История зеркала. Две рукописи и два письма - Анна Нимова

– Твоего слова?

– Да, – Марко сверкнул глазами. – Я его спросил.

– У Ансельми? – ахнул я.

– А что такого? Проходя мимо, спросил, был ли он в Венеции работником цеха. Не беспокойся так за него – рядом никого не было.

– И что?

– По-моему, он всё понял. Понял, что мне известно. Прямо весь побелел, и зубы застучали. Я думал: Господи, не допусти его до припадка. Ничего не ответил.

– Зачем ты это сделал? – завопил я так, что по соседству раздались беспокойные шаги и шорох, словно кто-то приник к стене. Я сейчас вспоминаю об этом, но тогда был так зол, и разум мой затмился, забыл об осторожности.

– А зачем ты просил меня о совете? – огрызнулся Марко. – Разве не для того, чтобы я помог тебе защититься? Не видишь: он смотрит на неё, не отрываясь?

В ярости я сжал кулаки. Окажись в тот час Ансельми рядом, я бы, пожалуй, на него набросился.

– Да, но…

– Но теперь он будет знать, что против него тоже кое-что имеется, – с решимостью отрезал Марко. – Помнишь, я сказал тебе: кто знает твою тайну, тот имеет над тобой власть. Так что будет, чем его приструнить, если совсем разойдется.

– Я не верю в это, Марко, – говорил я, стараясь, чтобы голос не задрожал. – Это неправда. А в цех его не приняли, потому что он не гражданин Республики.

– От кого ты слышал эту несуразицу? – в свою очередь осадил он меня вопросом.

– От того, чьим словам привык доверять, – с этим я обрел твердость.

Он смотрел на меня, медленно покачивая головой, а в глазах его растворялась жалость.

– Да, Корнелиус, – наконец отвечал. – Трудно тебе в жизни придется. Ты и в связь его с этой девушкой поверишь не раньше, чем увидишь одного в объятиях другого. Только смотри, как бы поздно не было.

– Замолчи! – задыхаясь, прошипел я. На это у меня сил хватило. А на остальное…

Всей правды об Ансельми я тогда не узнал и по сей день не знаю. Было и ему что скрывать, не сомневаюсь, но кто без греха? Мне ли говорить об этом… Пережив свои годы, всё же склоняюсь к мысли, что ничего особенного в том, что Ансельми жил в семье Пьетро, не было. Будь он пороком тем задет, я бы заметил – ведь пребывал в достаточной близости к нему. Так что, если и ходили какие слухи, то распускали их языки мелкие и завистливые.

А Марко, вспомнив про ту историю, недолюбливая Ансельми и желая мне добра, переиначил и предложил сделать из неё вот такое оружие, полагая, что с ним я буду воин непобедимый. Таков был его совет: обратить услышанное против Ансельми. Или пригрозить. Потребовать оставить в покое Ноэль в обмен на молчание. Нравы Светлейшей Республики, что и говорить, были хорошо ему известны, а главное: он привык к такому и считал вполне допустимым любой поступок, повторюсь, любой, когда нужно постоять за себя. Право распорядиться услышанным он оставил за мной.

Я же, одиноко и бесхитростно прожив годы в деревне, понятия не имел, как смогу принять такой совет и им воспользоваться. Да, волею свыше я пришел в большой город, где каждый – сам по себе, и заступиться некому. Где-то повезет, но по большому счету отвоевываешь своё место сам. Или освободившееся место немедленно займет более ловкий, кто уж не погнушается никаким способом добиться своего. За время работы в Париже уяснил себе, но всегда наблюдал со стороны, а теперь, Господи помилуй, подошел мой черед: оказался в самой середине, и не просто в середине, а между теми двумя, кто близок сильнее прочих, хотя и отношение моё к каждому из них неодинаковое.

К чести своей напишу, что задумался о разговоре с Ансельми. Конечно, я понимал: Марко прав, и оставить без вмешательства, означало позволить происходившему развиваться не как мне видится, а по каким-то иным законам, мне неизвестным, а потому исход предсказать затруднительно. Будет ли в таком случае удача на моей стороне, уверенности не было.

Угрожать Ансельми я бы не стал – не в моём характере, с угрозами я смотрелся жалко, он бы рассмеялся в ответ. Оставалось разве что воззвать к его благоразумию, так наивно я понадеялся на остатки нашей былой привязанности, именуемой дружбой.

Но у судьбы намерения, какими благими не были, засчитываются, только если ведут они к действию, а у меня опять всё свелось к тому, что про себя без конца прокручивал одни и те же слова, надеясь, что лишние сами уйдут, а те, что останутся, и будут самыми правильными – с ними и пойду к Ансельми. Всё я задерживал наш разговор, а когда чувствовал его взгляд, отворачивался – наверно, силы копил, чтобы взглянуть ему в глаза – не знаю… Слишком затянул, в глубине надеясь: само как-то образуется. Непростительная медлительность, и судьба, в который раз устав от моей нерешительности и необходимости подталкивать меня в спину, предпочла обойтись на сей раз без моего содействия и расставить всех по местам, отведенным по нашим поступкам. А намерения по её великодушию остались при нас нетронутыми.

К несчастью, наш разговор с Марко был услышан. Самое же тягостное в случившемся, что Марко совет стоил жизни…

Топот ног раздался с лестницы, кто-то громко позвал Антонио. Я проснулся от этого отчаянного крика, резко подскочил, решив, что проспал и, пока валяюсь на постели, другие выходят, чтобы отправиться в мастерскую. Но за окном стояла темень непроглядная, и, кроме этого голоса, снова пронзительно звавшего Антонио, других слышно не было. Я как-то вдруг понял, что не о работе этот крик, и что-то стряслось, наверно, лучше бы одеться поскорее и выйти в коридор, где уже хлопнула одна дверь, за ней – вторая, послышался приглушенный возглас – кто-то переговаривался с соседом, но я продолжал лежать, прижимаясь к постели, ибо чувствовал: случилось что-то совсем недоброе, и хоть на мгновение задержать, отдалить бы это от себя.

Гул переместился выше, туда, где жили мастера, но потом снова покатился по лестнице, несколько человек, Антонио среди них, я слышал его голос, сошли вниз. Тут я не сдержался и, натянув рубаху, осторожно высунулся в дверь. Я стоял в дверях, когда по лестнице начали подниматься, сначала показалось, что два человека несут какой-то бесформенный мешок, но из-за спины впереди шедшего взметнулись безвольные, как тряпочные, руки, и я похолодел, потому что догадался: несут они Марко. Я бросился было к нему, но меня оттеснили, пока его втаскивали по лестнице, я лишь заметил запрокинутое, с каким-то синеватым отливом лицо, мне показалось: он совсем не дышит. Изо всех сил я стиснул рот рукой, чтобы не закричать, а когда все ушли в сторону комнаты Марко, на лестнице увидел Пьетро.

– Что случилось, Пьетро? Что с Марко?

Пьетро, останавливаясь на каждом шагу, медленно поднимался по ступенькам. Я так стремительно подскочил к нему, что он придержал меня рукой.

– Венцо спустился вниз за водой и нашел его там в беспамятстве, – глухо отвечал он.

– А что с ним случилось? Он упал, разбился? – с отчаянием выспрашивал я.

– Не похоже на то… Крови нет, так, царапины. Но горит весь, как в огне.

Утром лекарь, спешно присланный мессиром Дюнуае, осмотрел внезапно занемогшего, но ограничился тем, что сделал кровопускание, чтобы часть воспаленной крови вышла из тела, и больному стало легче дышать – важно пояснил своё назначение и прописал натирать тело какой-то мазью, чтобы оттягивало жар.

Всё утро, пока меня не прогнали в мастерскую, я стоял возле двери в комнату Марко. К нему не пускали, но даже через дверь слышалось его хриплое стонущее дыхание после того, как пустили кровь. Когда же дверь отворилась, и мимо пронесли окровавленную простыню, сам едва не лишился чувств. Но лечение не подействовало, сознание к Марко так и не вернулось, и к вечеру того дня он умер от удушья.

Болезнь его была настолько скоротечной, а смерть – внезапной, что невольно напомнила о смерти Дандоло, и как только я воскресил в памяти подробности, ужаснулся: за день до смерти Марко, как и Дандоло, страдал от жажды непереносимой. В мастерской он без конца зачерпывал воду и пил длинными мучительными глотками. Временами он давился и тяжело откашливался, а когда я спросил, что с ним, он сказал: тошнота подступает и горло сжимается, словно на него надевают обруч железный. Когда мы возвращались в жилище, он опирался на мою руку – такая находила слабость.

Последний с ним разговор я вёл об Ансельми, ибо в мастерской поползли слухи. Тот, кто их передавал, не ограничился тем, что случайно подслушал, а может, каждый, кто рассказывал на ухо соседу, считал должным вставить словечко-другое, и в конце слухи раздулись Бог знает в какую историю. То, что сказал мне Марко, казалось довольно невинным из того, до чего другие додумывались. Будь у Ансельми хоть половина, о чем шушукались по углам, я бы поостерегся иметь с ним дело. Так что можете представить, на какие небылицы походило, в истории той даже мне нашлось место: поговаривали, вроде, он нарочно поселил меня в свою комнату, чтобы дождаться подходящего случая и лишить ещё одну душу невинности, только на сей раз задумка его не удалась.