Заводная девушка - Анна Маццола
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она облизала губы:
– Но если Рейнхарты догадаются, кто я такая, или если я не найду то, что вам нужно, что будет со мной?
Камиль не ответил на ее вопрос. Он сказал другое:
– Если будешь вести себя правильно, если ты действительно умна, как утверждает мадам, тебя не разоблачат и ты успешно выполнишь мое поручение. – Он склонил голову набок. – Ну так как, мадемуазель? Тебе хватит смекалки, чтобы одурачить хозяев и остальную прислугу? Чтобы похитить секреты Рейнхарта и принести их мне?
Мадлен выдержала его взгляд. Едва ли не всю жизнь она лицемерила и притворялась. Неужели она не сможет разыграть горничную перед часовщиком?
Маман наклонилась к ней и коснулась жаркой рукой:
– Соглашайся, mon petite. Это твоя возможность блеснуть. Ты ведь сделаешь это для нас? Не посрамишь свою старую мать?
Мадлен помолчала, глядя на натянутую улыбку маман и ее сгнившие зубы, попорченные многолетним поеданием конфет и цукатов.
– Да. Раз вы этого хотите, я сделаю. Постараюсь изо всех сил.
В действительности она сделает это не для матери и не для Коралины. Она это сделает ради денег и ради Эмиля. Девушка ставила на карту все, усмотрев в предложении Камиля шанс выбраться отсюда вместе с племянником.
Глава 2
За последующие две недели погода стала еще холоднее и суровее. Цены на хлеб взлетели. Птицы замерзали на лету. На улицах зажигали костры, дабы спасти нищих от смерти. Дети спали прямо на печах для обжига извести. Подброшенные младенцы замерзали на ступенях сиротских приютов. Обильно падал снег, молчаливый как смерть. Он закрывал уличную грязь и зловонные реки нечистот, текущих вдоль дорог, отчего трущобные закоулки сверкали, словно салоны знати. Когда для Мадлен настал день покинуть «Академию» своей маман и отправиться в дом часовщика, мерзлая земля блестела ледяной коркой. Мадлен быстро и тихо оделась в сумраке зимнего утра, слушая шуршание мышей в стенных перегородках. Потом, наклонившись к спящему Эмилю, поцеловала в голову, вдыхая его запах и одновременно молясь словами, которых не встретишь в молитвах, чтобы самой не оказаться мышью, отправляющейся прямиком в западню.
В доме еще не успели проснуться. Мадлен вышла и, осторожно ступая по льду в тонких кожаных сапогах, двинулась по улице Тевено мимо закрытых ставнями окон ремесленников, изготовителей вееров и торговцев непристойными книгами. Она без сожаления прощалась с ними, отправляясь в лучшую жизнь. Подойдя к подъезду, где ночевала бездомная девочка, Мадлен сунула руку в карман. В подъезде было пусто, и Мадлен вдруг ощутила такую же пустоту внутри. Суповая миска осталась, а девочка исчезла. Возможно, кто-то взял ее к себе, но, скорее всего, ее попросту выгнали отсюда. Не исключено, что она замерзла насмерть. Стоит ли удивляться? Случилось то, чего Мадлен и ожидала. Нечего думать об этом.
На углу улицы Бу-дю-Монд ноздри Мадлен уловили запах кофе. Она увидела старуху Мари с жестяным кофейником на сгорбленной спине и поблескивающей оловянной кружкой в руке.
– Красавица, задержись на минутку. Всего два су за кружку.
Но Мадлен было некогда останавливаться. Что хозяева подумают о служанке, которая так поздно встает? И как это позволяют ей там, откуда она пришла? Мадлен пошла дальше, мимо величественных ступеней Лувра, где снег лежал белыми пирамидами. Вот и набережная Эколь. На воде покачивались лодки, ударяясь о причальные шесты. Вода бесшумно несла распухший труп собаки. За мостом Пон-Нёф двойной циферблат часов торгового дома «Ла Самаритен» показывал, что у нее остаются считаные минуты, иначе она опоздает. Снег под ногами был перемешан с золой, грязью и навозом, утрамбован тележными колесами, припечатан конскими копытами и множеством человеческих ног. Писари в теплых рукавицах, портные, виноделы, крысоловы, цирюльники и переплетчики спешили по конторам, мастерским и домам знати. Мадлен вышла на мост, где ледяной ветер обжигал кожу и раздувал перья на шляпах. Она оглянулась на серую воду и правый берег, на котором провела одиннадцать лет. Место, бывшее ей домом и тюрьмой, убивавшее ее изнутри. Возможно, судьба давала ей шанс начать жить заново. Или же затея Камиля окончательно ее доконает.
Мадлен перешла на остров Сите и очутилась на элегантной площади Дофина, где треугольником стояли высокие дома. Здесь жили торговцы драгоценными камнями и жемчугом, зеркальщики и часовщики. Сейчас эти люди еще брились, попивали утренний шоколад или открывали свои дорогие магазины. Мадлен поспешила к дальнему краю площади. В воздухе вкусно пахло пекущимся хлебом. Вскоре она увидела очередь дрожащих от холода слуг, покупающих хлеб. Купившие выходили с посыпанными мукой караваями. Двое нищих тянули к ним руки. Слуги брезгливо отворачивались. Если в Париже ты не способен заработать себе на хлеб, считай, что у тебя стеклянные кости, ибо кажется, что люди смотрят сквозь тебя.
Когда Мадлен подходила к дому, раздался перезвон колоколов церквей, что находились на острове и по обоим берегам Сены. Их звон несся над водой. Каждый колокол имел свой голос, но все они сливались в общую волну. Казалось, будто само время нещадно ее подгоняло.
Вот и ступени крыльца. Над дверью покачивалась вывеска в форме позолоченных часов. Мадлен поднялась на крыльцо, тщательно счистила с сапог снег и грязь, после чего протянула руку к медному дверному молотку, набрала в легкие воздуха и постучала.
Минуту или две она стояла, сжимая в руке сундучок, и смотрела на высокий дом из песчаника. Его вытянутые окна холодно поблескивали на разгоравшемся утреннем свете, скрывая находящееся внутри. Мадлен показалось, что дом наклонился вперед и с презрением смотрит на нее, видя ее истинную суть. Если сравнивать его с домом, из которого она пришла, этот был большим, но не настолько, как ей представлялось. Слушая Камиля, Мадлен вообразила себе нечто более величественное и изощренное, чуть ли не дворец. Вместо этого она увидела унылое, отталкивающего вида здание, похожее на богадельню или лечебницу для умалишенных. Но стоило ли удивляться? Все, что она знала об этом доме и часовщике, исходило от человека, которому она никогда не доверяла.
Наконец дверь открылась. На пороге стоял неулыбчивый мужчина. Людей с черной кожей она видела впервые. И настолько замкнутых – тоже. Он был одет в зеленовато-голубую ливрею, расшитую золотом. Лакей.
– Ты новая служанка, – не поздоровавшись, произнес он и отошел, пропуская ее внутрь.
Пол
