История зеркала. Две рукописи и два письма - Анна Нимова

От неопытности я тогда мало что разбирал, думал: раз встречается со мной, значит, стремится ко мне. Не подозревал, что не воспринимает она привязанность всерьез и мужчину во мне не видит. Потому и ревность моя показалась ей непонятной, выглядело всё, как младший брат докучает сестре, когда та подросла и другим отдает внимание, он-то привык, что, как в детстве, всё без остатка принадлежит ему.

А в нём сила мужская проступает с каждым днем заметнее и движется к ней. Внимание его, как спасение от опостылевшей жизни – как тут устоять? Чуть больше года минуло с той поры, когда сам находился в похожем томлении, ежечасно мечтая с ним свидеться. Не знаю, вынашивала ли она мысли, что он тот, кто поможет ей начать жить по-новому, но, должно быть, так, какие ещё объяснения… И что я мог противопоставить?

Правда то, что никогда не задумывался, как повернуться к женщине своей мужской стороной, полагал, она и так им явная, раз дана мне природой. И привлечь, убедить не пытался, следовал всему бессильно и послушно. Но в те дни дух мой взбунтовался, смириться с услышанным не пожелал. Злость во мне проснулась, и, хотя ни слова я Ноэль не ответил, с напряжением размышлял: есть ли способ исправить сложившееся. Слова, однажды во сне произнесенные, всплыли в моей голове и неожиданно пролили надежду, а может не поздно, и я в силах изменить? И судьба не откажет мне в последней милости?

Но своим бездействием немногое я накопил, из чего выбирать. Выходом оставались только два пути: разговор с Ноэль или разговор с Ансельми. Оба пути страшили меня, вызывали они во мне тревогу немалую, что к приятностям не приведут. Третьего же не нашлось, если через несколько дней Ноэль собиралась о чем-то известить, я бледнел от мысли, что слова её могут принести.

Всё-таки я решился на разговор с Ансельми. Время подобралось совсем неподходящее, наполненное отчаянием, страхом и подозрениями, но на лучшее надеяться не приходилось. Отправился к нему поздним вечером, по моим ожиданиям, он должен быть в жилище. Дверь его комнаты, когда подошел, оказалась наполовину приоткрыта, но, прежде чем войти, я позвал его из коридора. В ответ – ничего, кроме молчания. Может, он и со мной не желает больше разговаривать, – подумалось мне, и, собравшись с духом, заглянул.

Комната пуста, в том виде, что его там не было, а вещей в ней находилось достаточно, и беспорядок сразу бросался в глаза. Сундучок, в который он обычно вещи складывал, был выдвинут на самую середину, крышка его откинута. Вещи частью выложены на постель, кое-что брошено на пол, словно он перебирал их в поисках потерянного. Не вполне понимая, что происходит, я зашел, огляделся, и взгляд мой задержался на сундучке, оказавшемся у ног. Был он почти пуст, только на самом дне я рассмотрел что-то аккуратно завернутое.

Наверно, лукавый потянул – не могу сейчас объяснить иначе, как такое случилось, что не мог я отвести глаз, и незатейливый сверток привлек настолько, что, не удержавшись, опустился на пол, вытянул и разворошил его. Из свертка того выпали две свечи. Вроде, самые обычные, каждый из нас покупал такие свечи в лавке поблизости, я держал их, не понимая, чем они смогли вызвать мой интерес, а за ним – и сомнения, но всё же в них было что-то необычное… А необычно то – стремительно пронеслось в голове – что при мне Ансельми никогда не хранил свечи в сундучке, не имел такой привычки – всегда они лежали у его постели. Он не выносил темноты, если не спал, свечи не гасил и старался держать их в любое время под рукой. Машинально я перевел взгляд к его изголовью и увидел несколько свечей, уложенных в ряд… И только те, что в моей руке, были отделены и так тщательно завернуты.

Но я не успел обдумать увиденное: за спиной с силой хлопнула дверь. Быстро оглянувшись, я увидел его позади стоящим. Он сделал шаг и теперь смотрел на меня странно, иного слова не найти, будто я ему незнаком, он впервые меня видит. Но думаю, взглядом я ему ответил не менее диким после того, что увидел, а потом и услышал от него.

– Того, что ты ищешь, давно уже нет, – раздельно произнес он.

– Ты знаешь, что я ищу?

– Догадываюсь.

Я оторопел от неожиданности, и она оказалась не последней.

– Зачем ты отдал зеркало Ноэль? – спросил он, так просто, будто я просидел у него весь вечер, и мы только о ней и говорили.

Я положил сверток на место и поднялся, теперь говорить небрежно свысока стало бы ему затруднительно.

– Значит, это правда? – ответил невпопад, подумав о своих разговорах с Марко.

– Что – правда? – не понял он.

Но я не стал объяснять. К чему слова? Хотя у меня к нему вопросы тоже имелись.

– Зачем ты отвлекал меня своими вымышленными историями о душах зеркал? – начал я.

– Неправда! – вдруг заорал он так, словно я коснулся самой болезненной его частицы. – Я доверил тебе, во что сам верил. И до сих пор верю!

Он весь затрясся.

– Ты ничего не понял из того, что я говорил! Ничего! Ничего!!!

В каком-то неистовом порыве он развернулся и бросился к окну, мне показалось: того и гляди выскочит наружу. Я подался вперед, чтобы удержать, но нет: Ансельми остановился, вцепился в обрамление, до меня долетало его прерывистое дыхание. Я стоял, как речи лишился.

Наконец, он заговорил.

– Завтра я уйду из мастерской. Навсегда, – выдавил, с трудом разжимая губы.

– Куда? – оторопел я ещё больше.

– Мои дела тебя не касаются. Не собираюсь с тобой обсуждать. Завтра ухожу.

Он растер лоб, словно боль мучила его.

– Но и ты здесь не останешься. Завтра ты уйдешь тоже.

Я замер.

– С тобой?

– Зачем? – раздраженно бросил он. – Уйдешь сам.

– Куда? – снова вырвалось у меня. Больше всего в те мгновения мы походили на безумных.

– Не моё дело. Куда хочешь. Ты должен уйти. Здесь не останешься.

– Вот как, – я даже как-то успокоился. – Почему я должен слушать тебя?

– Ты всегда меня слушал, – немного тише проговорил он. – Не знаю, почему, ты сам так решил.

– А если теперь откажусь?

– Не сможешь. У тебя нет иного выхода.

– Это… угроза?

– Думай, что хочешь. Завтра ты должен уйти, – повторил он. – Меня здесь не будет, но и тебя тоже.

После того восстановилась тишина. Не отрываясь, я смотрел на сверток под ногами, и мой взгляд был хорошо ему заметен. Не я ему угрожал, а он мне, и слова его были нешуточными… О чем я хотел говорить с ним, когда пришел? Мысли окончательно спутались. Мой приход в мастерскую, Ноэль, Дандоло, Марко… Или уход, который он нам назначил? Что хотел узнать? Я поднял глаза.

– Зачем ты всё это затеял?

Он внимательно и жестко смотрел на меня, явно стараясь заставить опустить голову. Но я выдержал его взгляд, последний взгляд, последний миг… Так мы расстались, глядя в глаза друг другу. Последнее, что остается в памяти казненного – эти безликие глаза палача, наведенные на него сквозь прорези.

– Убирайся, – со злобой пробормотал он.

Более не находя слов, я попятился, но в дверях задержался: вопрос, который у меня к тому времени сложился, требовал его ответа.

– Это ты оставлял письма в жилище?

Ничего не дождавшись, я вышел. Когда же вернулся в свою комнату, как в далекой истории с Пикаром, показалось, что всё в тот вечер происходило не со мной. Кто-то другой завтра, может, и выйдет из дома, и отправится, куда глаза глядят, я же не представлял, что смогу такое проделать. С чего вдруг он этого от меня добивается? Нет, я спокойно приду в мастерскую, буду как всегда терпеливо дожидаться, когда понадобится моя помощь. И день будет самым обычным. Или нет, завтра пойдет иначе. К началу делания все соберутся в мастерской, все, кто в ней трудился. Даже Марко и Дандоло, увижусь с ними. И Ансельми, конечно. Меня слегка знобило, руки не слушались, пока с трудом раздевался. Вот такой будет день, а вечером, когда останусь один, примусь разбирать знакомые до последней царапины инструменты, не меньше, чем в сотый раз раскладывать их по ящикам. Почему я должен отказаться от этого? Пальцы мои немели, будто прикасались к холодной поверхности.

Среди ночи проснулся, словно кто-то ударил с размаху. В груди нестерпимо давило, от боли не мог распрямиться и дышал сбивчиво. Такой болезни не был подвержен раньше, и потому страшно сделалось, как никогда в жизни, я подумал: Ансельми, подозревая, что всё-таки могу его ослушаться, привел угрозу в исполнение. Словам о моём уходе он придал особый смысл, тогда в ближайший день я действительно встречу Дандоло и Марко. Передо мной на столике, который он так и не забрал, слабо виднелась погашенная перед сном свеча, от одного её вида ноги бились крупной дрожью, и пот обильно стекал по спине, пропитывая тюфяк, словно я в лужу улегся. Я боялся, что не доживу до рассвета.