решив перекусить, мятежный генерал Малинин подавился бутербродом. По нелепой случайности, рядом с ним не оказалось человека, который сумел бы быстро помочь.

Оставшись без предводителя, путч захлебнулся. Ближайшие сподвижники Малинина ещё до рассвета позаботились о том, чтобы скрыться, благо по телевидению они не выступали, и их лица не примелькались. Танкисты, оставшись внезапно без командования, заняли предписываемые позиции и заглушили моторы, ожидая дальнейших указаний. В утренний час пик это создало в городе лишние пробки — и едущие на работу москвичи в сердцах кляли умников, вздумавших проводить в переполненном городе военные учения.

Взъерошенный Солодовников, выслушав мой рассказ о ночных событиях, некоторое время молчал, задумчиво приглаживая волосы. Затем, странно на меня поглядев, произнёс:

— Знаешь, Платон, а ведь впервые с тех пор, как обнаружилась… твоя особенность… Впервые твой противник умирает.

«Не впервые», — подумал я, вспомнив про камеру номер тридцать девять.

Вслух же я сказал:

— А разве он умер? Откуда информация?

Солодовников указал на листки оперативного отчёта, лежащие на столе. Я изобразил удивление:

— Посмотри внимательнее, Олег.

Он недоверчиво потянулся к отчёту, нашёл нужный лист.

— Готов поклясться, что ещё пять минут назад здесь было написано, что он умер! Удушье, подавился при приёме пищи — где всё это?! Не мог же я это придумать!

— Он и вправду подавился, — сказал я. — Чуть было не умер. Но врачи постарались — и сейчас его жизнь вне опасности.

Солодовников смотрел на меня глазами Фомы Неверующего, узревшего Христа.

— Ты просто ошибся, — успокаивающе сказал я. — Бывает.

Часть третья

Я внимательно посмотрел на дверь перед собой. Стальная, грубо сваренная, крашенная рыжей краской, она открывалась лишь после нажатия неприметной кнопки рядом. Я надавил на матово поблёскивающий кругляш и вышел из парадной на улицу.

Во дворе было тихо. Солнце наотмашь лупило по газонам, прячущим окурки среди весёлой травки. Понуро стояли тополя, свесив ветки, как усталые руки. На скамейке сиротливо притулилась пустая бутылка из-под пива. И не было ни души.

Почему-то захотелось снега.

И надо было бы закрыть рыжую стальную дверь, снова нажать на кнопку…

Но вместо этого я запрокинул голову. Там, наверху, возникло движение, прилетел ветер, тополя заволновались — и вот, из-под зелёных листьев, красиво подсвеченных солнцем, начал падать снег.

— Это неправильно, — сказал голос у меня за спиной. — Летом снега не может быть. Слишком тепло. Он растает, не долетев до земли.

— Это особый снег, — возразил я, не оборачиваясь. — Он не тает.

— Допустим, — ровно произнёс голос. — Но откуда он берётся? На небе солнце, облаков нет. Даже дождю взяться неоткуда.

— Ну и пусть, — нетерпеливо сказал я. — Нет облаков? Этот снег… — Я задумался. — Этот снег растёт на деревьях. На этих самых тополях. И падает, когда дует ветер.

— Тёплый снег, растущий на тополях… — Голос стал задумчивым. — В этом что-то есть.

Я постоял ещё немного, смотря на снежинки, водящие хороводы на асфальте пустого двора. Потом почувствовал, что за спиной уже никого нет.

Иногда я сам себе напоминаю персонажа старого фильма, виденного однажды в кинотеатре — ещё в те времена, когда формат «Dolby Surround» считался чуть ли не вершиной технической мысли. В той ленте обычный человек получает в подарок чудо-пульт, благодаря которому неприятные периоды своей жизни можно ускоренно перемотать. Постепенно главный герой стал пользоваться такой возможностью всё чаще — и быстро оказался в глубокой старости, лишь тогда поняв, что вся жизнь так и прошла — в режиме перемотки. И каждый раз, после очередного использования пульта, он пытался понять, куда и в какое время попал.

Я лежал на кровати в блаженном состоянии «Я проснулся, мне хорошо, спокойно и абсолютно всё равно, где я, что со мной, сколько сейчас времени и есть ли у меня какие-нибудь дела и заботы». Провалявшись бездумно минут пять, я всё-таки стал вспоминать, где я и когда я.

На вопрос «где» ответ нашёлся без усилий. Матово поблёскивал огромный экран плазмы напротив кровати. С фотографии на стене таращил глазища леопард. Ярко-оранжевые шторы безуспешно пытались прикрыть бледную заоконную Москву. Я был дома.

На вопрос «когда» ответил мини-компьютер на тумбочке, который услужливо подсказал мне число, месяц, год, а заодно дал прогноз погоды на сегодня. Судя по виду, открывающемуся из панорамного окна, реальность подтверждала пессимизм синоптиков.

Я отвернулся от осенней столицы и уставился в другую стену, на которой с фотографической чёткостью был нарисован пейзаж с аллеей, усыпанной тополиным пухом. Мне нравилась эта картина. Наверное, под её воздействием я и видел некоторые странные сны вроде сегодняшнего. Я попытался вспомнить, что же именно мне снилось под утро, но едва я сосредоточивался на этом, как детали уплывали. Оставался лишь образ тополиных пушинок, хороводящихся на асфальте.

За спиной послышалась трель входящего звонка. Я вновь повернулся лицом к окну и снял трубку.

— Доброе утро, Платон Сергеевич, — мой референт Ольга при всей своей скромной внешности обладала очаровательным голосом. Не знаю, какие струны в моей душе затрагивал этот тембр, но слушать его я мог бы бесконечно. Поэтому я просил Ольгу не слать мне сообщения, а всё говорить устно.

— Привет, Оля, — сказал я, едва удержавшись от того, чтобы добавить «Рад тебя слышать». Вместо этого я произнёс: — Что-то случилось?

— Нет, Платон Сергеевич, всё в порядке. Я хотела бы поздравить вас с днём рождения. Даже с юбилеем, сорок лет — это круглая дата. И передать вам поздравления, которые уже начали нам приходить. Премьер-министр Японии выражает…

— Подожди, Оля, — перебил я. — Кто там чего выражает — и так понятно. Приеду в Кремль — посмотрю. Ничего срочного нет?

— Нет, ничего срочного, — Ольга сделала правильную паузу и, убедившись, что я не прерываю, сказала: — В пятнадцать часов, если помните…

— Да, помню. Совещание с губернаторами. Предупреди, пожалуйста, всех, чтобы не тратили время на поздравления.

— Хорошо, — откликнулась референт.

Я дал отбой. Подумать только — сорок лет! Каких-то два с половиной года назад, победив на выборах, я стал самым молодым президентом в мире. И на волне этого растиражированного факта привык думать о себе как о тридцати-с-чем-то-летнем. Как о молодом. Как о начавшем жить совсем недавно. И вдруг — уже сорок.

Я прислушался к себе. Нет, на сорок я себя не чувствовал. Если честно, я всё ещё считал себя мальчишкой, который только делает вид, что он взрослый. И подозревал, что это и есть самая главная тайна всех людей средних, зрелых и даже преклонных лет. Все они тщательно скрывают, что сами — лишь дети, притворяющиеся взрослыми.