Живущие среди нас (сборник) - Вадим Тимошин

Вадим Тимошин

Живущие среди нас

© ЭИ «@элита» 2015

Погреб дядюшки Беллера

Находясь в здравом уме и трезвой памяти, я пишу сии строки в преддверии своей казни не с тем, чтобы заслужить снисхождение Всевышнего. Не с тем, чтобы читающий устрашился. Мой разум не желает принимать события той злополучной ночи за явь и цепляется за тонкие соломинки надежды на то, что виденное и совершённое мной было лишь кошмаром, рождённым моим больным сознанием.

Дядюшку Беллера я знал с младых лет, с тех самых пор, как стал выше ржи, растущей на полях рядом с домом моего покойного отца (мне следует сказать, что я рано покинул его, ибо в возрасте восьми лет матушка отдала меня в обучение торговому делу в город). Уроженец Нового Света, он был истинным англичанином в своих манерах, столь же чопорным и несколько нелюдимым. Однако же холодная скорлупа, скрывавшая его душу от посторонних, в одно мгновение трескалась, едва мать приводила меня в дни каникул в дом дядюшки, уединённо стоявшим на вершине холма. Жил он недалеко, в нескольких милях от нас. Супруга дядюшки Беллера отдала душу Господу ещё до моего рождения, и с тех пор ни одна женщина, кроме моей матери, не переступала порог его жилища, и оттого царил в нём дух одиночества, чей силуэт изредка появлялся в завесе стоявшей в доме пыли. «Питер, мой мальчик, у тебя талант прогонять призраков» – с улыбкой говорилось мне всякий раз, когда мы втроём пили чай в беседке. Но сколь бы радостным для дядюшки ни были мои визиты, он никогда не принимал нас в дни полнолуния, ссылаясь на неважное здоровье. Врач, несколько раз навещавший его, уверил нас в том, что всему виной сосуды и скверная погода в наших местах.

Месяц назад моя милая матушка покинула бренный мир, оставив меня наедине с весьма внушительным списком долгов нашего фамильного предприятия. Я стал единственным владельцем «Сэвидж и сын» с весьма реальной перспективой банкротства. На похоронах дядюшка подошёл ко мне и предложил решить мою деликатную проблему, ибо недостатка в серебряных долларах не испытывал. Тогда я отказался, решив, что просить милостыню у родных слишком низко и не подобает Питеру Сэвиджу, человеку, чьё доброе имя ещё не успели вывалять в грязи. По прошествии же недели, вынуждаемый чересчур навязчивыми господами, желавшими вернуть в свой карман то, что некогда из него вынимали, я всё же решил прибегнуть к помощи дядюшки. Не имея времени на то, чтобы воспользоваться телеграфом и сообщить о своём приезде, я отправился на вокзал и купил билет. До Солтвилля, где мне пришлось оставить своё светлое прошлое и всё то тепло, которым оно меня наполняло, чтобы вымаливать у банков ссуды, на погашение унаследованных мной долгов.

К тому времени, как моя нога ступила на крыльцо дядюшкиного дома, в небе уже светилась полная Луна неестественно жёлтого цвета. Я вспомнил о негласном правиле не посещать сию обитель в полнолуние, и, будь моё положение более завидным, я бы тотчас ушёл. Но судебные приставы, навестившие меня накануне, уверили меня во всей серьёзности намерений некоторых уважаемых людей пустить «Сэвидж и сын» с молотка, и, да простят меня мои отец и мать, я позвонил в дверь. Гулкое эхо звонка прокатилось по дому, сорвав тонкую пелену сна с его век. Дядюшка не вышел. Я повторил своё, как мне тогда казалось, недостойное действие по крайней мере два раза, но результат остался тем же.

Нечаянно толкнув дверь, я с удивлением нашёл, что она не заперта, хотя обыкновенно дядюшка с какой-то непонятной мне одержимостью отгораживал себя от мира тяжёлыми замками. Совладав с собой, я вошёл в заполненный густым мраком дом. Старый дощатый пол скрипел под ногами, и скрип этот более походил на приглушённый стон издыхающей собаки. По спине пробежал холодок, мне страшно захотелось вернуться, но, как я уже говорил ранее, возвращаться было некуда. Я шёл вперёд, в душе надеясь, что сейчас дядюшка Беллер проснётся, зажжёт свет и радостно крикнет «Здравствуй, Питер», прогоняя прочь зловещее молчание. Но, поднявшись в спальню, я обнаружил, что кровать дядюшки пустовала. Никогда ранее я не видел, чтобы он бодрствовал в столь поздний час. Где-то глубоко внутри меня тоненький голосок пропищал «Уходи!», но я его не послушал. И теперь горько о том сожалею. Выбирая из писка перепуганного разума и послышавшегося вдруг стука снизу, по всей видимости, из погреба, я предпочёл по своей непроходимой глупости последний.

Спустившись вниз и отворив тяжёлую крышку погреба, я ужаснулся: среди редких бочек со снедью лежал кусок окровавленного мяса, в который вгрызался клыками, брызгая во все стороны слюной… Я не мог ошибиться, это был огромный волк! Страх и удивление накрыли меня сильнейшей волной, заставляя усомниться в увиденном, ибо в Солтвилле волков не было, сколько я себя помнил, а уж тем более мне не верилось, что дядюшка держал одного в погребе. Тем временем, учуяв меня, волк повернулся в мою сторону и хищно сверкнул глазами. Он приготовился к прыжку, сжигаемый жаждой моей крови. Страх заставил меня достать серебряный револьвер, что был единственной памятью о моём отце, сохранившейся до сего дня. Я держал его всегда в идеальном состоянии, но никогда ранее не стрелял из него, ибо серебряные же пули, коими заполнил барабан отец, считал непростительной роскошью и берёг от бойка, точно родных детей. Я взвёл курок и выстрелил. Волк издал протяжный вой и рухнул на пол.

Заперев подвал, я ещё раз обыскал дом, но, так и не найдя дядюшку, решил подождать до утра и сходить в полицию, дабы заявить о его пропаже. Однако полиция опередила мои намерения. Едва рассвело, двое полицейских вошли в дом и предложили мне отдать им оружие и пройти с ними. Очевидно, выстрел, так хорошо слышимый в ночной тиши, насторожил жителей деревеньки, и они вызвали представителей закона в сию мрачную обитель. Я пытался объяснить им, что мой дядюшка Беллер безвестно пропал, и с тем я сам намеревался их посетить. Рассказал о волке, о том, что я стрелял в него, и в доказательство открыл погреб, чем и обеспечил себе приговор. Милая моя матушка! Сейчас, пред лицом самой смерти, пред нашей скорой встречей, я прошу у тебя лишь одного – прости меня за то, что я сотворил той ночью.

Ибо на полу погреба лежал труп моего дядюшки Беллера!

Вечерняя гостья

Как вы не можете понять? Она была чудовищем! Я имел несчастье узнать это вчера, когда вся эта история подошла к своему трагичному финалу. В тот самый миг я понял, почему она постоянно носила одежду, скрывавшую её с головы до ног, почему не снимала перчаток даже в самые тёплые дни этой злосчастной осени.

Но начну сначала. Я встретил её около месяца назад, когда судьба привела меня в Аркхэм безропотным помощником профессора Гамильтона, свернувшего в своих исканиях на самую чёрную из троп, которыми шла человеческая история к сегодняшнему дню. Имея степень доктора и уважение в определённых кругах, профессор искренне верил «Некрономикону» безумного араба Альхазреда и «Безымянным культам» фон Юнтца, что мне казалось недостойным столь светлого ума. Кое-кто в Мискатоникском университете поговаривал, что профессору удалось найти несколько подтверждений полному, на мой скромный взгляд, бреду Альхазреда, что в одной из своих частых поездок ему посчастливилось найти свидетельства существования некоторых описанных фон Юнтцем культов, но мой молодой разум отказывался это принимать. Затеянный профессором Гамильтоном научный труд, названный «Тёмные уголки Земли. Зловещие тайны истории», коим он намерился удивить учёный мир, мне казался чудовищного масштаба мистификацией, ибо, по меньшей мере, странно основывать серьёзное исследование на нелепых мифах. Имея молодую кровь, бунтующую против всего на свете, я мало интересовался содержанием его труда, знал лишь о том, что профессора серьёзно увлекли события, якобы происходившие в Инсмуте до того, как в 1927–1928 годах федеральное правительство провело, как оно изволило выразиться «чистку» города, в попытке вытравить из его вен ядовитую кровь семейства Маршей. И уж совсем нелепым казалось мне расходовать грант на поиски племени человекоподобных амфибий, с которых в Инсмуте все бы и началось, если бы происходило на самом деле.

В тот день, когда мои глаза встретились с её глазами (точно так, как описывают авторы бульварных романов), она сидела в библиотеке университета, где я после скудного завтрака конспектировал для профессора некоторые главы «Великих Старейшин», очередного преисполненного бредом опуса за авторством, на этот раз, цивилизованного европейца. Филипп Дефоссе, из-под чьего пера вышли эти пять сотен страниц совершенного безумия, окончил свои дни в психиатрической лечебнице, и содержание книги, по моему мнению, не давало ни на секунду усомниться в диагнозе, поставленном ему докторами. Немыслимое космическое Зло, коим автор видел тех существ, что назывались Великими Старейшинами, вели нескончаемую войну между собой, и были беспощадны к тем, кто становился её невольным зрителем, задолго до начала человеческой эры. С наступлением же её, Старейшины затаились в ожидании того дня, когда они вновь смогут стать властителями нашей планеты, в чём им помогут предатели человеческой расы, служители зловещих культов, в угоду своим божествам постепенно теряющие человеческий облик. Тогда я и прочитал о людях-жабах, представлявших культ Дагона, жуткой морской твари. Сюжет, достойный последней страницы в каком-нибудь грошовом журнале, преподносился Дефоссе со всей серьёзностью, на которую только способны люди, чью кровь нещадно жжёт огонь исследовательского духа. И профессор Гамильтон, к моему величайшему удивлению, назвал книгу очень ценной, хотя я бы сказал, что самое ценное в ней – твёрдая обложка за три серебряных доллара.