Последняя трапеза блудницы - Наталья Солнцева

– Живопись – не фотография, – заметил он. – Тебя никто не узнает!

– Ошибаешься, – глаза Санди метали молнии. – Моя бабочка выдаст меня.

– На кой черт было портить кожу татуировкой?

Она вспыхнула, подавила готовые вырваться ругательства и плеснула себе водки. В отличие от Мурата, алкоголь ее только сильнее возбуждал.

– Может быть, тебе уехать? – выравнивая дыхание, спросила она. – В деревню куда-нибудь? В горный кишлак? Затаиться, переждать бурю? А когда Сфинкс забудет о тебе, вернешься.

– А он забудет?

Рыжеволосая бестия расхохоталась.

– Разве мыслимо забыть такого прелестного Нарцисса? Если бы ты еще был немым, твой рейтинг поднялся бы до небес.

Перебранка немного развлекла Мурата, но едва Санди закрылась в ванной и принялась «чистить перышки», им снова овладела черная меланхолия. Он не хотел умирать молодым, а призрак старухи с косой дышал ему в затылок. Все эти ужасные слухи, эти корзины с лилиями, письма и сам мифический Сфинкс казались кошмаром, который просто не может существовать наяву. Изрядная порция водки притупляла сознание, но чтобы отключиться полностью, дозу приходилось увеличивать.

Когда королева богемы причесалась и наложила легкий макияж, Мурат уже еле ворочал языком. Еще немного, и он свалится бревном на диван, захрапит…

Санди предстояло целый день провести в «Стамбуле», в хлопотах и последних приготовлениях, а вечером… у нее важное дело. Пусть Мурат спит и не задает лишних вопросов.

Скульптор Маслов составлял речь, которую должен будет произнести перед поклонниками таланта Игоря Домнина. Ему все не нравилось, выходили какие-то штампы, преснятина и пошлые, льстивые дифирамбы. Он уже извел кучу бумаги, заработал головную боль, а нужных слов так и не придумал.

Игорек опять демонстрировал ему свое превосходство.

– Сам предвкушает завтрашний триумф, а я тут маюсь, – ворчал Феофан. – Зачем я ему понадобился? Неужто некому расточать похвалы великому мэтру?

После обеда, так ничего толкового не сочинив, Маслов решил вздремнуть. Закрыв глаза, он невольно представил себе святая святых – мастерскую Домнина и картину, накрытую куском льна. Презирающий суеверия художник в отношении своих полотен скрупулезно придерживался нехитрого ритуала: шедевр оставался на ночь там, где был нанесен последний мазок, под покровом из плотной ткани, чтобы не только глаз человеческий, но даже какая-нибудь легкая тень или лунный свет не упали на сотворенный воображением, кистью и красками образ. В противном случае судьба картины непредсказуема – она может быть украдена, попасть в плохие руки, вызвать неприятие у публики или, что самое страшное для мастера, кануть в безвестность, исчезнуть.

«Интересно, Игорь опять написал откровенно развратную и вместе с тем, или не смотря на это, роскошно-пленительную женщину, как и в тот раз, когда он показал взорвавшую общественное мнение “Трапезу блудницы”? – думал Маслов. – Непостижимы те выразительные средства, которыми он пользуется, чтобы придавать своим вещам гипнотическое очарование и изощренную эротичность. Есть в его работах что-то невыносимо прекрасное, нечеловечески совершенное… И невольно приходит в голову вопрос: а от Бога ли сей дар?»

От этой мысли сонливость скульптора как рукой сняло, он вскочил и зашагал по комнате, задевая головой болтающиеся на шнурках уродливые висюльки в виде металлических полумесяцев и стеклянных сосулек. Композиция, созданная три года назад для участия в международном конкурсе и несправедливо «зарубленная» жюри, называлась «Весенняя ночь». Феофан вложил в нее столько сил, столько душевного огня, а в результате не получил даже утешительного поощрения в виде похвалы если не коллег, то хотя бы прессы. Теперь обесцененное критиками создание мозолило ему глаза и раздражало нервы, постоянно напоминая о творческой несостоятельности, о провале амбициозных планов и надежд на зарубежные заказы.

Его отец, знаменитый скульптор советской эпохи, ушел из жизни, так и не дождавшись успехов сына. Мать в последние годы безобразно опустилась, спилась, подалась в уборщицы, все свои деньги тратила на алкоголь.

– Ты, что ли, кормить меня станешь? – злобно ворчала она в ответ на просьбы Феофана не позорить его и оставить грязную работу. – Сам, гляди, с голоду не помри!

– Не могу тебя видеть с ведром и шваброй! – с трагическим надрывом восклицал он. – Это надругательство над именем отца!

– Отцу уже все равно. Ты обманул нас, не оправдал ожиданий. Не о таком сыне мы мечтали!

В эти минуты Маслову хотелось размозжить ей голову каким-нибудь бюстом героя целины или полярного летчика.

Обе его жены не ладили со свекровью, и не мудрено. Та относилась к ним с высокомерным пренебрежением по той лишь причине, что невестки не блистали талантами и не имели именитой родни. Сына она непрестанно попрекала его неустроенностью, безалаберностью и безденежьем.

– Ищи спонсора, Феофан, – твердила мать. – Не можешь сам заработать – проси у других. Вон, хоть у Игорька, дружка твоего. Погляди, на какой машине он ездит! Пусть раскошелится… буржуй. Домнины и раньше, при советской власти, не бедствовали, и нынче как сыр в масле катаются. Где справедливость?

Несколько гуманитарных фондов, куда Маслов обращался за поддержкой, отказали ему в деньгах. Друзья семьи, которые в былые времена роем налетали в их квартиру по праздникам и дням рождения, словно вымерли. При встрече они отводили глаза, по телефону разговаривали сквозь зубы. О том, чтобы одолжить у них приличную сумму, необходимую для осуществления скромного проекта, который помог бы Феофану встать на ноги, не могло быть и речи. На нем поставили крест, раз и навсегда записали в «бесперспективные».

Зато судьба Игоря Домнина складывалась фантастически удачно. Деньги текли к нему рекой, слава сама искала его, заказы сыпались как из рога изобилия. Его ругали, им восхищались, он был в центре внимания, виновник громких скандалов и светских сплетен.

Маслов от отчаяния и безысходности, подогреваемый нетрезвыми монологами матери, решился заикнуться Игорю о деньгах: попросил взаймы. Тот выслушал, усмехнулся и предложил двести долларов как добровольное пожертвование.

– Отдавать не надо, – заявил художник. – В долг я не даю. Только безвозмездно! И столько, чтобы больше об этом не вспоминать.

– Ты смеешься надо мной? – оскорбился Феофан. – Я в подачках не нуждаюсь. Я верну… когда заработаю.

Взгляд, которым Игорь одарил его, живо напомнил скульптору истинное положение вещей. Это был взгляд обеспеченного человека, подающего милостыню убогим. О, как он тогда возненавидел Домнина! Как хотел швырнуть проклятые жалкие купюры ему в лицо! Но… с суетливой неловкостью спрятал их в карман, выдавил подобие улыбки и ушел, забыв попрощаться.

Неприятный эпизод сгладился; Маслов изредка брал у Игоря взаймы, и тот неизменно давал, сто-двести долларов, не больше. Скульптор делал вид, что отдаст; Домнин – что верит. С каждым разом вместо благодарности бывший товарищ все сильнее недолюбливал «благодетеля». Почему одним везет, а другие тщетно стараются вырвать у судьбы свою долю счастья? Игорю – и талант, и признание, и красивая внешность, и богатство! А Феофану – ничего. Даже личной жизни Домнина можно было позавидовать: свободный, независимый, неженатый, забавляется с молоденькими натурщицами в свое удовольствие, наверняка имеет тайную любовницу из гламурных клиенток. И вообще, женщины от него без ума, а он головы не теряет: знает себе цену.

Маслова же дважды угораздило жениться, и оба брака он вспоминал с содроганием. Бог миловал от детей, а то бы отставные жены засудили его за неуплату алиментов. Законные супруги неустанно пилили Феофана, требовали денег, ругались с его мамой и просто с цепи срывались, стоило ему явиться домой в подпитии. А сначала казались такими милыми, женственными, застенчивыми и романтичными! Куда все девалось через пару-тройку лет совместного проживания?

Будучи мальчишкой, он по уши влюбился в тоненькую юную танцовщицу из «Терпсихоры» и ужасно ревновал ее к Игорю. Тот отважился пригласить девочку на каток, и она согласилась. Еще бы! В сторону Маслова она и не смотрела – маленький, упитанный и кудрявый, чем-то похожий на Карлсона, он едва доставал ей до плеча. Наверное, потому Феофан и сдружился с дворовыми хулиганами, чтобы утереть нос «маменькиному сынку», – начал покуривать, строить из себя «крутого» парня. Только это ничего не изменило.

Чтобы скрыть свою первую любовь – или назло надменной девчонке, – Маслов решил поухаживать за Раечкой, тоже танцовщицей из ансамбля: росточком пониже и характером попроще. Он задурил ей голову и так заигрался, что сам поверил в новое увлечение. Годы пролетели, как один миг. Раечка стала его невестой, женой…

«Игорь еще тогда портил мне жизнь! – осознал Маслов. – Не будь его, я бы не женился на Раисе, не впал в депрессию, избежал бы творческого кризиса. Я бы нашел женщину достойную, которая стала бы моей музой, вдохновляла бы меня! – думал он, прогоняя мысли о втором неудачном браке. – Я погрузился в бытовые неурядицы, в семейные дрязги, а он тем временем, не обремененный заботами, писал картину за картиной, оттачивал мастерство, дерзал, покорял вершины. Из-за него я ничего не добился, обрек себя на прозябание. Он перешел мне дорогу, по сути, в самом детстве, на корню подрубил меня, помешал моему росту, изуродовал. Из-за него я не стал тем, кем должен был стать. Из-за него…»