Последняя трапеза блудницы - Наталья Солнцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Любовный треугольник? Маслов, пчелка и будущий художник?
– А Никонова?
– Женская месть? – Матвей притормозил на светофоре и повернулся к Астре. – Но кому и за что? Почему через столько лет?
Она пожала плечами. Если бы знать, о чем умалчивают загадки.
– Инга Теплинская случайно не танцевала в «Терпсихоре»?
– К сожалению, нет. И Санди тоже.
– Откуда ты знаешь?
– Ее бы запомнили! И здесь среди пчелок ее не видно. С такой внешностью даже мы бы ее узнали.
– А «Хоровода бабочек» или «Пляски жуков» в ансамбле не ставили?
Астра демонстративно поджала губы и уставилась в окно.
– Тебя подождать? – спросил Матвей, въезжая во двор дома Теплинских. – Престижные хоромы! Наверное, всюду чистота, цветы на лестничных площадках, строгий консьерж, мимо которого и муха не пролетит.
– Именно так. Не вздумай уехать без меня. Мы еще по магазинам пробежимся.
Он обреченно вздохнул и приготовился вздремнуть. Пока она будет показывать Инге пчел и расспрашивать о бабочках…
Госпожа Теплинская встретила Астру сухо, без лишних слов и эмоций. За эти мучительные, горькие дни она стала тоньше и темнее лицом.
– Ансамбль «Терпсихора»? Не слышала…
Астра показала ей фотографии юных танцовщиц.
– Знаете кого-нибудь?
Инга отрицательно качала головой. В ее волосах прибавилось седины.
– Вот эта пчелка в короне – Людмила Никонова.
Теплинская и бровью не повела.
– Да? Интересно… И как это поможет найти убийцу моего мужа?
Она ощетинилась сотнями игл, и при каждой попытке вызвать ее на разговор Астра натыкалась на их острия.
– Что с вами, Инга?
– Я… я видела ту женщину, любовницу Миши, – ее глаза наполнились слезами, голос дрожал. – Она… очень красивая. Миша мог увлечься ею. Думаю, они любили друг друга. Мне ее показали… издалека.
– Кто?
– Какая разница? Лида Отрогина.
– Вашего мужа нет в живых. Простите… Его бесполезно и бессмысленно ревновать.
Инга будто не слышала.
– Она… мачеха Домнина, художника, которому Миша заказывал мой портрет. Это она ему посоветовала! Они, вероятно, говорили обо мне, смеялись… обсуждали, какая я в постели.
– Не думайте так.
– Миша изменял мне… с продажной женщиной! Вы понимаете? – прошептала Инга. – Он платил деньги за ее любовь! Это даже не было чистое чувство… это был грязный продажный секс…
Астре с трудом удалось ее успокоить.
– Вы больше не хотите искать убийцу? – спросила она, когда Теплинская выговорилась и перестала лить слезы.
– Странно… уже не хочу. Но придется. Вера, первая жена Теплинского, собирается добиваться через суд права на наследство. Ее не устраивает заключение о смерти Миши в результате сердечного приступа. Она обвиняет меня в том… в том, что я «заказала» мужа… из ревности. Пока это только угрозы. Если я добровольно не отдам ей всё, она возьмется доказывать, что Мишу убили. А его ведь в самом деле убили! Ужасно, но дети встали на ее сторону. Мне всегда казалось, я сумела завоевать их любовь. Выходит, это не так. Они тоже подозревают меня в причастности к смерти отца. Вера обещает мне грандиозный процесс. Господи! – Инга прижала ладони к пылающим щекам. – Какая-то Голгофа! За что? Впрочем… наказания без вины не бывает.
Она снова принялась корить себя за брак по расчету, твердя:
– Я обманывала себя год за годом… обманывала Мишу, что люблю его. Мне было удобно, сытно, спокойно… Я обрела свободу и достаток, домашний очаг, уют. Все это дал мне муж. А я? Чем я платила ему? Ложью, притворством, фальшивыми словами, ласками, лишенными страсти. И даже теперь я не раскаиваюсь искренне, а еще и ревную, и злюсь на него, мертвого. Я чудовище! Домнин правильно изобразил меня на картине… он как в воду глядел…
– Любовь бывает разная, – сказала Астра. – Не существует признаков, которые доказывали бы ее подлинность. Каждый цветок имеет свой собственный запах, и каждый человек чувствует по-своему.
– Разве, любя, я бы не простила ему всё, всё?! Когда я увидела ту женщину, Александрину, у меня внутри будто смерч пронесся, разрушил и стер в порошок мир, который я создавала – кирпичик к кирпичику, травинка к травинке. И на пепелище осталась тлеть ненависть.
Астра не знала, чем ее утешить. Позолоченные миры из хрусталя недолговечны. А что переживет смерчи и ураганы, продолжая светить в веках измученным душам?
– Завтра Домнин собирает в «Ар Нуво» избранную публику, – безжизненным голосом произнесла вдруг Инга. – Лида обещала достать мне пригласительный, не бесплатно, разумеется. Директор клуба – ее приятель. Надеюсь увидеть там… свою соперницу.
– Какая она вам теперь соперница?
– Я хочу смотреть и смотреть на нее, – истово произнесла Инга. – Хочу понять, что он нашел в ней! Чего нет во мне?
– Он умер.
– Это не имеет значения. Смерть ничего не решает…
– Вам не стоит туда ходить.
Но госпожа Теплинская не обратила внимания на обращенную к ней фразу. Она прислушивалась к своей внутренней боли и была глуха к голосу разума.
Астра показала ей еще несколько фотографий – танцовщиц из ансамбля «Терпсихора», студентов: Домнина и Маслова.
– Вам знаком кто-нибудь из этих людей?
В глазах Инги мелькнула и погасла искорка интереса.
– Нет…
– Не торопитесь. Может быть, вы встречались с кем-то из них давно, много лет назад.
Госпожа Теплинская еще раз перебрала снимки, отложила два и долго сидела, пытаясь осмыслить, за что зацепился ее взгляд.
– Вот… – показала она пальцем. – Кажется, это лицо напоминает мне… Кого оно мне напоминает?
Сильфида на стене застыла в полете под неслышимые звуки волшебных флейт и скрипок. Очарованный лес и полная луна в туманном ореоле внимали тихому трепету ее крылышек…
Гостиная большой городской квартиры, обставленная эксклюзивной мебелью, с позолоченной люстрой и тяжелыми шторами почему-то показалась Астре такой же грубой и размалеванной декорацией, как и эта луна, и этот лес, на фоне которых летела в прыжке сильфида…
– Я вспомнила! – сказала Инга.
Глава 28
Мурат пил беспробудно. Он оставил бесплодные попытки отгадать загадку Сфинкса. Она казалась набором слов, за которыми ничего не стоит, кроме предупреждения о смерти.
Мурат понял, что чувствует больной, когда врач объявляет ему о неизлечимой болезни. «Ты протянешь неделю, парень! – с профессиональной жестокостью заявляет доктор. – Или чуть больше. В любом случае тебе пора исповедаться в грехах. А то не успеешь!»
Яичница со сладким перцем и колбасой вызвала у Мурата приступ тошноты. Еда не лезла в горло.
– Ты уморишь себя голодом, – задумчиво глядя на его изможденное лицо, произнесла Санди. – Возможно, письмо от Сфинкса – блеф. Кому ты нужен? Зачем кому-то убивать тебя? Будь жив мой муж, у него одного был бы повод лишить тебя жизни. Но старик лежит на кладбище.
Слово кладбище покоробило слух молодого человека.
– Не могу этого слышать! – взвился он. – Твой муж умер, да! А другие мужчины, с которыми ты…
Санди хлопнула ладонью по столу так, что подпрыгнули тарелки и чашки.
– Хватит! Закрой рот! Тогда будешь казаться умным. Недавно ты меня обвинял, теперь приплел сюда других мужчин. Я никогда не скрывала, какая я… распущенная, жадная до удовольствий и денег. Я люблю секс, а еще больше люблю, когда за него щедро одаривают! Вместо того чтобы трястись от страха и канючить, пойди и разберись с Игорем по-мужски. Тебе уже нечего терять… – она усмехнулась, – а мне будет приятно.
– Как ты можешь? – захныкал Мурат. – Какая ты… бессердечная.
– Тебе же наплевать, что Игорь собирается унизить меня… оскорбить прилюдно! Он написал отвратительную картину и хочет устроить презентацию в клубе. Это подло, мерзко!
– Чего ты так бесишься? – он с недоумением поднял на нее глаза. – Если бы тебя пригласили сниматься для «Плейбоя», ты бы визжала от восторга. А тут… подумаешь, художник изобразил твое голое тело! На то оно и искусство. Как же все эти ваши Рубенсы и Тицианы?
– Я не фотографируюсь обнаженной. Ни за какие деньги! – отрезала Санди. – Постель – это одно, а объектив фотоаппарата – другое.
– Речь идет о кисти живописца.
– Натурщиц никто не принуждает позировать!
– Всяко бывает…
Санди вела себя очень странно. Ее нельзя было назвать ни скромной, ни стеснительной, ни целомудренной, ни святошей или пуританкой. Почему она так истерически воспринимает себя в качестве модели Игоря Домнина, Мурат не понимал. Художник иногда перегибает палку, но таким уж он уродился – эпатажным и скандальным.
– Живопись – не фотография, – заметил он. – Тебя никто не узнает!
– Ошибаешься, – глаза Санди метали молнии. – Моя бабочка выдаст меня.
– На кой черт было портить кожу татуировкой?